Человек перед ним холоден, отстранен и расчетлив. Пистолет держит дулом вниз в отведенной в сторону напряженно прямой руке. Значит, все давно решил. Значит, не сомневается, что сейчас получит карт-бланш на следующий шаг.

Гром поднимает взгляд. За этот вечер он о себе узнал достаточно, чтобы теперь понимать: привычный анализ не только к ценным выводам подводит. Он от опасного, эфемерно-непредсказуемого внутри отвлекает. Как то: восхищение преданностью. Как то: удивление перед чужой смелостью и силой. Как то: стыд за собственное малодушие. Игорь... Сам Игорь так смог бы? Или уперся бы в вечные свои принципы? А искренни они или только щит от самому себе невыносимой трусости?...

Игорь смотрит в полуприкрытые, обманчиво равнодушные глаза. Чужой же логикой и отыграется.

— Во-первых, со стрельбой в полицейского ты присядешь на больший срок, чем без нее, — говорит Гром. — Даже с учетом пяти убийств. Возможно, что и до конца жизни. Во-вторых, посадить невиновного человека не так просто, как пишут в Интернете. Взять хотя бы то, что в переулке, откуда я исчез, лежит нож с моей кровью и отпечатками Разумовского.

— Вот этот?

Взгляд Игоря невольно ловится широким лезвием. Чистым лезвием. Бликующим на солнце серебристым лезвием на знакомой рукояти, которое Волков аккуратным, точным движением убирает обратно за отворот пиджака.

— Это мой нож. Я купил его в одном из магазинов в центре больше года назад. Может, продавцы опознают меня, может, и нет. Но чек я сохранил.

— Но... — теряется Гром.

— Разговор Разумовского в баре? Ты вырубил коллегу до того, как тот явился. А следы Сережи в проулке, поверь, я стер.

— Мы пробежали кварталов десять, он попал на камеры...

— Но ведь это ты за ним гнался, майор, а не он за тобой.

— А... А момент, когда я догнал его? Когда остановить пытался? Когда появился ты?

— Скажи-ка, Гром, ты всех людей в своем окружении так недооцениваешь или только Сережу и меня?.. Ты ведь думаешь, что я вмешался, как только смог догнать вас, я прав?

— А разве нет?

— Игорь, — вздыхает Волков. — Ты ведь так и не сумел найти меня после того, как я привез труп на утыканную камерами площадь... Поверь, полиция увидит только нужные кадры. Те, в конце которых ты теряешь сознание, а я тебя похищаю.

— Отлично! Осталось только пять убийств с тобой связать.

— А кто сказал, что они не связаны?.. Игорь, неужели я так сильно приложил тебя в драке? Ты ведь был с Сережей, ты знаешь, какой он. Да его через пару часов после первого убийства взяли бы, если бы не я. Я, Игорь, я, а не Разумовский, стоял на пути твоего расследования, уничтожая всякую потенциальную улику, стирая отпечатки, избавляясь от перепачканных его шмоток; скармливал ему успокоительные, следил, чтобы он не спалился, когда затеял эту необъяснимую игру с тобой... Шел за ним, как тень, берег от самого себя и теперь хочу спасти.

Волков взводит курок. Пистолет всплывает на уровень громовских глаз.

— Самая ненужная часть, майор, — напоминает Волков. — Пожалуйста, не заставляй меня думать, что это голова.

Снова выбор, и снова Гром делает ставку на тактику и представления о нем самого соперника.

— Ладно, я согласен, — поднимает взгляд выше уставленного на него дула. — Тебя посажу, Сережу отмажу. Только есть условие. Сам я в колонию не хочу, а значит доказательная база должна быть надежной. И наши с тобой версии расходиться не должны.

— Я откажусь давать показания, так что плети, что хочешь.

— Этого недостаточно. О мотивах преступника не только по его показаниям судят, но и по характеру действий, по прямым и косвенным уликам, по результатам исследований... Да все материалы дела работают на единый портрет. И если в чем-то разойдемся, рухнет все, как карточный домик.

— К чему ты клонишь?

Игорь переводит взгляд на ствол. Пробует поднять руку и указать пальцем.

— Это обязательно?

Волков не осаживает, но и с ответом не спешит.

— Ладно, — Гром решается. — Расскажи мне правду, и тогда я придумаю всем нам крепкую легенду. Знаю, что время уходит, но без потраченного — сколько? Часа? Двух? — план провалится, и... — в голове Грома пролетает шкала слов от «шага» до «подвига», которым, разумеется, фанатик этот оскорбится и выйдет из себя, а Игорю того не надо, — … и твое решение окажется бессмысленным.

Волков не двигается. Гром вдруг замечает, как кинематографично крутятся пылинки в луче света между ними, и ему хочется смеяться. И приходится прикладывать все силы, чтобы сдержать трясущие изнутри нервы, потому что этот чокнутый перед ним сейчас легко пристрелит его просто так. Потому что Волков распрощался со своей жизнью, и не в преданности, не в любви сейчас дело, что бы тот не говорил. И Гром докопается до правды, докопается и через нее сумеет выйти из этого сарая, этого бреда и найдет Разумовского. И уже тогда решит, что делать. Только бы Волков повелся, только бы пошел за ним.

Тот поднимает руку с пистолетом к плечу.

— Хорошо, — убирает оружие за пояс.

Этот раунд за Игорем.

— С первым было сложнее всего, — начинает Волков. Теперь он сидит справа от стола, и Игорь, хоть и с освобожденными руками, но все еще привязанный к стулу, мысленно благодарит его за то, что больше не требуется выворачиваться назад. — Мы не нашли ни тело, ни Сережино пальто. Он приехал ко мне за полночь. Сигналил у гаража, пока я не вышел к нему. Я открыл ворота, он заехал. Он дрожал, рыдал, трясся. Ничего кроме моего имени произнести не мог. Лобовуха изнутри, панель приборов, сиденья — все было в брызгах крови. Он обернулся показать и его вырвало. Я загнал его в душ. Мы оставили его машину в гараже и поехали искать тело. И пальто. На него попала кровь, и он бросил его в какой-то подворотне. Но ничего не вышло, Сереже только хуже стало, и я вернул его к себе. Успокоил, дождался, пока заснет, а потом решил проблему с тачкой. Место, где ее сжег, могу показать.

— Как ты успокоил Разумовского?

Волков ухмыляется только.

— Думаешь, я буду с тобой это обсуждать?

— Что, по-твоему, могло толкнуть его на убийство? — Игорь пропускает явное подначивание мимо ушей.

— Сам у Сережи и спросишь, когда найдешь. Сейчас это не важно. Важно, что толкнуло на убийство меня.

— Ты знал жертву?

Волков чуть медлит, и это подозрительно.

— Да. Этот бездомный каждый вечер ошивался возле мусорных баков за рестораном.

— Но ты же говоришь, что не нашел труп.

— Не нашел, — Волков равнодушно пожимает плечами, вытягивает из пачки еще одну сигарету. — Мне Разумовский рассказал, когда проснулся, — закуривает. — Я мог бы ненавидеть их, как крыс, разносящих чуму. И взяться за ликвидацию. Уговорил Сережу создать сеть благотворительных столовых, чтобы иметь доступ к персоналиям. Сережа, добрый, светлый человек, повелся. И очистка началась.

— Очистка, — ухмыляется Гром в свою очередь. — А про следы от поцелуев на первом трупе ты в курсе? Разумовский про них тебе не говорил?

— Я в курсе, — перебивает Волков, выпуская дым. — Портрет убийцы не совпадает с моим, потому что я слишком хладнокровен. Но в том и суть. Я действовал настолько отстранено, что смог создать иллюзию действий маньяка, чтобы пустить вас по ложному следу. Изображал из себя помощника Потрошителя, чтобы оказаться вне подозрений.

— Сапог. Сапог, который ты принес в отделение...

— Вот видишь, Игорь. Ты начинаешь понимать.

— Нет, стой... Почерк на карточке из коробки... Следы губ на ней...

— Мои, да, — Волков тушит сигарету о столешницу, отбрасывает в угол. — Потому что я и есть тот убийца, которого ты ищешь, Гром.

— Но на самом деле...

— Нет никаких других дел, Игорь.

— Но на самом деле это была самоубийственная идея Разумовского, и ты это понимал, и пытался отговорить. А когда не сумел, выторговал вариант с твоими отпечатками и почерком, чтобы не было прямой связи с Сережей.