— Да, — кивает. — А что?

— Но вы... Вы же плачете... Не чувствуете?

Гром вдруг осознает, что лицо ниже глаз и правда непривычно холодит. Опускает голову, быстро стирает следы. Поезд подъезжает к станции. Он выскакивает из вагона — на счастье угадывает с остановкой. Или несчастье. Ему нечего сказать Прокопенко, кроме как сдаться, и за пятиминутную прогулку нового хода не изобрести.

Он ненавидит себя за то, что безотчетно замедляет шаг, поднимаясь в Управление. За то, что останавливается, пройдя турникет. Прокопенко стоит у дверей кабинета, с кем-то говоря; еще не видит его.

— Игорь!

Он вздрагивает от окрика. Дима шагает спешно от изолятора. Игорь нервничать начинает — первым с Дубиным объясняться он не рассчитывал.

— Что — Волков сознался, что прикончил его, пока я в отключке был? — пытается отшутиться.

— Да нет! По факту даже ничего полезного для расследования не сказал. Что у тебя?

— Ничего, — давит на грудь, на горло так, что отвернуться приходится.

— Просто я тут подумал, — неожиданно загорается Дима, — когда Олег сказал про дом... Разумовский же теперь... Бездомный, выходит. Игорь, — Дубин заглядывает ему обернувшемуся, уже воскресшему в догадке, в глаза, — что если он среди бездомных спрятался? В ночлежке? Или в доме брошенном? Он же мог, ну... продолжить себя наказывать за то, что с тобой не сложилось изо всего, что он натворил? Вроде укладываются в твою концепцию о нем, да?

Гром только смотрит.

— Федор Иванович! — орет, обернувшись. — Федор Иванович! — Машет. — Напомни потом повышение тебе выпросить, — уже Диме. Хлопает по плечу. — И узнать, почему тебя так в ночлежки тянет.

— Но в прошлый раз же сработало! — оправдание ударяется уже в громовскую спину. — Я же шубу нашел...

Первый адрес, впрочем, ничего не дает. Это еще не приговор, в их плане семь точек поблизости, как и у остальных двенадцати экипажей. Гром, правда, чувствует себя странно, тыча в лицо напуганного «корочкой» и табельным бездомного фото Разумовского. Был ли здесь миллиардер? В толстовке «Вместе»? Или в дутой жилетке? Рыжий такой, с каре, с глазами по-птичьи золотистыми? Не обратили внимания? Вообще новый кто был? Сегодня. Сейчас. Зачем руки-то держите? Опустите!

Они все их держат поднятыми ладонями вверх. Кто-то наслышан о нем, кто-то лично встречался уже. Хорошо, что Дима поехал с ним. А то бы парочку еще на первой точке приложил. За молчание, за нервы сдающие. За один только взгляд «Мент, ты ебнулся?», надежду отбирающий.

Начало одиннадцатого.

Вторая и третья точки пусты.

— Волков-то что рассказал? — отвлекается Игорь, пока едут к четвертой.

— А... Волков? Мм... — Дима отвечает не сразу. Хмурится подозрительно. — Нет. Ничего важного.

— Совсем ничего?

— Ага.

Игорь выдерживает паузу, глядя на напарника. Тот упорно игнорирует.

— А чего покраснел-то так?

— Жарко в машине.

— Он тебе про отношения с Разумовским рассказал?

— Да перегрелся же просто, говорю, — Дима жмет на кнопку, опуская стекло.

— Так между ними ничего нет давно, — ухмыляется Гром, интуитивно нащупав догадку. — Волков — человек свободный. Ну, относительно. А твоя решимость дерзкая на него явно впечатление произвела.

— Куда ты клонишь?

— Видел я, как он на тебя залип. Да и ты на него. Явно не ждал, что такой человек тебе подчинится. Скорее, наоборот, должно было быть...

Дима оборачивается резко, вспыхивает, хотя казалось — куда еще, но молчит.

— Знаешь, — решается все-таки, — если тебе так проще от мыслей о Разумовском отвлечься, давай, продолжай, Игорь. Я потерплю.

— Ну, — Грому совестно становится в который раз. — Я же Игорь, гетерсексуалов в геев превращающий... Вот, с тобой попытался. Не вышло.

Дубин молчит.

— Ничего сегодня не выходит, — добавляет Гром. — И мне кажется, — он смотрит на список ночлежек, — мне кажется, с этим тоже не выйдет.

До адреса едут молча. И все же, когда выходят из машины, Дубин не выдерживает.

— Волков людей не убивал, — заявляет Дима непонятно кому и хлопает дверцей. Идет к зданию. Игорь усмехается и спешит за напарником.

Одиннадцать.

Прокопенко снимает трубку с первого гудка. Верно, ждет результатов, как и сам Гром. Приходится разочаровать.

— Но это далеко не все точки, где он может быть. Еще десятка три-четыре есть, поменьше, — торопится Гром, боясь, что оборвут. — Не столько ночлежки, сколько притоны, конечно, но там тоже проверить стоит. Он ведь от расстройства и принять что мог. Может, деньги на дозу как раз нужны были, не на побег. Это в его духе. Нужно экипажей десять, и за час управимся. С пятнадцатью вообще к полуночи свободны будем...

— Есть в этом что-то неправильное, не находишь? — все-таки вмешивается Прокопенко.

— Он серийный убийца. Возможно, в психозе...

— Да, но бешеные ресурсы на его поиски мы тратим не потому, и оба это знаем, правда?

Лицемерить нет смысла.

— Федор Иванович, — Игорь, стоящий в стороне от патрульной машине, приваливается спиной к дереву. Ноги гудят, а мороз пробирает до костей, выжигает горло, из которого дыхание рвется неровно, крупно, опасно. — Я ж почти все проверил. Не могу сейчас сдаться. Пожалуйста.

— Игорек, — судя по скрипу, Прокопенко возвращается в кресло. — Я понимаю тебя. И рад бы выделить патрули. Но их просто нет. В Управлении остались дежурный и я. И охрана. Люди тебя всю ночь искали и весь день. Они, в отличие от тебя, не готовы здоровье и жизнь положить за твоего сумасшедшего. До завтра никого нет. И тебе я тоже приказываю ехать домой. Поспать хотя бы часов шесть. Понятно?

Дыхание леденеющими клубочками рвется к небу.

— Понятно, говорю?

— Да, Федор Иванович.

Гром выключает телефон. Идет к ждущему водителю и Дубину, возвращает трубку Диме.

— По домам, — он не может поднять взгляда. — По домам до завтра.

Первый же садится в машину. Чувствует, как Дима следит за ним обеспокоенно. Не говорит ничего. Когда перед глазами знакомый поворот мелькает, подумав, плеча водителя касается.

— Только меня домой не надо. В одно место забрось, по пути тут.

Полицейский кивает.

— Меня тоже в одно место забрось, — вторит Дубин. — Рано домой.

— Это в какое? — удивляется водитель. Игорь только косится испытующе.

— А в то же, в какое Гром едет.

— Это очень, очень, очень плохая идея, — замечает Дима, шагая за Громом в темноте и ориентируясь на редкие освещенные окна, как на маяк. — Представляю, как будет орать Прокопенко.

— Тогда чего поперся за мной? — бросает майор на ходу.

— А чтобы ты не совершил ничего такого, из-за чего он стал бы орать еще громче.

— Слушай, — Игорь замирает резко, и Дима едва не врезается. — Ты не обязан меня караулить, я совершеннолетний, дееспособный, хоть и веду себя как последний мудак. Но мне сейчас не до этикета, не до манер и даже не до устава. Я не собираюсь стрелять или даже пугать, но я добьюсь своего, они реально могут помочь, и это последний шанс. Так что если боишься стать соучастником — что ж, можешь вызвать такси, я пойму.

— Ну и скотина же ты, Игорь, — выдает неожиданно Дубин. — Я с самого начала иду сквозь это дело с тобой, помогаю, страхую, держу тебя, когда ты сорваться готов. А ты, судя по словам, уперто продолжаешь считать, что ты один на один с миром вышел. Великий Гром против всех! Остальные на такси могут уехать! Да, как же, щас! Игорь, я понимаю, что ты чувствуешь, и единственное что оскорбляет меня, так это твое убеждение, что я это понять не способен! Я твоя страховка. И я буду с тобой до конца.

Они смотрят друг на друга, хотя в опустившейся ночи и лиц рассмотреть нельзя. Гром оживает первым.

— Тогда пошли скорее, пока они еще не все заснули.

— ДА ВЫ В СВОЕМ УМЕ?! — голос директрисы приюта, облаченной в халат, сотрясает стены кабинета. — ЗАБРАТЬ ДЕТЕЙ?! НА ПОИСКИ ПО ПРИТОНАМ?! В ЧАС НОЧИ?!