— Гром, ты его гардероб, что ли, собираешь? — отрывается Аня от микроскопа, замечая их с Дубиным, идущих через лабораторию.

— Да! На e-bay потом фанатам буду продавать, — замечает Гром на ходу, перехватывая пальто покрепче.

Николай Константинович, Анин начальник, скептически поднимает бровь, глядя на разложенную под лампами находку.

— Что скажешь? — подходит к столу Гром, Дима — следом. Эксперт пожимает плечами.

— Пятнадцать-двадцать видов блевотины с отличием по хронологии и степени смазанности, но, вероятно, принадлежащей одному человеку.

— Напомни, какой коньяк ты предпочитаешь?

— Наивный ты человек, Гром.

— Наивным я бы был, если б к твоей совести апеллировал, — Гром пальцем отправляет одну из ламп качаться над столом, пока эксперт склоняется над пальто. — Или к гражданскому долгу и должностным обязанностям. А я тебе сразу выгодную сделку предлагаю.

— Да я не о спиртном. Спиртное-то принести и употребить можно. А вот найти правду в пальто, которое бездомный почти год убивал, едва ли.

— А я везучий очень, так что попытайся. Вот про разрезы, например, что скажешь?

— Неровные, неаккуратные. Неподходящими ножницами да еще и второпях, скорее всего, ковырял. Видимо, фрагменты с попавшей на них кровью вырезал.

— Или спермой.

— Чего?

Гром внутренне радуется, что дошел до стадии, где этот вопрос задает не он.

— Да есть у нас подозрения... В общем, не только на кровь, но и на сперму окружающие участки проверь. И исключи сперму и кровь... последнего владельца.

— Обож-жаю свою работу, просто обожаю. Была бы она женщиной — женился бы на ней, — Николай Константинович выворачивает пальто наизнанку. И прямо расцветает. — А ты погляди, ай, ты моя умница! Видать, переживал так, что про ярлыки забыл. И богато как — этикетки, артикул... Ты, по ходу, и правда везунчик, Гром. Но без коньяка все равно не разойдемся. Будет тебе итог завтра.

К пяти вечера они вспоминают, что не ели. Поднимаются перекусить, прихватывая еще недочитанные материалы декабрьского дела.

— Значит, ему нравятся мужчины? — уточняет Дубин, пытаясь распилить котлету пластиковой вилкой.

— Ну, судя по пяти трупам, они ему НЕ нравятся. Даже очень. Может, и в себе он как в мужчине не уверен. Отсюда и женские штучки эти, помады, каблуки... Отыгрывать чужую роль, только бы себя собой не чувствовать. Но пальто мужское. Значит, в своей жизни он вынужден быть собой, быть мужчиной, хоть ему в этом тревожно, некомфортно. И напряжение растет. И... не знаю, — Гром отправляет в рот еду, — может, он повышает напряжение самоунижением, чтобы довести до разрядки убийством? Надевает женские шмотки, чувствуя себя еще более униженным, идет, прости, отсасывать бомжам... И когда его уже почти выворачивает, бьет их ножом. Ведь в этот момент вроде как они его унижают, а не он сам.

— Детская травма?

— Не знаю. Надо будет завтра психологам нашим обновленный портрет заказать, а то я в этом не силен...

— Ну, ты же смог без них на ответ его спровоцировать?

— Да я просто возле картин с сиренами снялся случайно, а он подумал, что я загадку его понял. А это полотно мне просто про одного дорогого человека напомнило.

— Дорогого?

— Да, — Гром чувствует, как улыбка против воли пробирается на его лицо, и оттого ощущает себя неловко. Утыкается ниже в тарелку. Но поздно.

— Ты улыбаешься... — подначивает Дубин.

— Заткнись, пожалуйста, — говорит Гром. Но улыбка становится только шире.

====== 10. Сирена ======

Отправив Диму домой с заданием взять на завтра на себя и группу поиски ателье или магазина, в котором убийца приобрел пальто, Гром перед отъездом спускается на склад вещдоков.

В неровном свете лампы кажется, что перепачканный комок бумаги дрожит под его взглядом. Гром, уже надевший перчатки, прикоснуться не решает, лишь смотрит.

Вот же он.

Настоящий, насмерть перепуганный произошедшим, желающий спрятаться, сжаться в такой же комок, стереть, как с ножа кровь, ужас с души своей. Вообразивший, будто можно просто вырезать фрагмент и забыть о нем, и жить дальше, как жил. Измученный собой мальчик, доведший себя до того, что начал мучить других. Увидевший себя чудовищем и прикрывший чудовищность расправленным глянцевым образом сирены, но внутри — все тот же скомканный клочок, перепачканный чужой кровью.

Не подозревающий, что и до убийства был таким же комком. Только чистым. И не нашлось того, кто бы увидел, кто бы расправил.

И Гром, сидя в прохладном подвале, вдруг понимает, что в слепящем, раскаленном свете ламп на камерах журналистов именно с этим комком и говорит.

Бережно, стараясь не сломать, не нарушить созданной убийцей формы, тянет за края, заглядывает внутрь, смотрит на свет, сверяясь с явно наспех сделанным описанием. Но чем дальше пробирается, тем сильнее убеждается в его точности. И только минут сорок спустя, когда комок под его пальцами превращается, скорее, в мятый лист, удача снова улыбается ему. На светлой части фона виден остаток маленькой фиолетовой линии, изогнутой под прямым углом. Но никаких упоминаний о печати на флаере Гром в описании не находит.

Игорь счастливо откидывается на спинку стула.

Сотовый номер организатора оказывается личным. Однако интеллигентный, расположенный голос тут же зарастает льдом, стоит Грому начать объяснение.

— Боже мой! Я ведь уже говорил — мы напечатали восемь, ВОСЕМЬ тысяч флаеров! Мы рекламировали выставку, где только могли! Она же проводилась в районном ДК, мы только это место под нее нашли... Но кто бы на нее приехал, если б не реклама! Уважаемый полицейский, говорю еще раз: флаеры лежали в вузах и школах, театрах, кафе и ресторанах, на вокзалах и в аэропорту... Мы даже таксистам что-то для раздачи отдавали!

— Да, я вас услышал, — удается вклиниться Грому, пока он, идущий по улице, обгоняет других пешеходов, — но у меня особый случай. Там на нем вроде печать какая-то стояла, может быть, скидка...

— А, — отзывается собеседник, и сердце Игоря загорается надеждой. — Скидок не было, но печатью обозначалось персональное приглашение и свободный вход. Такие флаеры помогают привлечь влиятельных и обеспеченных людей, которые потом становятся спонсорами. Штамп мы поставили примерно на три сотни флаеров и отвезли их по местам, где встречается подходящая нам публика.

— Например? — Гром замирает перед витриной с часами, где каждый экземпляр идет по цене его нескольких зарплат, но одергивает сам себя — рано еще для подарков.

— Дорогие бутики, рестораны, люксовые отели, чартеры...

— А список адресов сохранился?

— Разумеется! Но он в офисе, я туда только завтра доберусь...

— Спасибо. Отправьте на тот ящик, что я сейчас пришлю.

Список адресов. Список из нескольких десятков организаций. Сотрудники, владельцы, посетители. Может, хоть у некоторых сохранились записи с камер годичной давности. Может, есть кадр с убийцей, прихватывающим флаер. Может, кадр с Перевозчиком. А может, возникнут пересечения с организациями, уже упоминавшимися в деле. Зацепка слабая, но есть.

Гром курит, присев на покрытую жестью уступку в стене какого-то развеселого бара. Изнутри выплескивается музыка и шумный говор десятков голосов, через вновь и вновь открывающуюся дверь в глубоко осенние сумерки выливается свет.

Разгадка и сирены. Сапог и кровь. Карточка с помадой. Украденный пропуск. Помощник убийцы, неизвестно чего ради рискующий своей свободой. Первое убийство и пальто. Флаер и флаеры. Человек-комок. И его, Грома обращение, которое прозвучит сегодня во всех вечерних новостях.

Игорь выдыхает последний дым, выбрасывает окурок.

Расследование закрыто до завтрашнего утра.

На сей раз у него даже не спрашивают пропуск, только вновь безмолвным жестом напоминают, где находится лифт.

Игорь, спрятав руки в карманы, приваливается плечом к стене и терпеливо ждет, пока кабина отсчитывает этажи. Отчего-то становится волнительно. А когда он замечает Разумовского, встречающего его у самого лифта, нервно крутящего смартфон в руках, степень взволнованности повышается.