Стараясь не шуметь, она проскальзывает в ванную, чтобы запереться там и сидеть, бездумно глядя перед собой, сначала на бортике ванны, потом – в горячей воде.

В какой-то момент внизу раздаются повышенные голоса, Лили узнаёт Джеймса, тот прорывается с боем мимо Вернона, который кричит, что нечего делать в доме ещё одному волшебнику – это только нервирует Петти. Джеймс грозит свояку Петрификусом (тот бы ещё понимал, что это такое…) и говорит, что не у одной Петуньи стресс, а Лили закрывает глаза и погружается под воду. Не хочется никого.

Вылезать приходится всё равно. Джеймс осаждает ванную, на новенького подтягивается Петунья, сдержанно огрызается в ответ на соболезнования, а Лили застывает в оцепенении, глядя на полотенце с алым мазком крови. Джим и Тунья заканчивают обмен шпильками и прислушиваются к внезапной тишине по ту сторону двери.

- Родная, всё хорошо? – беспокоится Джим.

Лили кладёт ладонь на живот и ничего не может сказать.

- Лили?! – требует ответа Тунья.

Лили толкает двери, так и держа в руке полотенце, испачканное в крови.

В глазах у Джеймса паника.

- Ты поранилась, родная? Не молчи, скажи? Что?

Петунья переводит тревожный острый взгляд с Лили на Джеймса, «Ребёнок», - еле слышно говорит побелевшая Лили. Судя по лицу Джеймса, он не знал. Петунья поджимает губы.

- Какого чёрта ты валяешься в горячей воде – беременная?! – выговаривает она с истерическим беспокойством. – Надевай халат – и на диван, - она бесцеремонно втискивается в ванную, оттолкнув Джеймса, деловито впихивает Лили в нагретую махру и ищет в шкафчике аптечку. – Вот тебе кровоостанавливающее. Сейчас я вызову скорую.

- Сейчас я вызову колдомедиков, - безапелляционно объявляет Джеймс.

Петунья оборачивается к нему с крайне нехорошим прищуром.

- Может, ты не знал, но в такой ситуации ты можешь потерять не только отпрыска, но и Лили. Её будут наблюдать дипломированные квалифицированные специалисты. Я не позволю каким-то шарлатанам ставить под угрозу жизнь моей сестры, - чеканит она, Джеймс мрачнеет с каждым словом, а Лили неловко обнимает сестру сбоку, прислоняясь щекой к её плечу.

- Тунья, я люблю тебя… - тихо говорит она. – Но Джим прав. Нам надо в больницу святого Мунго… Мы волшебники. Мало ли какие стихийные выбросы магии устроит ребёнок. Править потом всем память… это ни к чему.

- Сколько у тебя недель? – отрывисто спрашивает Петунья. – Пять? Шесть? Лили, какой ребёнок, это ещё не вполне человек, как, по-твоему, он будет колдовать, да ещё и… в тебе?

Лили с Джеймсом переглядываются, и Петунья от этого захлопывается в себе.

- Как знаешь, - холодно бросает она и, поджав тонкие губы, выходит из ванной.

Потом Джим вызывает бригаду колдомедиков, Петунья жалуется Вернону:

- …ей надо в больницу, и немедленно. Снова всё на мне, это какой-то кошмар, она всегда найдёт способ, как увильнуть от семейных обязанностей…

Лили чуть покачивается, сидя на диване, обнимает себя за живот и шепчет, обращаясь к комочку их с Джимом клеток внутри себя: «Э, нет, дружище. Даже не думай. Ты родишься и проживёшь долгую, счастливую жизнь. Ты ни в чём не виноват. Я с тобой».

========== Глава 4 ==========

За зельями в больницу мотается Джим. Лили третий день валяется в постели, в мутном солнечном ромбе от окна, обнимает одеяло и думает - а Северус варил бы сам. Никому бы не доверил жизнь своего ребёнка. Свежие зелья натощак, поцелуи, смягчающие горечь - после…

Оглушающая, яркая пустота разливается вокруг: у неё постельный режим и информационная изоляция.

Джим приходит, еле держась на ногах от усталости, сам соображает себе что-то на ужин, отправляет куда-то сову или Патронуса и почти сразу рушится в кровать. Во сне у него дёргаются руки, а лицо выглядит измождённым, но чем он занимается и от чего так устаёт – неизвестно.

Что вообще такого срочного и неожиданного могло стрястись за эти несколько дней, на которые Лили выпала из общего ритма с похоронами и угрозой срыва беременности?..

Элис бывает ежедневно, готовит для Лили еду, но тоже ничего не рассказывает и убегает почти сразу.

- Ты ведь тоже носишь ребёнка. Почему тебе можно знать, что происходит, а мне – нет? – спрашивает Лили, поднявшись специально для того, чтобы не дать Элис убежать молча под предлогом её не будить.

Та улыбается чуть виновато и однозначно обеспокоенно, а потом обнимает подругу.

- Детка, иди полежи, - советует она. – И не накручивай себя.

- Чувствую себя по-дурацки, - признаётся Лили, утыкаясь Элис в округлившееся плечо. – Вы все так заняты, а я должна лежать в постели, и мало того, что не могу ничем помочь делу, так обо мне ещё нужно заботиться.

Элис гладит её по волосам.

- Ты сейчас делаешь куда более важное дело, чем мы все, поверь, Лили, - она отстраняется и ласково заглядывает подруге в глаза. – Мне пора, детка.

И Лили возвращается к одеялу в вакууме пустого дома.

Ей кажется, что она так сойдёт с ума, хотя вроде бы ничего особенного нет в том, чтобы полежать дома несколько дней.

Муторное беспокойное ожидание тянется и тянется – все ли живы? Где Джим? Когда же придёт Элис?.. Неужели ещё только одиннадцать утра…

Мысли роятся, клубятся. Северус бродит по коридорам, смотрит оттуда с молчаливой, труднопереносимой нежностью, а потом возвращается с дежурства – слава богу, живой – Джим. Он улыбается ласково, наклоняется поцеловать, а потом снова исчезает, коротко объяснившись: «Вызывают». Вписанный в её жизнь всем своим существом, он такой родной во всём: в каждом шаге по лестнице, в непослушных, взъерошенных волосах, в тоне голоса и манере покашливаний – и дико, цепеняще дико, чувствуя вот это, одновременно допускать: «я могла бы быть миссис Снейп».

Что происходит? Как эти вещи могут сосуществовать?

Всё было понятно, всё было хорошо, где она споткнулась?

Она двоится, троится: казалось, она выбрала правильно, казалось, она вообще-то – выбрала, но это только иллюзия, потому что из-под закрытых дверей в прошлое ощутимо сквозит до сих пор.

Это ясно всем. Эта мысль ледяной волной обливает с головы до пят.

Всё ясно каждому в Ордене – как минимум тем, кто смотрел на неё, когда на собрании огласили пополнившийся список известных Пожирателей смерти. И только она одна до сих пор была благодушно уверена в том, что у неё всё в порядке.

Ей ничего не говорят о происходящем вокруг ни Джим, ни Элис – почему? Не потому ли, что Северус совершил что-нибудь кошмарное, и они не знают, как она отреагирует, если ей об этом рассказать?

«Если бы я не была такой дурой… у него никогда не было бы Чёрной Метки».

С этой мыслью она засыпает и просыпается всё утро напролёт.

Она пересыпает несбыточные «бы» из ладони в ладонь: уговорила бы его, повлияла бы, он отказался бы от идеи идти в услужение Тёмному Лорду из чувства ответственности за неё… и в один момент до неё доходит, что её вины во всём куда больше, чем ей казалось.

- Напомни-ка мне, Лили, - говорит она трём отражениям в створках трюмо (спутанные рыжие волосы, лица под цвет сорочки, съехавшие набок улыбки), - напомни-ка, когда ты его отправила окончательно? Конечно, именно тогда, когда у него умерла мать. Он потерял первого человека, который его любил, потом потерял тебя – и список кончился. И что, скажи, пожалуйста, ему оставалось, кроме как пустить свою жизнь под откос?.. Пьяные мелодрамы, дорогая? Его раненая любовь – это пьяные мелодрамы?!

Прости меня, Северус, боже…

Спирали закручиваются; дурно; «Почему Поттер, Лили?»; почему, чёрт возьми, Лили?..

Хорошо бы иметь на этот вопрос какой-нибудь постижимый ответ, скажем, «потому что» или там «я его люблю» - и ведь действительно, это любовь, но не такая… как хотелось бы.

Лили падает на подушки.

Соль в том, что выбор сделан, что бы она себе ни думала. Нужно срочно заканчивать жить по наитию, наощупь, пора открывать глаза и смотреть, что получилось, и брать за это ответственность. Уже ничего не перерешать, на этот раз всё точно окончательно: он устроил свою жизнь без неё, а она – без него. Это не игра.