Дубин тревожно переводит взгляд с оружия на Грома и обратно.

— Игорь, — взгляд на дорогу и снова — на него, — Игорь, ты же несерьезно?

Гром устало смотрит на размытые огни фар. Дворники, как ходики, отсчитывают время до катастрофы.

— Представил просто, как он провоцировать меня будет, когда в руках моих окажется. Не нужен мне ствол.

— Игорь, ты совершаешь ошибку... — Гром молчит, и Дубин продолжает. — У него как минимум будет нож.

Майор тянется за бутылкой воды.

— А у меня — эффект неожиданности, — улыбается, больше морщась, чем радуясь.

— Игорь, я начинаю думать, что ты тоже веришь, что единственно возможная для тебя форма близости — это смерть.

— Хочешь поймать маньяка — думай, как маньяк.

— Это объясняет, как Разумовский завладел твоим вниманием.

Игорь зависает.

— Ты меня маньяком, что ли, назвал?

— Игорь, за последнюю неделю у тебя был хоть час, не заполненный Разумовским или мыслями о нем?

Гром съехидничать хочет — осекается. Если не о Сергее, так об убийце думал. Не думал, так говорил. А не говорил, так трахался. Мысли уж совсем на откровенности съезжают.

— Я к тому, что... — Дубин снова его из бездны выдергивает. — Ты вообще представляешь, что будет, когда он выпадет из твоей жизни? Все, связанное с ним, выпадет? Что останется, Игорь? Ты останешься?

Гром только на дверцу облокачивается. Кряхтит, сдвигая кепку на лицо.

— Ну. Говори уже, — припирает Дима.

— Я не хочу, чтоб он выпадал, — бубнит Игорь в кепку.

— Вот! Вот, Игорь! Мы рискуем упустить его сегодня, потому что на самом деле ты задерживать его не хочешь. И это истинная причина твоего разоружения. Так что забери пистолет, он тебе пригодится.

Гром с неохотой тянется за табельным.

— Да я не поэтому... — осекается, глядя на экран с картой. — Куда он поехал?

Дима утыкается взглядом в экран. Игорь подбирает рацию, диктует остальным машинам маршрут. Хмурится, пытаясь определить конечный пункт чужого путешествия.

— В сторону Петроградки? — предполагает Дима, и до Грома доходит. Быть того не может. Выпрямляется на сиденье, смотрит на экран, словно на судьбу свою и шуточки ее, свысока. Огонек такси пересекает уже до боли знакомые улицы. Гром подносит рацию к губам, чтобы назвать спецназу и второму отряду конечные пункты. Дубин прислушивается. — Игорь, а разве это не...

— Да.

Разумовский едет к нему домой.

— У него ключи от моей квартиры есть. Догоняй его, чтоб по пути где не вышел.

Начинает новую диктовку, обозначая спецназу точки размещения в доме и способы перекрыть пути отступления.

Они пребывают позже остальных, но раньше Разумовского. На крыше дома напротив Грому мерещится силуэт и он, ругаясь с командиром бойцов, требует скрыть их надежнее. Их собственная машина припаркована у соседнего подъезда, между «Жигулями» и какими-то кустами колючими. И у Разумовского должны быть способности «людей икс», чтобы разглядеть в густой черноте салона хоть что-нибудь.

Впрочем, прибывшему Сереже явно не до этого. Из такси он выходит головой вперед. Не падает, однако — ноги успевают отреагировать. Но, попрощавшись с водителем взмахом бутылки, идет к скамье у подъезда очень ненадежно, шатается, пару раз приостанавливается, словно раздумывая, и кажется, вот-вот уложится в одну из луж.

— Где он шампанское-то взял? — озвучивает Дима мысли Игоря.

— У таксиста купил? На лету у официанта выхватил? — нервная усмешка выдает беспокойство с головой. Гром смотрит на поднятые плечи. Тонкая, дорогая ткань пиджака едва ли создана для защиты от лупящего по ней полудождя-полуснега. Разумовский запрокидывает голову, глушит шампанское с горлышка, как дорвавшийся до спиртного выпускник. Дрожит на лавке, обхватив себя руками. — Чего он в дом-то не идет?

— А ты напиши ему «Заходи, меня там нет».

Гром только взгляд укоризненный адресует. Снова смотрит на пьяного замерзшего рыжего.

— Хоть одеяло ему тащи, — бурчит.

— Можем кого из спецназовцев попросить. Потом внушим, что глюк у него был от выпитого. Или Кирилла. Наденут форму, оштрафуют для вида за распитие и пледик оставят.

Игорь вздыхает бесшумно. Берется за фотоаппарат, принимается снимать, игнорируя тревогу и жалость.

— И чего мы нервничаем? — спрашивает Дима. — Потому что не по плану все идет?

— Потому что он меня убивать приехал, а не бездомного, — отрезает Гром.

— Да. Или уговаривать выслушать его, потому что и правда в тебя влюблен. Впрочем, — оборачивается Дубин, — для тебя оба варианта идентичны. Ни один не вписывается в твою концепцию о нем. Или о себе?

Игорь вместо ответа подхватывает рацию.

— Всем, кто стоит на выходах, напоминаю. Разумовского не берем, только следим, на глаза не попадаемся. Повторяю — не пугаем, не берем, только слежка. Отбой.

Дыхание замирает, когда насквозь вымокший Сергей поднимается. Игорь во все глаза следит за невнятным покачиванием, за тем, как Разумовский, задумавшись, пялится на бутылку; вздрагивает, когда та от удара о перила разлетается осколками. «Ага!» — хочется крикнуть Гром, который замечает оставшуюся в пальцах Сергея очень опасную «розочку». Но тот роняет ее. Пялится на ладонь. Игорь, понимая, что этот кретин, вероятно, порезал пальцы, борется с желанием выскочить, сгрести в охапку, отчитать, таща по лестнице и...

Сережа минут пять борется с замком. Прикладывает по очереди все ключи, но только не магнитный. Уделывает кровищей весь домофон, ручку, дверь и, вероятно, подъезд.

Когда он попадает внутрь, у Грома вырывается вздох облегчения.

— Хорош, убийца, — замечает Дубин, не сводя глаз с темнеющих в свете фонаря пятен крови на двери. — Прям Хитман.

Гром подносит рацию.

— Напоминаю, только следим...

Уснуть даже в самом странном для сна месте никогда не составляло для Грома труда. Однако в теплой темноте автомобиля на разложенном пассажирском сиденье да еще и с надежным Дубиным в карауле Игорь и глаз сомкнуть не может. Пялится на дверную ручку и «Нокию» в ладони держит. Она — как чужое сердце с ритмом медленным, бьется вибрацией в пальцы раз в четверть часа или полчаса, истекает, словно кровью, сообщениями, от которых дышать трудно, но Игорь держит. Держит, смотрит и молчит.

Сначала рация прошипела цепочкой голосов его маршрут. Потом его отрезала дверь. Потом они ждали, и была тишина. От тревоги ожидания, от паузы вынужденной начали шутками перекидываться, что там может Разумовский натворить в качестве мести. Как будто бы в квартире Игоря еще осталось, что сломать. Но Дубин удивил фантазией. Гром подключился. Еще на четверть часа стало даже весело. А потом Игорь подвел итог.

— Разгром, короче.

А Дима, не меняя интонации, не переключаясь, спросил.

— А что, если ты насчет инстинкта самосохранения ошибся? Что если он пришел туда суицид совершить?

И Гром на несколько секунд умер. Дима спросил, не стоит ли отряд для проверки отправить, и Игорь отрезал — нет. Дубин не сказал ему, что он, как ребенок себя ведет, только вздохнул, но Гром и так все понял. Отправить патруль означало признать перед собой возможность события, которое Игорь бы не перенес. И он выбрал укрыться в незнании.

Они снова принялись ждать.

А к полуночи ближе посыпалось. Сережа известил его, что приехал к нему, и спросил, где он. Потом написал пошлятину про постель и пару дельных советов про хранение еды в холодильнике. Попросил поговорить с ним. Признался, что в квартире Грома даже без самого Грома чувствует себя уютнее, чем в башне. Спросил, может ли он перевезти часть вещей к Игорю. Тут Гром даже как-то по-бытовому испугался, ожидая, что Разумовский выдаст что-то вроде «Молчание — знак согласия», но Сергей не стал.

Он позвонил пару раз — Игорь не сбрасывал. По три учтивых гудка.

А потом...

«Ладно. Я с самого начала знал, что это ненадолго. Это тоже было в тебе, но я сделал вид, что не увидел — и вот! Разве имею я право сказать, что ошибся? Прощай, Игорь Угорь. Было опрометчиво поверить не себе, а тому, кто, так же, как и я, себе верить не готов».