— Я люблю тебя, — говорит Гром. Поворачивается на растерянную тишину. Смотрит под ноги снова. — Настоящего тебя люблю. Которым быть тебе нельзя, и ты через спектакли такие только жить можешь. Теперь я у тебя есть. Рядом со мной можно. Все, приехали, занавес. Слезай со сцены.
Привлекает к себе легко, одной рукой за плечи — Сергей не сопротивляется. Смотрит сбоку на Игоря — Гром чувствует взгляд — и не говорит ничего. Ждет.
— Ты ко мне за собой пришел, верно? — продолжает Игорь. — Значит, и уйти сейчас просто так не можешь. Уйдешь — и себя здесь оставишь. И все, через что прошел уже, зря окажется. Но ты же не такой, — оборачивается на взгляд птичий, — ты же ничего на полпути не бросаешь, — усмехается мягко, вспомнив, — в отличие от меня.
— Игорь...
Взгляд на воду за спиной Грома сползает. Майору ничего не стоит притянуть его к себе, послушного, податливого, снова дрожащего. Обнять, опустив подбородок на макушку, все еще спрятанную под кепкой. Ждать.
— Игорь, я не хочу... Я не могу...
— Я с тобой буду.
— Нет, я... Это же... Там же...
— В клиниках посещения разрешены. Сколько можно будет, столько я и буду приходить.
— В клиниках? — выныривает тревожно.
— Я сделаю все, чтоб ты в колонию не попал.
Смотрит. Отталкивает его вдруг, но не сильно. Пятится, все еще дрожа.
— Нет, не надо колонию. И клинику не надо.
— Разумовский, — Гром ловит за локоть. — Ты мне нужен. Я удержу тебя. Я защищу тебя. Я почти всегда с тобой рядом буду. Но ни суда, ни наказания не избежать. Ты веришь мне?
— Игорь, — пытается руку высвободить. Пятится. В глаза не смотрит. — Игорь, пожалуйста...
В паре кварталов вспыхивают сирены полиции, оба вздрагивают, на звук оборачиваются. Снова друг на друга смотрят. Разумовский, вдруг поняв, дергает рукой и, как ожидал, освобождается. Шаг назад делает, ладони выставляет.
— Гром, пожалуйста...
— И куда? — Игорю без продолжения просьба понятна. — Думаешь, засаду в офисе еще не устроили? — осторожно за ним шагает. — Думаешь, карточки твои, твой телефон не отслеживают?
Разумовский пожимает плечами.
— Я с тобой с ума сошел. Я бы давно тебя отпустил, если б уже не было поздно. И если бы не знал, что ты не от полиции, а от себя сбежать пытаешься.
В который раз ловит на пробу за руки, но Сергей вырывается. Продолжают эту странную прогулку.
— Даже скроешься — что потом? Оно только рядом со мной проходит, верно? А без меня? Снова на тебя накинется. Будешь нового виноватого вместо себя искать. Опять случайного несчастного прикончишь.
— Перестань.
— Я ведь слышал все. Я знаю, что ты с собой делаешь.
— Игорь, убери руки... — упирается, пойманный, в плечи. Выворачивается, но словно силы растерял. — Я, клянусь, исчезну из Питера. Исчезну из твоей жизни. Отпусти меня...
Сирены воют где-то рядом. Может, на соседней улице, думает Гром.
— Что дальше, Игорь? Что дальше? — бормочет так измученно, так по-детски, что Гром и правда на секунду допускает побег.
— Я арестую тебя, — говорит вместо этого. Чувствует, как опять ладони в плечи протестующе давят. — Посажу в машину и отвезу к себе на оформление. Найду тебе пустую камеру. Если хочешь, за вещами твоими заедем.
— А потом? — Разумовский дышит все взволнованней, сопротивление — все тверже.
— А потом расследование. Твое чистосердечное с раскаянием. Проверки показаний на месте убийств. Встречи наши на допросе.
— Но тебя могут отстранить, верно? За связь со мной отстранить, да?
Гром не может врать.
— Могут.
— И кого-то другого вместо тебя поставят?
— Да, — пытается поймать ускользающего Разумовского, перехватывает крепче снова.
— Отпусти меня!
Сирены воют уже близко.
— Пусти! Убери руки! Ты — что, — изворачивается, — хочешь, чтоб я все это еще раз пересказывал?! Рассказывал, для чего я их находил?! Почему убивал?! Каким растоптанным, каким мерзким себя чувствовал?! Чтоб они всем отделом над извращенцем смеялись, а потом еще и газетенкам историю продали?!
— Послушай, у меня нет гарантии...
— Вот именно! — Разумовский пытается его отшвырнуть. — Нет гарантии и не будет! Убери руки!
Толкотня перерастает в потасовку, и Гром не выдерживает, двигается резче, грубее, пытается руки чужие заломить.
— Сергей Разумовский! Вы задержаны по подозрению в пяти эпизодах убийств, статья сто пятая УК РФ, и в одном эпизоде покушения на убийство, сто пятая через тридцатую, — он все еще пытается его скрутить, но Разумовский сопротивляется так отчаянно, что Гром начинает опасаться, как бы все не перешло в драку, и Сергей от него, уставшего, выпитого за сутки до дна, действительно не сбежал. — И если... не прекратите... Получите статью за покушение на жизнь сотрудника...
— Пошел ты, мусор! Еще оскорбление мне припиши!
— Да остановись же!
— Отпусти меня!!!
— Послушай, я останусь на деле! Я придумаю, как...
— Не придумаешь.
Оба замирают, слыша этот прохладный, спокойный, словно ночь на кладбище, голос. И щелчок курка, красноречивый в тишине пустой улицы с отдаленным воем сирен на фоне.
— Отпусти его, — советует голос. И в затылок Грому упирается нечто твердое.
Разумовский сам выкручивается из его рук. Выпрямляется, нервно поправляя волосы под кепкой. Смотрит Игорю за спину, кивает неопределенно, отводит взгляд. Гром, все поняв, усмехается и выпрямляется тоже.
— Уходи, Сереж, — говорит Волков, и Грома поражает, сколько опекающей ласки вложено в эту просьбу.
Но Разумовский, застывший у парапета, не двигается. И это дает надежду. Особенно, когда Сергей снова переводит взгляд на Игоря. Гром, однако, сдал все свои козыри.
— Я видел, что ты делаешь с собой, — повторяет майор.
— А я видел, что ты делаешь с ним, мразь двуличная. Так что руки на затылок и заткнись. Сережа, — интонация вновь меняется, — за углом — «Шевроле», ключи под бампером. Езжай ко мне домой и собери вещи. И наличку всю. Ты знаешь, где она. И паспорта новые. Мы уедем. Уедем, как хотели, в другую страну.
— Твоя откровенность начинает пугать.
— Заткнись, я сказал. Сережа, иди.
— Разумовский, не будь идиотом, вас спалят на границе, — торопливо вмешивается Игорь. — Хочешь бежать — беги, но оставайся в России.
— … Чтобы ты нас обнаружить смог?
— Я тебя в любой стране найду, — Игорь только на Сергея смотрит, только с ним говорит. — Тут без вариантов. Ты, — запинается; мозг о слова подобранные спотыкается — Игорь перебарывает. — Ты мой мужчина, — чувствует, как застывает Волков за спиной; видит, как едет челюсть Разумовского. — Мой партнер. Моя семья. Неужели ты сомневаешься, что я тебя вытащу?
— Оставь его в покое! Сережа, — настойчиво, — уходи уже.
— Нет, ты не понимаешь! Ты совсем не знаешь его!
— Кого я не знаю — мы с восьми лет вместе!
— Тогда где ты был, когда те ублюдки его насиловали?!
По повисшей тишине Гром понимает, что попал в точку. Не целился, а попал.
— Сергей, — отмирает Волков. — Не беспокойся, я решу эту проблему. Иди.
Синие глаза — Гром снова упустил момент смены — не отпускают Игоря. Сирены наконец-то воют ближе, едут к ним. Гром лишь кивает медленно, отпуская.
— Я найду тебя. Только, пожалуйста, дождись.
Разумовский начинает пятиться. Через несколько метров решается — отворачивается, идет прочь. Пересекает улицу, исчезая за углом.
Упор ствола исчезает, и Гром, ждавший этого, отклоняется в сторону. Кулак с рукояткой, целившийся по затылку, пролетает мимо, и Волков, теряя равновесие, отчасти сам натыкается на его руку. Падает на парапет, пытаясь вдохнуть, хватаясь за живот. Уворачивается от следующего удара и быстро возвращается на ноги.
Дерется Волков профессионально сдержанно, экономит силы. Гром, чьи движения из-за усталости и эмоций не так точны, как хотелось бы, то мажет, то попадает туда, где не наносит урона. И он все ясней ощущает сожаление — этот бой он не выиграет.
