Проживал Кабак в заводской общаге, рабочих на смену возил заводской автобус, у нас тоже был арендованный рабочий автобус. Когда мы впервые встретились, Кабак обрадовался мне как горсти тех денег; случай тот в магазине не помнит, но сказал, что не однажды торгашей так шерстил.

  Отрос он мало, плотность прибавил изрядную, чёрные волосы такие же густые, теперь длинные и прямые; закрывали короткую шею и полоску упрямого лба. Разговаривал, как и прежде, жестяным голосом, движениями всего дикого тела, - играл состоянием сохранившегося беспечного, вихлястого мальчишества. Имел привычку жирных тыкать пальцем в живот; если кто невнимательно выслушивал его путаные обороты, брал за пуговицу и крутил, оттягивал рассеянность, беспрерывно шатался и смеялся своим же словам, не знал, в какую сторону загнуть подъём всего веселья. Когда курил, пускал дым кольцами прямо в нос человеку напротив. Генеральному директору завода тоже говорил: - ты.

  С нами стал ездить домой, на нашем транспорте. Обычно старался сесть возле молодой малярши, за полчаса езды пересказывал ей, весь предыдущий день, - нелепица несусветная, а малярша без конца хихикает. Пошлые глупости в девичьей голове, - комедиями падают. Часто общежитие пропускал, сходил возле Пересыпского моста, говорил: у него там жена есть. Если возле женщин все места в автобусе были заняты, поднимал сидящего рядом со мной, садился, и тоже беспрерывно говорил, я кое-что улавливал. Когда уходил, собирал пальцы в пучок, целовал кончики ногтей и, отправляя поцелуй жене, мне говорил: - Она мёд! Мелодия...

  Цех мы сдали заказчику, и меня перевели на другой объект.

  Кабак снова пропал из восприятия текущих лет. Вскоре, слаженный оборот первичного уклада народной жизни стал рассыпаться.

  Кабак не имел наличия иных соображений, кроме тех, что унаследовал от устоявшегося строя. Он вернулся в село. Что для него было хорошо, - там выпивку "на карандаш" давали, а он человек упрямых желаний.

  Где двор Кабака в селе, я не знал точно, в нижнем крае где-то. Мне надо было забрать в город двух плотников работающих в нашей переделанной стройорганизации. Искал их долго; наконец мне сказали, что они точно - у Кабака. Уже смеркалось, я перепутал проулки, стал уточнять у группы юношей, спешащих на дискотеку: где Кабак живёт? Двое парней остановились, остальные не хотели предстоящие впечатления оттягивать шли дальше, девичьими именами гомонили свой вечер.

  Объяснили парни содержательно, с доходчивой подробностью, похоже, сразу поняли, что старый односельчанин туго видит улицы старых дворов, да и Кабак не последний тут человек.

  Саманных ограждений - дуваров в селе уже нет, только у Кабака и остался, - сказали хлопцы, - он тоже рассыпается от дождей и зимы. Калитка перекошенная, из истлевающих горбылей сбита, не помеха для входящего, Кабак знает, как надо городить текущее состояние.

  Задвижки нет, открыть калитку уметь надо: на себя потянуть, приподнять, толкать с усилиями до пропажи скрипа. Кричать бесполезно, не услышат, идти надо без всякой опаски, правда, там ещё одна бесформенная ограда из рассыпающихся кизяков, и воротка возможно верёвкой привязанная, если нет, то надо просунуть руку и нащупать изнутри крючок проволочный. Заходите к Кабаку прямо, у него допустимо всегда входить без согласованного стука.

  Практично объяснили юноши, видно не однажды у Кабака бывали.

   Двор при сумеречном свете открылся заросший полынью, татарником, и ядовитым балдараном. Высохшие стволы деревьев, стояли угрюмыми, под ними валялись рассыпанные ветки. Посреди двора большая куча из: камней, битой черепицы, стекла бутылочного, всякий мусор валялся. От саманных стен дома отслаивались глиносоломенные чешуи. В доме светилось окно, из которого доносилась шумная музыка. Не заглядывая, постучал по стеклу, вслушался в музыку и ждал когда отзовутся. Никто не выходил, заиграли новые ритмы.

  Обнявшись руками за плечи: Кабак и, плотники которых я искал, - Кольчик с Горкушей, - так по-уличному их звали, - кружат вокруг замотанного изоляцией поломанного магнитофона, пляшут сосредоточенно, вроде в Америку всем предстоит уезжать.

  Аккордеонная народная музыка делала паузу, танцоры останавливались, громко кричали: - Хоп - ха! - и опять кружили, меняли направление в обратную сторону.

  В следующий обрыв весёлой музыки, они разъединились, вскинули руки над головой: - Хоп - хоп! - стёкла окна застонали. И снова пошли отбивать чередующиеся удары каблуками, задорно вертелись вокруг недопитого вина.

  На полу, возле магнитофона, стояла трёхлитровая банка с вином, и три пустых стакана, которые шатались от вихря танца, казалось, стаканам тоже хочется плясать.

  Я стукнул громче, крикнул поочерёдно имена всех, - изнутри не слышали, топот и мелодия заглушали моё желание достучаться.

  Выждал, когда музыка смолкнет. Кабак стал наполнять стаканы вином, видно, как он беспрерывно шевелит губами, скулы жуют продолжающееся веселье, все смеются и снова не обращают внимания на бренчащее окно, - люди увлечены, занятно развлекают вечер. Я постучал совсем сильно, мне показалось, что даже стены слышат мою возню у окна; для них, - привычная пустота тьмы звякает.

  Ударил кулаком раму, крикнул в перекошенную щёлку окна.