Я была в восторге от этой поездки — все эти угрозы, опасения и трудности делали наши свидания более сладостными и нежными. Каждый вечер я просила кузена не следовать более за нами, трепеща от страха, что он согласится со мной. Утром мои глаза вновь искали бедного еврея, смиренно затерявшегося среди самых ничтожных из наших слуг; я содрогалась при мысли, что больше его не увижу, и вздыхала с облегчением, обнаружив его на месте. Господин де Валантинуа уже не обращал на купца внимание.

Так продолжалось целую неделю, а затем мы распрощались друг с другом; граф не мог покинуть двор на более долгий срок — это значило поставить под угрозу только что зародившуюся благосклонность к нему короля. Наутро я спустилась вниз с разбитым сердцем; я не держалась на ногах, и меня пришлось отнести в носилки. В тот миг, когда меня в них усаживали, Блондо, державшая меня под руки, вздрогнула от удивления.

— В чем дело? — спросила я.

Горничная ответила мне жестом; когда лакеи удалились, она показала мне записку.

— Это от него, не так ли?

— Да, госпожа.

— Кто тебе ее передал?

— Не знаю, записку вложили мне в руку. Я быстро распечатала послание и прочла следующее:

«Я не уехал, я не в силах это сделать; Вы снова увидите меня сегодня же, обожаемая кузина, и будете видеть до тех пор, пока я смогу с Вами встречаться».

«Ах! — подумала я. — Он здесь, но где же?» Мы искали графа, но так и не увидели его. Это продолжалось до обеда, но, когда мы снова двинулись в путь, мне показалось, что у форейтора, правившего моими носилками, слишком изысканные манеры, при том что он не оборачивался, и я целый день терялась в догадках. Вечером я с бесконечной радостью убедилась, что отнюдь не ошиблась: мой возлюбленный любил меня настолько сильно, что он не мог расстаться со мной так скоро.

Все это было очень странно, в особенности если учитывать то, что за этим последовало с той и другой стороны.

Но вот мы прибыли в Лион, и тут я поняла, что пора положить этому конец; граф не мог больше следовать за нами, не рискуя погубить себя. Я опечалилась: этот своеобразный роман очаровывал меня больше всего на свете.

Мы провели четыре дня в этом большом городе, участвуя в разнообразных празднествах и пиршествах; нам были оказаны большие почести — так приказали король и губернатор провинции г-н де Вильруа. С г-ном де Валантинуа сразу же стали обращаться как с наследником монаршего дома. В то же время он получил записку от моего отца; маршал просил нас от имени г-на Фуке заехать в Пиньероль, чтобы встретиться там с одним узником, которого задержали в Савойе: за него хлопотала г-жа Дюплесси-Бельер. Это было нам по пути и, таким образом, мы могли оказать родственнице важную услугу.

Узник был молодой человек из знатного рода, посмевший воспротивиться любовной связи герцога Савойского с некой красивой девушкой; поскольку красотка не могла устоять перед могущественным владыкой, юноша решил избавиться от соперника. Герцога Савойского предупредили об этом, и он приказал схватить молодого человека; тот укрылся во Франции, и наш король, будучи добрым соседом и родственником герцога, оказал ему услугу, отправив беглеца в Пиньероль. Госпожа Дюплесси-Бельер была близкой подругой матери узника; к ней обратились, чтобы добиться его освобождения, и это дело являлось предметом обсуждения. Излишне говорить кому бы то ни было в наш век, что г-жа Дюплесси-Бельер была любезной подругой г-на Фуке; любезность суперинтенданта проявлялась не только по отношению к его собственной персоне, но и распространялась на других, когда у него было на то желание.

Отец безошибочно почуял в Во, какая опасность грозит г-ну Фуке, — он был слишком опытным царедворцем, чтобы его чутье могло обмануться на счет подобной травли. Но как только вопрос о поездке в Нант был решен, маршал понял, что, хотя опасность и не миновала, она все же достаточно далека, и не стал отказывать министру в небольшой услуге, которая отнюдь не могла повредить ему самому. Король казался необычайно приветливым с человеком, оказавшим ему гостеприимство; он беспрестанно говорил Фуке о роскоши и великолепии его дома, настолько тщательно скрывая свое лицемерие, что его нельзя было обнаружить. Связи маршала в окружении королевы-матери, сколь бы тесными они ни были, не позволили ему со всей определенностью распознать то, что замышлялось. Во всяком случае, прежде чем написать нам, отец рассказал о своем замысле и о ходатайстве, направленном королеве-матери; он не забыл упомянуть о жестокости и предубежденности герцога Савойского, которого королева-мать не выносила.

— Как, господин маршал! — воскликнула она. — Бедный юноша влюблен! Господин Савойский обрекает несчастного на смерть из-за того лишь, что сам завладел его любовницей и молодой человек ревнует! Разве людей когда-нибудь вешали за их помыслы? Напишите, напишите вашему зятю, чтобы он понял суть дела и разъяснил все другим: король на такое не рассердится, и к тому же это доставит удовольствие славному господину Фуке.

Определение «славный господин Фуке» показалось хитрому лису чертовски опасным, но предыдущая фраза служила ему прикрытием, и он написал.

Мне же было безразлично, в какую сторону направляться; Пюигийем меня окончательно покинул, какое мне было дело до остального! Ничто на земле не казалось мне больше достойным моего внимания. Пробыв в Лионе еще три дня, мы двинулись в путь по горной дороге.

Как только мы вступили в Альпы и стали продвигаться по чудовищно опасным тропам, мои носилки водрузили на спины мулов. Я не понимаю, как можно считать эти горы красивыми: находиться среди них страшно, от них захватывает дух — вот и все. Наши Пиренеи гораздо приятнее для глаз, и я не могла не подумать о Бидаше, когда мы оказались в окружении этих высоких гор. Я вспомнила свою юность и нашу столь нежную любовь с Пюигийемом, а также Биарица и хитанос, обещавших оказывать мне особое покровительство — это вызывало у меня улыбку, поскольку до сих поря не ощутила ни малейшего проявления этой опеки. Я удивлялась, как могла их королева так обманываться относительно своей власти, и мне очень хотелось посмеяться над ней. Мною было выбрано для этого подходящее время.

В Альпах, можно сказать, нет никаких дорог; вокруг простираются пропасти, наводящие ужас на путников; здешние жилища — это лачуги, где мне не на чем было бы спать, не будь в моем распоряжении подстилок из моих носилок. Беременность отнимала у меня много сил — только г-н де Валантинуа мог позволить себе разъезжать по свету, когда я была в подобном состоянии.

Однажды вечером мы все — и животные, и люди — падали от усталости, а на нашем пути не встретилось ни хижины, ни шале; мелкий дождь шел с самого утра; мы уже начали опасаться, что нам придется ночевать под открытым небом, на котором к тому же не было видно ни одной звезды. Помаре отправили вместе с тремя лакеями разведать все вокруг; он вернулся через час, торжествуя. Он отыскал хижину, в которой расположился цыганский табор; это известие не слишком нас обрадовало, но нас было много, и мы ничем не рисковали, разве что только нам следовало беречь свои карманы.

— Притом, — заметила я, — цыгане ведь родичи хитанос, и я их ни капельки не боюсь. Пойдемте!

Моя смелость передалась остальным. Невзирая на трудности пути, мы последовали за Помаре и его аргонавтами и необычайно обрадовались при виде света, брезжившего чуть выше. Дожди в горах очень холодные, нам хотелось не столько поужинать, сколько согреться.

Господин де Валантинуа вошел в дом прежде меня; Помаре помог мне выйти из кареты; аббат Палди выглядел отупевшим; что касается карлика, то его отправили прямо в Монако вместе с экипажами.

Мы увидели довольно просторную, темную и закопченную комнату, где не было совершенно никакой обстановки; посреди комнаты пылал большой костер, вокруг которого сидела на утоптанной земле ватага цыган. Увидев меня, они все вскочили; их лица, а в особенности их лохмотья, отнюдь не внушали доверия. Невозможно представить себе подобное сборище разбойников. Какая-то дряхлая старуха приветствовала нас на неведомом мне языке; ее жесты свидетельствовали о миролюбивых и доброжелательных намерениях; она указала на огонь, приглашая нас подойти к нему ближе, подобно ее сородичам.