Я забыла спросить у своей гостьи, когда разыгрывалась медвежья комедия — зимой или летом: в зависимости от этого ее поступок выглядел бы более или менее значимым.

Когда колдунья вдоволь наплакалась, а я вдоволь посмеялась, пришло время вернуться к главной цели ее визита и поинтересоваться, что можно сделать для г-на де Лозена, а также в чем заключается моя роль в странном замысле, о котором она упомянула.

— Дух известил меня о том, во что вы, вероятно, не поверите: господин де Лозен решил спасти себя сам и сейчас готовится к побегу. Ему удалось проделать отверстие около камина, причем столь удачно, что никто пока этого не заметил. Нам следует расставить вокруг Пиньероля надежных людей, которые встретят графа, когда проход окажется достаточно широким; затем мы поможем ему бежать в Швейцарию или Италию, а понадобится, то и в преисподнюю, если найдется безопасное пристанище, способное уберечь его от королевского мщения. — Как, сударыня, ваш план заключается только в этом? — Разве этого недостаточно, сударыня?

— Увы! На мой взгляд, ваш замысел лишен здравого смысла. Допустим, в чем я сильно сомневаюсь, что господину де Лозену удалось прорыть ход и скрыть это до поры до времени, но как он сможет замаскировать его? Как он выберется из столь надежно охраняемой крепости? note 8

Не успела я договорить, как сумасбродка вскочила и низко мне поклонилась:

— Я вижу, сударыня, что ошиблась и что болезнь лишила вас ума, которым вы прежде славились. Вы ни во что не верите, вы над всем смеетесь, вы не настолько сильно любите господина де Лозена, чтобы меня понять; вы похожи на царедворцев, которые думают только о себе. Больше я вам ничего не скажу, из меня не вытянуть больше ни единого слова; я забираю эту рукопись, «Королеву Маргариту», которой я полагала вас достойной, вы не прочтете ее и ничего о ней не узнаете, как не узнаете и о других сочинениях, вышедших из под моего пера. Прощайте навсегда, в этом мире нет ничего доброго, ценного и подлинного, за исключением Фиделя, и я больше не желаю никого видеть, кроме него; вы, казавшаяся мне самим совершенством, вы нисколько не лучше других; из-за вашей жестокости мой бедный кузен умрет от горя и тоски на соломенной подстилке своей темницы. Ну-ну! Это принесет вам несчастье, и этот агнец будет отмщен.

Лозен в качестве агнца и мадемуазель де Ла Форс в роли медведя — что за диковинный зверинец!

Выпустив в меня на прощание эту парфянскую стрелу, гостья подхватила всю свою поклажу, снова с досадой взмахнула рукой и вышла, даже не глядя в мою сторону. Я снова развеселилась.

Между тем следует отметить следующее: сразу же после прихода колдуньи Блондо сморил сон, и она открыла глаза только после ее ухода, а другие мои служанки не слышали ни звуков моего свистка, ни взрывов моего хохота, ни даже воя собаки. Попробуйте объяснить это чудо, если сможете.

Вернемся теперь к моей юности, к торжественному моменту моего брака, когда решалась моя судьба и когда меня так подло покинул тот, кто должен был меня защищать. Я слушала графа, восхищаясь его любовью и преданностью; я обещала ему, что подчинюсь воле отца, раз это необходимо, но буду любить его до последнего вздоха, и сдержала эту клятву, что бы там ни говорили и ни думали обо мне.

Маршал вернулся из Лиона, куда он ездил вместе с придворными, королем и королевой для встречи с ее королевским высочеством герцогиней Савойской. При дворе рассчитывали взять одну из ее дочерей в жены нашему государю вместо инфанты. Но внезапно все изменилось: королева-мать получила известие, что Испания согласна отдать нам Марию Терезу, все прочие замыслы были отброшены, и, поскольку отец во время посольской миссии в Германию, из которой он недавно вернулся, показал себя столь же честным, сколь и щедрым (он редко бывал таким, по крайней мере в отношении щедрости), ему поручили эти трудные переговоры. Как я уже рассказывала, г-н де Грамон оставил свой кортеж позади, чтобы провести немного времени в своем доме в Бидаше и уладить наши семейные дела. Этот кортеж, еще более пышный, чем баварский, продвигался медленно, совершая небольшие переходы; маршал должен был присоединиться к нему в Фуэнтеррабии. Ему хватило ловкости получить значительную сумму от кардинала для покупки мулов, попон и одежды для себя; таким образом, он не понес никаких убытков, не говоря уж о полученных им подарках.

На следующий день после свидания с Лозеном я спустилась вниз еле живая и такая бледная, что моя добрая матушка испугалась.

— Полноте! — сказал г-н де Грамон. — Барышня, которая собирается замуж, всегда сохраняет серьезность, тем более если ей предстоит властвовать не только над супругом, но и над своими подданными. Я написал сегодня утром господину де Валантинуа приглашение приехать в Бидаш как можно быстрее. Моя посольская миссия не займет много времени, молодую королеву буду сопровождать не я — стало быть, мне удастся скоро вернуться; госпоже герцогине Валантинуа предстоит блистать на королевской свадьбе, поэтому мы немедленно заключим брак, чтобы затем сообща отправиться на торжества.

Матушка сказала, что это замечательно и что я должна поблагодарить отца за его заботы. Я же задыхалась от ярости и не могла выдавить из себя ни слова.

— Хорошо! Хорошо! — продолжал маршал. — Я хочу, чтобы все сегодня были довольны, а вы, Пюигийем, вы будете моим должником, как и эта соплячка. Мне следует передать его высокопреосвященству важную депешу; двор возвращается в Париж, и я вас туда посылаю. Вы уедете сегодня же вечером и вернетесь сюда вместе с графом де Гишем на пышную свадьбу госпожи княгини — я хочу, чтобы все члены нашей семьи собрались здесь. Как вы, должно быть, рады вернуться в общество прекрасных дам! Говорят, мадемуазель дю Ге-Баньоль выходит замуж; возможно, теперь удача будет к вам благосклоннее, чем прежде. Что до господина де Гиша, то у него все хорошо, у него все очень хорошо — на всех парижских перекрестках говорят только о нем. Вы увидите, сударыня, какой важный вид стал у вашего сына.

Маршал изъяснялся весьма вольно, словно не замечая, как больно ранят меня его слова; он вынуждал меня отвечать и улыбаться, в то время как в глазах моих стояли слезы. Он не выпускал меня из вида и следил за каждым моим шагом, так что до самого отъезда кузена я ни минуты не оставалась в одиночестве. Я убежала к себе, когда граф прощался с матушкой: у меня не было сил сдерживаться и я бы себя выдала.

У меня начался сильный жар, я слегла в постель и провела в ней несколько дней.

Покидая Бидаш, отец поднялся в мои покои и принялся шутить как ни в чем не бывало; от этих шуток моя кровь вскипела настолько, что я едва не задохнулась.

— Я вернусь через месяц, самое большее — через два; тем временем вам не придется скучать, дочь моя: вы будете окружены портными, вышивальщиками и ювелирами, которые съедутся сюда из Бордо и Тулузы, хотя все это мелюзга, а вот к свадебным торжествам ваш брат взялся привезти в Бидаш прекрасную мастерицу. До чего же вы будете ослепительны и сколько бед наделают ваши глаза, когда вы вновь появитесь при дворе! Я заранее тревожусь за этого бедного господина Монако. Если бы отец не ушел, не знаю, что бы я ему наговорила.

Каким же огромным и пустынным показался мне дом, когда я снова стала выходить из своей комнаты!

Между тем он с каждым днем заполнялся гостями, родственниками, просто знакомыми и ленниками. Меня осыпали комплиментами, а мне ужасно хотелось разразиться в ответ бранью. Я упросила матушку и г-жу де Баете разрешить мне показываться как можно реже; мне даже позволили возобновить свои прогулки, при условии что меня будут сопровождать Блондо и один из лакеев. Прежде всего я отправилась к развалинам на горе, где мне встретились цыгане и где Пюигийем признался мне в любви! Ах, до чего же я почувствовала себя несчастной, вновь увидев эти камни, вьющийся плюш, прекрасные деревья и тропинки, вдоль которых не цвели больше цветы, как и в моем сердце! Я заливалась слезами; лакей находился поодаль, возле меня оставалась лишь Блондо, которая каждый день видела, как я плачу в своей комнате, и от которой я не таилась.