— Игорь?! — вытягивается лицо стоящего бок о бок с ним Дубина.

— Гром, твою мать! — Прокопенко швыряет карандаш на карту, отступает от стола. Толкает одного из стоящих рядом подчиненных. — Тащи мне листов семь бумаги, я ему сейчас за все выговоров понавыписываю, пока не забыл!

Игорь, пробираясь мимо ошарашенных коллег, пытается и не может подобрать слов. Только чувство щемящей радости сердце выкручивает, только накатившая слабость давит изнутри, комом горло распирает.

— Позвонить не мог?! Предупредить, что жив, что сам освободился?!

Гром падает на него со своими неуклюжими, тяжелыми объятиями, как на самого Грома падает все случившееся за последние дни.

— И где ты был?! Волков где?... Ну-у... Ты чего? Ты чего вообще? — переходит полковник на отеческий тон, начиная чувствовать состояние Игоря. Хлопает по плечам. — Живой же, ну. И целый почти... Медика сюда! — орет в сторону. — Хорошо все будет. Хорошо, — добавляет уже тише. — Отыщем, слышишь? Отыщем его, не сомневайся...

От понимания лишь сильнее накатывает. Игорь зажмуривается до боли.

— Спасибо, — роняет коротко, надеясь, что не прочтут. Но читают. Чужие руки так и держат, гладят по плечам. Если с этого плеча рубить, то прямо сейчас. — Вы найдете? — решается Гром. — Я же... Я же отстранен?

— За что это? — Прокопенко выпускает его. Смотрит с неподдельным удивлением. — За то, что за подозреваемым погнался? Так полное право имел после того, как на ресторан вышел, а Дубин документы от химчистки получил, — хлопает по плечу.

— Я... — теряется Гром. Замечает подошедшего Диму. — Я... — слова не находятся.

— Ты сейчас в квартиру иди, Дима проводит, — подталкивает Прокопенко, словно не сознался только что в должностном преступлении. — Погляди, не пропало ли что или, наоборот, новое появилось. Правда, мы и сами уже посмотрели, тебя спасти торопились, так что на беспорядок небольшой не серчай...

— Федор Иваныч, — Гром уворачивается от рук подоспевшей медсестры. — Федор Иваныч! – повторяет вслед отходящему начальнику. Тот только отмахивается молча.

— Пойдем, Игорь, — Дима тянет за локоть. Грому остается только поддаться. — Пойдем, я тебе все расскажу.

Никто не знает. Игорь выдыхает, слушая, как Дубин коротко и емко описывает версию, ставшую официальной. Получили данные, заподозрили, решили проверить. Следили, ехали, нашли двойника для алиби. Проследовали в бар. Грома переклинило, захотелось ради славы задержание в одного провести — дал отбой ГБР, вырубил, перенервничав, несостоявшуюся жертву, переоценил себя, упустил преступника. Попался сообщнику, смог сбежать. А записи прослушки Дубин еще до приезда первого патруля стер.

— Одно не вяжется, — они замирают за пролет до квартиры. — Ключи. Как Разумовский к тебе попал? Почему — еще понятно, покушение хотел устроить. Но... как? Как он дверь открыл? Взломал? Ключи украл? Дубликат сделал?

Игорь молчит, смотрит Диме за спину. Обходит и касается рукой батареи, к которой в беспамятстве прижимался спиной несколько ночей назад. Проваливался в полные восхищения желтые глаза и обещал, клялся самонадеянно поймать преступника, не подозревая, что тот уже стоит перед ним на коленях, как перед персональным божеством.

Жаждущий быть пойманным Разумовский не мог исчезнуть бесследно, не в его характере. Должен был успеть, раскидать для Игоря подсказки, оставить хоть что-то, хоть какой-то след там, где проверить бы догадался лишь он... Гром лезет рукой за батарею, но только в паутину влипает. Ничего.

— Игорь?

— Да, — он вспоминает, что не один, вспоминает последний вопрос. — Потом придумаю что-нибудь... Это ж для рапорта? В квартиру пошли.

Дверь уже опечатана. Гром срывает налепленную поперек ленту. Дима успевает остановить прежде, чем ладонь падает на ручку. Игорь, опомнившись, смотрит — присыпанные порошком отпечатки со следами крови. Верно, Разумовский же руку о бутылку рассек. Собраться нужно. Гром толкает дверь.

В коридоре — несколько отпечатков еще: на стене, на вешалках, на выключателе следы пальца. Игорь вспоминает, как в ночь памятного сюрприза в подъезде, Разумовский, стоило им до квартиры добраться, к рукам его потянулся, а Гром оттолкнул — проучить хотел. Но следом сам же в чужие губы впечатался; не удержавшись, укусил. Бросил в темноте, отправился в комнату, игнорируя, зная, точно зная, что следом за ним пойдет.

— Он тут постоял какое-то время...

Постоял? Вспоминал тот визит?...

Дальше отпечатков еще больше. На мебели, на фотографиях, на раме окна, на диване кожаном...

— Ходил, касался вещей, причем очень многих, — отвечает Дима на незаданный вопрос. — Внутрь шкафов и ящиков не заглядывал, мы проверили. Чашку кофе выпил, кружку с отпечатками эксперты забрали. Да и банку саму — мало ли, вдруг подсыпал тебе что... Игорь? Ты чего?

Дубин, успевший добрести до середины комнаты, оборачивается, потеряв Грома из виду. Тот перебирает материалы дела на рабочем столе.

— Не осталось ни одного фото...

— Что?

— Тут были копии снимков с места происшествия с убитыми жертвами. Все они пропали. Он либо их забрал...

— Зачем?

— … либо уничтожил, — Гром шагает на кухню проверить догадку, тянет руку к банке из под консерв, служившей пепельницей, и замирает. — Видишь? Пустая, а у меня в ней вечно гора окурков была. Но вы про это не знали, а отпечатков не нашли. Как, верно, и на мусоропроводе. Тут он их стер, и вы не обратили внимания.

— Но... для чего? И зачем уничтожать фото, если это только копии?

— Чтобы оставить подсказку, которую пойму только я. Что снимки, что банка — эти изменения мог заметить лишь я. А вас к тому же сбили со следа обилием отпечатков. Возможно, он хотел, чтобы я понял, что важны вещи, которых он, напротив, не касался, — Гром оглядывает комнату заново.

— Но ведь их много! Зеркала, камин, часы на нем, картина вон та... Игорь, — окликает Дубин, заметив, как напарник проверяет стену за ближайшим зеркалом, — мы уже осмотрели квартиру на предмет подобных посланий и прочего. Можешь поверить, тут ничего нет.

— Но должно быть.

— Потому что преступник не мог уйти без них или потому что тебе так хочется?

— Будь добр, не называй его преступником, а? — доносится глухо из камина, откуда сейчас торчат только длинные ноги.

— А как — как его звать? Господином Разумовским?

Гром, так ничего и не найдя, но изрядно испачкавшись, выныривает обратно.

— Ты же знаешь: до окончательного приговора он обвиняемый, а пока мы даже не предъявили ничего. Так что подозреваемый сойдет, — замечает Гром с нарочитой деловитостью, огибает Дубина, принимается осматривать угол под ванной, простукивая плитку.

— Ты серьезно? Он убил пятерых, а вчера чуть не убил шестого! И ты едва из-за него не погиб!

— Меня избивал Волков, а не он, — конструкции труб не дают как следует проверить пространство под ними, и это раздражает.

— Да он же использовал тебя! С самого начала знал, кто ты! Игорь! Он убийца!

— Ты не помогаешь сейчас вот вообще, — нарочито мягко и вежливо отмечает Игорь, выворачивает голову, чтоб пробраться дальше, но больно задевает сбитой скулой о ванну. Жмурится, стискивая зубы.

— Знаешь, я начинаю думать, что зря не доложил о вас. Может, стоит попросить Прокопенко действительно отстранить тебя? Ты, похоже, сам себя не контроли...

Затылок Димы врезается в стену, а очки, слетев с уха, кривятся на один бок. В распахнутых глазах столько удивления, столько страха, что Гром разжимает руку почти сразу же. Дима, однако, хватается за горло, вдыхает-выдыхает судорожно; Игорь, не в силах выдержать взгляд, отворачивается. Тишина гнетет неожиданной тяжестью. И вдох-выдох в ней. Испуганный, не способный и на слово решится, на имя его, вдох-выдох.

— Жди на улице, — бросает, наконец, Гром. «Это не ты обещал найти его, чего бы тебе не стоило, не ты!». — Мне одному надо побыть.

Дубин уходит, уходит сразу, без споров и вопросов, и от этого совестней. Гром позволяет себе обернуться лишь после звука хлопнувшей двери. И прилагает все усилия, чтоб переключиться с мыслей о случившемся на Сергея. Комната, испещренная белыми от порошка экспертов отпечатками.