Гром молчит. Раздумывает над словами, взвешивая каждый аргумент.

— По закону вы должны отстранить меня. Но если я сам не закрою это ситуацию, она останется со мной навсегда. Он небезразличен мне, вы правы. И поэтому я его остановлю. Да, я буду играть на стороне его адвокатов, которые будут тащить его из камеры в палату, но только потому, что и правда считаю его больным. Еще сильнее ранившим себя своими преступлениями. И если надо, при задержании я буду в него стрелять — только бы остановить... А кроме того...

Игорь чувствует себя уверенней, возвращаясь к привычной мыслительной деятельности.

— Кроме того у нас все еще ни хрена нет на него, кроме косвенных улик. Есть вроде бы его пальто, испачканное в крови первой жертвы. И есть подтвержденная идентичность оружия, которым убили и первого бездомного, и остальных. Но больше — ничего! Он жесток, хитер, подозрителен и на удивление аккуратен. Если мы внесем его в списки подозреваемых, начнем таскать его и Волкова на допросы, они просто исчезнут. Особенно если от дела отстранят меня.

— И что ты предлагаешь?

— Я...

Игорю даже думать об этом после минувшей ночи больно.

Руки касаются рук. Разумовский в порыве прижимается к нему.

Как к игрушке, которую вот-вот отберут. Как к тому, с кем надеется спрятаться от пустоты на месте любви родительской.

— Я...

Кто-то очень мерзкий внутри Игоря говорит, что наообещал он утром вполне достаточно для этого шага.

Показывает, как улыбается Сережа.

— Я спровоцирую его на новое убийство, — говорит Гром сам себе.

Комментарий к 12. Дурак Боги, пережить бы следующую главу теперь. У меня, извините за махровую попсу, ее события крутятся под некогда суперпопулярную Luna – Alessandro Safina

====== 13. Единственный ======

Еще утром казавшийся незыблемым, удивительно новым мир рушится вокруг Грома с молчаливого его согласия. Дима бегает по инстанциям, собирая бумаги для возможного задержания, оформляя участие двух групп быстрого реагирования. Юля отменяет съемки и обзванивает каналы с просьбой снять с эфира все анонсы сюжетов о расследовании.

— Нет. Да. Да. Больше ни одной новости о нем не будет. И о самой отмене не упоминайте. Спасибо, — косится на Грома, безучастно сидящего в ее кабинете. — Спасибо, вы очень помогаете расследованию, — кладет трубку. Говорит уже Игорю. — Может, перекусишь перед выездом? Неизвестно же, насколько затянется.

Гром только выходит молча.

Николай Константинович удивляется визиту. А еще больше просьбе. Но все же оставляет его в одиночестве. Гром запирает дверь изнутри и садится перед разложенным под лампами пальто. Смотрит на разлохматившиеся, чуть сглаженные, но по-прежнему истерически неровные края выкромсанных ножницами отверстий. Касается подушечками грубо разорванной ткани.

Осознав, пытался вырезать, пытался все исправить. Но потом не вынес и отказался от всего. Запер в той подворотне, где бросил пальто, и бежал, оскальзываясь, дрожа от холода, к брошенной поодаль машине. Не мог согреться, не мог унять нервы даже в салоне, не мог смотреть на залитое кровью сиденье рядом.

И потому позднее пересел на «Ниссан».

«Не люблю внимание. Но людям нравится на меня смотреть».

Не составит труда выяснить, на чем он ездил раньше. Не составит труда проверить, поймали ли камеры его на нарушении правил в ту ночь. А он наверняка нарушил и не раз. Разумовский — не Волков; по крайней мере, год назад он еще не был расчетливым убийцей. И ударов было два. Больше для самообороны характерно.

Но потом что-то изменилось в нем. Что-то извращенно-нарциссичное проросло на разлагавшейся душе и обернулось серией убийств. Сколько в нем осталось настоящего от прежнего Сергея? Сколько этого настоящего проявлялось с ним, Громом, в его руках, под его поцелуями, его теплом, его признаниями?

Он замечает, что, погрузившись в мысли, гладит воротник пальто. Замирает, не отдергивая руки. Осознает, что и сюда заглянул, чтобы найти Сергея Разумовского не лжецом, не хищником, а тем, кого еще можно спасти.

За дверью встречает Пчелкина.

— Возьми, — протягивает пакет, — собрала вам с Димой в засаду. Правда же, не знаешь, когда закончится.

Гром принимает, смотрит на нее, а затем, порывисто привлекая к себе, целует в макушку.

Они паркуются перед зданием правительства за сорок минут до восьми. Разумовского, по всей видимости, еще нет. Такое же неприметное авто с несколькими оперативниками под руководством Кирилла заезжает во двор. ГБР остаются в соседних дворах. В темноте их с Димой «Ауди» оживает только рация да — крайне редко — поставленный на прослушку телефон Разумовского. Ничего интересного, пока лишь рабочие переговоры.

— Игорь, — обращается Дима, которому он так толком ничего и не объяснил. — А как ты спровоцируешь его на новое убийство?

Гром убирает от глаз бинокль. Справедливый вопрос, если ты, как Дубин, не в теме. И соврать что, не придумаешь. Игорь говорит правду.

— Я сделаю ему больно. Заставлю снова ощутить себя ненужным.

— Да? Ух ты, — энтузиазм Дубина начинает раздражать. — Он из-за этого убивает?

— Не совсем, — Грому снова приходится убрать оптику. — Он судит себя за то, что остальные пренебрегают им. Судит жестоко и однозначно. И назначает наказание, чтобы освободиться от чувства вины. Через унижение. Но только увеличивает ненависть к судье и палачу. Но они часть его. А инстинкт самосохранения в нем силен, суицид он не совершит. И он переносит гнев на того, через кого себя унижает. И на некоторое время будто чувствует себя свободным. Но лишь копит ужас в подсознании. Лишь увеличивает раскол и, — Гром впервые думает об этом, — движется к сумасшествию.

— И ты подтолкнешь его?

Тело словно наливается свинцом. Бинокль чуть не выпадает.

— Я поймаю его прежде, чем он упадет, — отвечает Дубину, но осознает, что больше — себе. Мысль о том, что предстоит пережить Разумовскому по его вине, невыносима.

— Ага... — кивает Дима. И оживает через пару минут. — Но ты думаешь, он действительно так расстроится из-за невышедшего сюжета?

Грому хочется огреть напарника биноклем. Он разворачивается, чтобы ответить, но Дима вдруг вскидывает фотоаппарат.

— Разумовский!

Взгляд Игоря цепляется за него сразу. Расплатившись с таксистом, выпрямляется, оглянувшись, поднимается ко входу, но притормаживает. Одетый с иголочки с гладко уложенным медным каре Сергей отыскивает в кармане смартфон. «Нокиа», переключенная на вибрацию, оживает под лобовым стеклом. Дима отвлекается. Не понимает, почему он не реагирует.

— Игорь, телефон.

Нечего объяснять — включится прослушка, сам все поймет. Автоответчик устанавливает контакт. Срабатывает динамик приемника.

— Игорь, жопка моя сладкая, — говорит Разумовский, и Гром давится воздухом — объясниться все же стоило. — Я уже на месте. Столик — последний в ряду слева от входа. У большого панорамного окна. Здесь они тоже с технологиями, можно легко сделать непроницаемыми. Но я не стану — побуду витриной, чтобы ты сориентироваться мог. И все-таки поторопись. Помнишь же? Я не люблю внимание, хоть люди обожают на меня смотреть.

Разумовский отнимает телефон от уха, глядит на него довольно. Убирает в карман и идет внутрь.

— Еще вопросы есть? — спрашивает Гром.

— Одновременно много и ни одного, — признается Дубин.

— Вот и замечательно, — Игорь, не поворачиваясь, выдерживает боковой взгляд. — Взгляни, — отвлекает Диму. — С Волковым общается. Надо снять.

Разговор, похоже, складывается интересный. Разумовский от него не в восторге. Отшатывается, когда начальник охраны возникает рядом, протягивая руки для пальто. Выставляет ладонь. Волков с военной выправкой выпрямляется. Чуть склоняет голову и что-то говорит. Игорь думает, что о нем доносит. Разумовский слушает внимательно, не перебивая, не двигаясь, но под конец вскидывает подбородок, опирается на стоящий рядом пост официанта и смотрит вызывающе. Выговаривает эмоционально, руку вскидывает, даже тычет пальцем в грудь — Волков с места не сдвигается. Закончив, идет к столику, по пути стягивая пальто — Гром видит его сквозь череду освещенных окон. Волков так и остается у поста; смотрит вслед начальнику.