— Отчего же ты решил бросить его в такой момент?

— «Бросить!»... Разумовский... Разумовский давно тяготился моим присутствием, и я подумал, что мой отъезд, напротив, освободит его.

— Как это?

Волков отвечает не сразу.

— Кем, по-твоему, мы приходились друг к другу?

Наступает черед Игоря взять паузу.

— Ну... Ты вроде говорил, что с восьми лет знакомы...

Волков усмехается.

— Требуешь правды, а самому смелости сказать не хватает.

— Ладно. Вы были... были любовниками?

— Мы всегда были вместе. И спали в одной постели лет с пятнадцати, — Волков говорит об этом так просто, так буднично, что Грома, к его удивлению, раздражение охватывает. — Сергей полностью верил мне. Как и я ему. И парой, когда мы выросли, мы стали без особого перехода. Просто случился секс, — слушать Грому становится все труднее. — Но мы уже тогда знали, чувствовали, что кроме друг друга никто нам не требуется... Меняться все начало с успехами Сережи. Не в том смысле, что он возгордился или стал популярным и забыл обо мне. Просто... каждое его достижение, каждый серьезный шаг на пути к мечте странным образом словно подтачивал его. Он стал тревожнее, испуганней; ему снились кошмары или же он вовсе не спал. Мог забывать о голоде, об отдыхе, о том, который час — сидел за ноутом или застывал за столом или в кресле... Я, сколько не пытался, не мог помочь. Он о своем состоянии говорить не желал. И как-то говорить мы перестали вовсе. А любая попытка позаботиться о нем оборачивалась ссорой. Даже поставленная на стол рядом кружка с кофе... Он смахивал ее на пол и принимался обвинять... да во всем подряд. Я посчитал, что он перестал во мне нуждаться и видит только обузу. И решил помочь ему от нее избавиться. И почему-то вновь оказался не прав.

— Сотрудники сказали, ссора была на весь ресторан, — уточняет Игорь. — Видимо, ты сильно его напугал, раз он позволил себе такое перед посетителями.

— Напугал? — доносится из тени. Игорь мысленно клянет себя за несобранность. — В каком смысле напугал?

— В смысле разозлил. Не напугал. Оговорился просто. Ты продолжай.

Но Олег уже занимает место рядом.

— Слушай. Ты же знаешь, как он важен мне. Как мне важно знать, кем я был для него. Ты просил правду. Думаешь, мне она не нужна?

— Ну, там не то чтобы про тебя... – Игорь впервые за все знакомство с угрюмым собеседником видит у него такое взволнованное выражение лица. Даже трепетное. — Но если он не лгал мне, если я не ошибаюсь на его счет, то он не ощущал свои успехи своими. Чувствовал себя... фальшивкой, обманщиком. Прикладывал все силы, чтобы удержать иллюзию, как он считал, своих достижений, которая разрасталась и становилась тяжелее с каждым днем. Он говорил, что ждал, когда она рухнет и тем докажет ему, что он все еще ничтожество. Но готов спорить, он и предположить не мог, что разрушение начнется с того, в ком он меньше всего сомневался.

Олег в молчании закрывает ладонями лицо. Гром, пользуясь паузой, осторожно опускает руки под стол, пробует потянуть за сдерживающие его веревки — нет, без ножа или чужой помощи не освободиться, слишком туго. Волков все переживает траур.

— Да, — заключает Игорь. — Вам бы к семейному психологу вовремя обратиться...

— Ты не понимаешь! — вскидывается Олег. — Я...

— Как и я, да, — перебивая, кивает Гром, — спровоцировал его на убийство. Но облегчу твою совесть. Девяносто девять процентов людей на твои и мои действия отреагировали бы адекватнее, а у Разумовского все дело в личности и в детской травме с сексуальным насилием. Так что ты виноват в убийствах бездомных не больше, чем я, чем любой человек в этом городе и на этой планете, если только не причастен к тому, что произошло... — Гром осекается, вспомнив реакцию на его реплику на набережной.

— Вот именно. А теперь представь человека с этой травмой за решеткой, — Олег адресует ему продолжительный взгляд, а затем подбирает веревку. — Давай, отведи-ка руки назад.

Гром бессильно откидывается на спинку стула, закатывая глаза. Послушно отводит руку назад, но стоит Волкову склониться, другой сгребает крышку от подноса. Вырубился ли Волков, неизвестно, но звук от удара следует колокольный. Гром, мысленно попрощавшись со спиной, с силой толкается назад, чтобы вместе с хлипким стулом рухнуть на пол. Расчет, к счастью, себя оправдывает — фанерно-деревянная конструкция от такого рестлинга складывается в одну плоскость, и веревки теперь свободно висят на Игоре, лишь отчасти мешая двигаться. Впрочем, выбраться из них до столкновения с Волковым он не успевает, так что тот в два счета вновь опрокидывает его на уже изрядно пострадавшую спину. Гром пропускает удар в, по всей видимости, со вчерашнего дня цветущую синяками левую сторону лица, но зато успевает добраться до цели. Так что когда Волков, вновь безэмоциональный, нечитаемый, заворачивает вокруг его шеи веревку, предназначавшуюся для рук, Игорю ничего не стоит его остановить.

— Без резких движений, пожалуйста, — слизывает стекающую из разбитой губы кровь.

Волков, не слушая, хватается за пояс. Растерянно оборачивается.

— Да, — кивает Игорь, — ты выронил пистолет, когда упал. Вон он, у стены. А теперь подними руки и сам, давай, поднимись, тут пол холодный, я спину застужу.

Волков слушается, и упор лезвия постепенно исчезает.

— Символично, правда? — Игорь поднимается следом, держа выхваченный у Волкова нож наготове. — Разумовский бы оценил. И оценит, — добавляет Гром. Опасливо следя за Волковым, подбирает оружие. — Телефон. И ключи от тачки. Или на чем ты там меня привез.

— Ты же сломаешь его...

— Да куда уж мне до тебя!

Волков дергается, как от пощечины.

— То, что случилось с ним, случилось ведь из-за тебя, — Игорь впивается в него глазами поверх направленного ствола. — Сам же сказал — были вместе с восьми лет, с пятнадцати спали вместе... Представляю, как вы бесили всех, как им хотелось издеваться над вами. Но боялись твоих кулаков. И ты знал, ты точно знал, чем кончится, оставь ты его хоть на секунду. Взял ответственность — неси. А ты?

— Я... — Волков кажется уничтоженным. Смотрит прямо, но явно не видит ни Игоря, ни комнаты. — Я...

— А ты выбрал забыть, как обстоят дела, да? И ради чего, Олег? Это стоило того, что произошло с ним? Стоило?!

— Да я же...

— Что — предпочел стереть из памяти, чтоб жилось легче?

— Да ничего я не забыл! И Разумовский не забыл! И сколько раз напоминал мне, боже... Мне всего четырнадцать было, я мечтал играть с ними, и когда меня позвали, я что, отказаться должен был и стеречь его? На трибуне сторожить? Да, он не хотел, он просил остаться, но я ему не нянька, ясно?! Он сам к раздевалкам спустился, сам напросился, сам!...

Волков осекается вдруг. Отшатывается, осознав, что сорвался. Пытаясь унять дрожь, медленно поднимает взгляд на Грома. Тот опускает пистолет.

— Это не он тобой тяготился, Олег. А ты им. Настолько, что позволив себе бросить его лишь при условии того, что отправишься под пули или за решетку, согласился и с таким вариантом. Потому что ты ему не нянька. Все верно сказал. И в преступлении том, у раздевалок, никто не виноват. Ни ты, ни он. Только преступники. И я ему не нянька тоже. Но понимаю, с кем имею дело. И понимаю, как он дорог мне, — Игорь протягивает ладонь. Выдыхает беззвучно. — Ключи.

Комментарий к 16. Правда The pain that you give

Gives me a home

Постфактум все-таки наткнулась на песню, подходящую к этой главе да и к образу Волкова в целом. Serj Tankian — Gate 21. Меня концертный лайв особенно впечатлил, но она — текст, музыка, настроение — прекрасна и в студийной версии.

====== 17. Отпечатки ======

Красивый господин высок, опрятен и своей широкополой, огромнейшей просто шляпой так выделяется на фоне серо-пыльно-каменной станции, что из Игоря напрочь вышибает всю тревожность и потерянность, которые, он уже и не помнит, с чем были связаны. В перспективе стоящего в двух шагах фиолетового — нет, фиалкового — от пальто незнакомца дышится легче, вдыхается и выдыхается так, словно Игорь нормальный, словно в жизни его все нормально, и самой жизни насчитывается уже не восемь, а три с вершком десятков лет. Билет в кармане — взрослый, как, верно, и у незнакомца в саквояже. Господин к нему — пристальному, очарованному — поворачивается...