- Стаканы, стаканы... - одни только стаканы знаете, у вас каждый день пасха и рождество.

  Кабак отнял у отца банку с вином и пустые стаканы, в которых старик находил возмущение. Поставил их на дворовую, короткую кривую лавочку.

  - В этом селе одни падшие и никчемные люди, сплошная умора тут забралась: коммунисты, баптисты, и виноглоты: - все по пустякам завидуют друг другу, в злобе живут, постоянно ждут плохих вестей, любой беде человека радуются, сплетники и клеветники все, не имеют родовых чувств, заискивают и приклоняются перед каждым случайно забредшим чужаком; невыносимо злонравные люди. Я же не буду как вы, прямо из ведра хлебать, мне надо удовольствие поймать, с пузырьками бурлящими через трубочку горла пропустить ощущения, напиток должен сперва меня в дремоту погрузить, а потом когда формовочный вибратор трясти грудь примется, я веселиться тоже начну. Без толку говорить, всё равно не поймёте, вы сплошь в баранью одежду укутались, и все баранами живёте.

  Кабак говорил отцу, а на меня всё время смотрел...

  Я стал торопить "пассажиров", они подошли к лавочке, Кабак высокой струйкой наполнял стаканы вином, жене приказал:

  - Принеси ещё один стакан.

  Это дало ей повод снова ощетиниться, тут же выть принялась. Со стариком в один голос стали кричать:

  - Стаканы, стаканы..., - что нельзя маленькими чашками кишки ваши заливать...

  Кабак протянул мне свой стакан, было видно, что он устал от непонимания жизни в этом селе, где люди только и думают как помешать другому, иметь своё постоянное счастье.

  - Мне нельзя! - сказал я Кабаку, даже обиду сожаление выразил, что не могу с ним повеселиться.

   Он содержательно стал трясти головой, вроде извинялся за неправильное желание, ...и выпил всё до сухого дна, долго пропуская сквозь зубы, медленно, без удовольствия цедил в трубочку горла чёрное вино.

  Мы пошли к выходу, заметали дремучий двор пустым взглядом; на улицу вышли.

  Кабак провожал нас угрюмо, и как-то рассеяно, мне показалось, что он тоже хочет с нами поехать, обошёл автомобиль по кругу, подтёр какое-то загрязнение на крыле, и всё время тёр глаза, поправлял упругие на ветру волосы, казалось, они скрипят несогласием с его мыслями. Он обнял всех по очереди, объятия были не такими долгими, как при встрече, мне он сказал грустно:

  - У меня там дочка живёт...

  В это время его жена снова громко завыла со двора, вроде ещё и ребёнок заодно с ней плачет, я не понял, - где именно дочка живёт.

  Мы поехали. Кабак остался слушать злоязычие жены, грустно как-то мы уезжали.

  После тои встречи, года через два-три, я ещё раз его видел, он выглядел каким-то потухшим, но всё же, когда сел в машину сказал:

  - Идём в бадегу, я сто грамм выпью...

  На сиденье лежала пластиковая бутылка с домашним белым вином, - меня угостили. Он подобрал бутылку и пробубнил себе: - А не хочет ли эта бутылочка в мой мешочек залезть. Вложил бутылку в потёртый старый кулёк.

  Мы зашли в бар. Кабак виновато, неловко смотрел на прилавок, совсем не так, как в магазине детства.

  - Сейчас начнёт теребить кукурузу в ушах, - так он выразился, кивая головой на продавщицу за прилавком.

  ...Я уплатил его задолженность. Сидим, я сок пью, он водку с пивом.

  - Не жалеешь что из города уехал?

   - А что мне жалеть, там трамваи скрипят, деньги немалые нужны, и здесь тоже всё чужим становится. У меня дочка родилась, - сказал он как-то обыденно.

  Заказали ещё сто грамм.

  - Давай Пантюша за её весёлое вырастание выпьем, - я хотел бокалом сока ударить его рюмку.

  - Он заслонил рукой своё горе, отлил на хлеб немного водки: - Знаешь, она умерла.

   - Как умерла?..

  Он протёр глаза кулаками: - При родах, а оно может и к лучшему, откуда у меня тысячи на пелёнки, распашонки, на докторов этих.

  - Так вроде выделяют на рожденье что-то...