Игорь прижимается бедрами к холодному кафелю, сдвигает челюсть в сторону чуть ли не до вывиха и начинает скрести щетину одноразовым лезвием, только что прихваченным из магазина. Хлопает дверь.

— О, Игорь, — в соседней части зеркала, заслоняя кабинки, возникает Дубин с кипой бумаг, — а почему ты здесь бреешься, а не дома?

— Потому что не планировал бриться вообще, — ворчит Гром, — но меня выбрали лицом Управления. Да и дома... всякое...

— Ага, — кивает Дима неопределенно, — я тут с протоколами допросов закончил, взглянешь? Идея с комиссариатом оказалась перспективной. Они прислали список контрактников, и я нашел целых семь человек, что работают в организациях в здании напротив мэрии.

— И что они? — Гром старается не порезаться.

— У всех есть алиби, но я его пока не успел проверить. Сегодня займусь. А то у некоторых совсем хлипкое и на отмазку похоже. А по типажу они все на нашего Перевозчика смахивают. Начальники и сотрудники ЧОПов, в основном, или собственных служб безопасности.

— Положи на стол, посмотрю.

— Ага. Игорь, я это... — Дима начинает привычно мяться — личные просьбы Дубину даются непросто. — Я два дня сверхурочно работал...

— За отгулом — к Прокопенко.

— Да нет, завтра общественники опять еду будут раздавать, и я...

— Бесплатная еда — это хорошо. Иди и мне захвати.

— Да нет же, это... Это для бездомных. Я... Я знаю, у нас нет конкретных наводок, связей, выходов, но я считаю, если убиты бездомные, то стоит с бездомными и говорить. Они же бездомные. Постоянно перемещаются по городу, наверное, знают друг друга...

— Как по мне, нерациональная трата времени, — заключает Игорь. — Но раз уж ты рвешься... — взглядывает на радостного Дубина.

— Спасибо! — тот чуть ли не подскакивает. — Мы раскроем это дело! — рвется на выход, но разворачивается. — А, Игорь — тебе звонили!

«Нокия», до сих пор скрытая стопкой бумаг, оказывается рядом с мойкой. Игорь схватывает воздух губами — смотрит на совершенно невидимый порез, из которого начинает проступать кровь. Сорвавшись, бьется о белый кафель, превращается в розовое.

— Дай... — Гром оборачивается к застывшему Дубину, — дай самую неитересную страницу.

Лепит оторванный от протокола клочок под подбородок.

— Может, пластырь принести?

— Да нормально, царапина просто, — отнимает бумажку, смотрит хмуро. — Бля, но выглядеть будет так, будто мне голову отрезать пытались.

— Тональный крем у Юли можно попросить. А что? — протестует Дима под уничтожающим взглядом. — Или шарфик какой-нибудь накинуть. Игорь, ну ты все равно в художественную галерею сниматься идешь!

Когда изгнанный суровостью Грома Дубин покидает туалет, Игорь поспешно подхватывает телефон. Перезванивает, но пропущенный номер оказывается лишь одним из рекламных номеров. Гром отправляет его в блокировку и принимается за вторую половину лица.

Утром он проснулся после первой же попытки лежащего под рукой будильника завибрировать. Торопливо выключил. Осторожно повернулся посмотреть на спящего с другой стороны Сережу. Бесшумно поднялся, отыскал в еще густой на полу предрассветной тьме носки и вновь уставился на Разумовского. Видеть кого-то в своей постели было странно. Впрочем, и саму постель было видеть не намного привычнее — Гром в последние дни, спасибо маньяку, засыпал в креслах, за столом или — в лучшем случае — на неразобранном диване.

Попутешествовал по квартире, собирая и надевая вещи. Решил не завтракать. Остановился напоследок возле кровати, привалившись к опоре и глядя на спящего... кого? Знакомого? Друга? Любовника? Кем бы он, впрочем, ни был, рыжего, с его разметавшимися по подушке волосами, с рукой, еще полчаса назад обнимавшей Грома, а теперь лежащей на груди, с ключицами, пальцами, доверием голыми поцеловать захотелось. Зацеловать. Разбудить, заласкать, заняться любовью, забыться в близости.

И Гром ушел.

Откопал сто лет не пользованную вторую связку ключей, оставил, ни колечком, ни ключиком не звякнув, рядом с Сережей, и на улицу вышел в раннюю рань. Так обычно после ночи на чужих квартирах делал, а теперь — поди ж ты! — из своей сбежал. Отчего-то было неловко, хотя сделал все правильно.

Гром бреется, и глаза сами собой к порезу возвращаются.

Разумовский сказал, что не может на него сердиться. Но не хочет ли? Ключи, однако, с водителем не прислал. Значит, правильно воспринял. Не ладонь на сенсоре, но тоже шаг со стороны Игоря. А может, до сих пор в его квартире остается, с него станется.

Был бы девушкой, Гром бы давно все точки над «i» расставил. А в таких отношениях Игорь и сам не знает, куда они вырулят. Не знает даже, куда хочет, чтобы они вырулили. И от этого нервно. И от этого, тем не менее, приятно.

— Про-простите, — девушка-стажер в третий раз роняет микрофон-петличку Игорю за пазуху; краснея, хлопает по одежде, пытаясь его отыскать.

— Не смущайтесь, я люблю долгую прелюдию, — хмуро замечает Гром, и корреспондентка вовсе начинает пылать алым, как огнетушитель, из которого хочется ее остудить. Вместо этого подходит Пчелкина, задирает форменную рубашку, достает микрофон и сердито крепит на воротнике. Хлопает Грома по плечу.

— Давай повежливей, тебе еще несколько сюжетов с ними писать.

Игорь деланно улыбается, переводит взгляд на выстроившихся журналистов. Морщится под включенным, бьющим в лицо светом. Вспомнив о тексте, протягивает Юле бумаги с ее заготовками. Они ему не нужны. За стеной света следует короткая перекличка о готовности, после чего включаются красные огоньки.

— Добрый день, представьтесь, пожалуйста, — пляшет перед ним синий с незнакомым логотипом микрофон. Игорь впервые жалеет, что не смотрит ТВ.

— Майор полиции Игорь Гром, следователь Управления полиции Санкт-Петербурга.

— Игорь, расскажите, почему мы находимся именно здесь?

— Мы находимся именно здесь, — он даже не видит лиц, только огоньки камер, блики на диктофонах и смартфонах, несколько одетых в бархатные шапки микрофонов. Гром неожиданно теряется. — Мы находимся здесь... Это Центр современного искусства, где...

— Почему перед этой картиной? — прилетает вопрос. Игорь оборачивается. Корабль высится в золотистом закате у скалистого берега. Она вся золотистая. Как шампанское. Как птичий глаз. Гром видит женские фигурки на берегу. Склоняется, чтоб разглядеть, чтоб посмотреть название...

— Игорь! — Юля с шипением хватает его за локоть. Машет журналистам. — Стоп, ребята! Перерыв! Ты что творишь?! — уже Грому.

— Я... — майору хочется вернутся к картине, но Юля не дает, тащит за локоть в сторону. Сдергивает яростно петлички. — Не знаю, растерялся что-то. Штаны, наверное, неудобные.

— На этот случай я и писала текст! — Пчелкина закатывает глаза. — Давай так, скажешь коротко, а потом они тебя подснимут в самой галерее, как ты ходишь, на картины смотришь и в блокнот пишешь.

— Это так, по-твоему, работа следователя выглядит?

— Теперь — да, — Пчелкина хлопает его бумагами по лбу. — А что им еще показывать? Я им тезисы пришлю, и они закадровым голосом на эту картинку с тобой наложат.

Вешает микрофоны обратно.

Гром возвращается на место, и операторы вновь вертят его в разные стороны, отыскивая угол съемки, который устроит всех.

— Давайте без вопросов, — объявляет Юля. — Майор сам даст комментарий, а остальное скажете за кадром, да?

— Мы готовы, — реагируют телевизионщики, и Игорь снова оказывается в лучах света аки спустившийся ангел. Нервно смеется.

— Простите, — откашливается. Думает, заметен ли порез, касается его рукой и запоздало понимает, что теперь все точно обратят внимание...

— Вы вообще будете расследовать дело или ждете пятое убийство, чтоб еще улик получить? — вдруг прилетает из толпы. Несколько голосов сдержанно смеются.

— Мы вообще работаем! — вскидывается Гром. — У меня в группе сейчас пятнадцать человек, не считая экспертов. И все заняты делом, и на работу приходят к восьми, а уходят только на следующий день. У нас уже вал улик по этому делу и несколько версий о мотивах убийств, которые, между прочим, меняются. Сейчас мы отрабатываем сообщника преступника, поскольку для убийцы-одиночки это очень нетипичная картина. И когда мы найдем подельника, доставившего тело третьей жертвы к мэрии, уверены, он прольет свет если не на личность, то на характер своего нанимателя.