А оно вон оно что. Не «Сеул». «Соль». И Дубин, и организатор выставки по транскрипции записали. А это просто слово иностранное. Французское, наверное, думает Гром.

Игорь от избытка эмоций даже на такси до Управления раскошеливается. Думает об Олеге Николаевиче, загадочном, как Лох-Несское чудовище. Ведь, вполне, вполне мог всплыть и труп под окна мэра подбросить. Надо бы у Димы спросить, нет ли в военкоматовском перечне какого О.Н. Хотя если бы был, Дубин бы его во время визита в «Соль» нашел. Сомнений, что ресторан проверяли, у Игоря нет.

Он все-таки звонит Диме.

Абонент, однако, оказывается вне зоны доступа, и Игорь чувствует острую досаду. Есть во всех этих совпадениях нечто такое, что надо решать здесь и сейчас, что не дождется даже завтрашнего утра. И что с девушкой той будет? Не прикончит же ее О.Н.? Ну, рассказала — но весь ресторан же об этом знает, а то и посетители, пришедшие в тот вечер. Ведь и она только пересказывала...

«Нокиа» оживает. Гром смотрит на экран, и реальность вдруг теряет ценность. Этот номер он выучил наизусть. Но так и не умудрился сохранить. Он открывает сообщение. Улыбается.

«Мое сердце подадут сегодня с прованскими травами после долгого томления на медленном огне в 20:00 в доме номер 62 на Суворовском проспекте. Не опаздывай. Не то остынет».

Гром улыбается.

А потом с ним что-то происходит. Мозаика, потянувшаяся осколками друг к другу, так и не соединившись, разлетается в труху, в стеклянную пыль. И больше ничего в голове Игоря не работает. Больше ничего не соединяется ни с чем.

Будто больше не может мыслить.

Телефон звонит снова.

Еще не осознав произошедшего, он отвечает Диме.

— Алло.

— Прости, был в метро, но Игорь, ты не поверишь! — частит Дубин, — Игорь, у нас есть подозреваемый. В моих руках квитанция на то самое пальто и еще на кучу костюмов, рубашек, галстуков... И все их много раз доставлял и забирал из химчистки некто Волков О.Н.! Я еще не знаю, как расшифровывается О.Н., но я точно помню, что он был в списке военкомата! Осталось взять его адрес и выяснить место работы, и можем его взять! Игорь?

— Он работает начальником отдела безопасности ресторана «Соль» напротив мэрии. Я еще это заведение «Сеул» называл. Оказалось, оно иначе читается.

— «Соль», «Соль», «Соль»... Что-то знакомое...

— Конечно, знакомое, ты его с ребятами недавно проверял.

— Нет. Нет, — уверенно возражает Дима. — Я ведь прям недавно слышал... А, Игорь! Так они поставляют еду в столовые для бездомных! Как раз, где я недавно был! Через «Радостный мир»!

— «Радостный»...

Фургон стоит перед глазами. Гром не хочет его видеть. Не хочет.

— Но подожди — почему тогда при нас никакого Волкова О.Н. в этом ресторане не было? Он только нанялся, что ли?

— Олег Николаевич он. Его начальство его прячет.

— Прячет? Зачем?!

— Дима, — Игорь перехватывает телефон покрепче, потому что тот вываливается из немеющих пальцев. — Дима... — А что он, собственно, беспокоится — «Нокиа» не разбивается. Он так эффектно проверил это утром.

— Игорь? — говорит Дубин, не дождавшись вопроса.

— Скажи, что ты знаешь, кому принадлежит этот гребанный «Сеул».

Или не скажи. Потеряй связь, память, телефон — потеряй сейчас.

— «Соль», в смысле? «Одинокий», если с французского. Или «единственный». Там акционеры... Но контрольный пакет с самого начала, разумеется, у сети «Вместе». Да ведь они же месяца два-три назад и стали основными меценатами «Радостного мира», — Дубин усмехается. — До того момента этот «Мир» не очень-то радостным был. А потом общественники деньги получили и развернулись. Сергей Разумовский лично присутствовал на открытии первой столовой и даже суп бездомным разливал. Блин, Игорь, ты что — фотки не видел? Я же приносил! Там еще все волонтеры в фирменных куртках «Вместе» ходят. С логотипом.

«Нокиа». Летит.

Летит.

И исчезает.

— Долго еще молчать будешь?

Игорь отнимает кепку от лица. Под ней было спокойнее, хотя и без нее его глаз не различить. Свет в кабинете Прокопенко по просьбе Грома выключен — только на столе Федора Ивановича горит тусклая лампа. И они сидят в этом сумраке, как дураки, уже минут двадцать и молчат. Ну, то есть только Игорь, как дурак. И за то, что Федора Ивановича трусостью своей задерживает, простить себе не может. Игорь злится на себя, ругает мысленно словами последними, угрозами сыплет, но и рта раскрыть не может. Морщится только неприятно, зная, что стоит начать — и не остановится. Ни в словах, ни в эмоциях.

И нос вдруг шмыгает предательски громко.

— Так, — сразу поднимается Прокопенко, мигом поняв самую очевидную причину молчания. — Первый звук за полчаса, прогресс. Ты, как хочешь, а я включаю свет.

— Федор Иваныч, не н...

Жмурится. Быстро смахивает слезы. Прокопенко отходит к шкафу, вытаскивает папку, из папки — фигурную бутылку. Рюмки ставит на стол с гулким ударом — отвлекает.

— Давай, — к разлитому напитку подзывает.

Гром, до сих пор сидевший в самом дальнем углу кабинета, теперь к столу пересаживается. Берет рюмку. Полковник, следя за ним неотрывно, подхватывает свою.

— Федор Иванович, — не поднимает глаз. — А как к вам вообще пришла идея меня в Центр несовершеннолетних сослать?

— Так... — Прокопенко пожимает плечами, вспоминая. — Директор центра попросила. Сказала, наслышана о тебе. Дня за два до твоего скандала позвонила. Я еще подумал — о, как удачно вышло.

— Удачно, — повторяет Гром, — ну, разумеется!

Переворачивает рюмку. Не выдохнув, наполняет снова и махом выпивает вторую. Закашливается чуть ли не до рвоты, но тянется оформить третий раз.

— Тихо, тихо, тихо! — Прокопенко касается руки. — Прояви уважение к напитку. К собутыльнику, в конце концов.

— Я... — Гром поднимает глаза и тут же прячет взгляд. — Не могу я. Федор Иванович. Пожалуйста. Пожалуйста. Скажите сначала, что разрешаете, а я потом все расскажу.

— О! А вдруг ты застрелиться надумал?

— Нет.

— Застрелить?

Гром молча поднимает взгляд. Линия предметов начинают несколько плыть. И кажется, что говорить теперь немного легче.

— Я нашел его.

Ни хрена не легче. От справедливой двусмысленности фразы, от затапливающих воспоминаний его снова ведет так, что Прокопенко сам наполняет его стопку. Игорь однако выставляет ладонь. Отодвигает.

— Я нашел его прежде, чем понял, кто он. Точнее, это он вышел на нас. И труп тот к мэрии притащил, потому что знал, что я с мэром обязательно поцапаюсь, — Игорь отводит взгляд, пожимает плечами. — У него есть доступ к перепискам в соцсетях. Если мэр и его сотрудники общались там, он вполне мог подогреть обстановку парой вброшенных реплик. И директор центра. Я уверен, что это он рассказал ей обо мне. Он же меценат, благодетель. Его все слушают. О, как они его слушают... Директор центра, дети, педагоги в приюте, люди в галереях, общественники, бездомные, которых он всякий раз ведет на убой, этот Волков, преданный ему до помешательства... Я думал, он вообразил себя чудовищем, а он и на самом деле сирена, — воспоминания топят его. — И я не успел распознать. Залепить уши воском или привязать себя к мачте, как Одиссей. О, как его слушал я...

Замирая, Гром вдруг устремляет взгляд на Прокопенко. Он злится, раскаивается, умирает со стыда и боли, и надеется, что начальник займет его сторону — сторону судьи, который карает за слабость, который точно знает, что нельзя трахаться с серийным убийцей и уж тем более его любить, и вообще бы никогда бы не за что, если б не другая половина. Игорь ждет, что Прокопенко выволочкой позволит ему остаться в этой правильной половине и не остаться во второй. Но полковник только понимающе касается его руки.

— Вы близки?

Тот самый вопрос. Разрывает искренностью, деликатностью и ужасом от очевидных перспектив. Но Гром не будет лгать.

— Мы близки.

— Тогда ты его не посадишь.