– Ого, так вы еще и про этих террористов знаете, – торжествующе улыбнулся полицейский. – Ну теперь все понятно. Вы просто два врущих направо и налево оппозиционера-подпольщика, тьфу.

Последнее определение вырвалось из его рта с таким трудом и презрением, будто пришлось выплевывать что-то грязное. Служитель закона невольно скривился от услышанного из собственных уст и столь же презрительно окинул взглядом сидящих в камере людей.

– Я не это хотел сказать, – попытался вырваться Платон из поставленной собственными руками ловушки.

– Тем не менее ты это сказал, – отрезал мужчина. – Даже общаться с вами противно.

Уже собравшись уйти в соседнюю комнату, полицейский вновь повернулся к ним, будто ведомый распирающей изнутри чистой ненавистью, которую все-таки решил выплеснуть на заслуживающий ее низший класс.

– Что же вам все не нравится? – вспылил он, скорее обращаясь ко всему невидимому фронту борцов, нежели к загнанным в угол двум напуганным людям. – Государство плохое, законы плохие, полиция им даже плохая. Чего вы хотите? Революции? Анархии? Это безумие, разрушающее нас изнутри! Враги страны… нет, даже враги народа!

Последняя фраза возымела над ним особый эффект, так красиво и всеобъемлюще она прозвучала. Очень кратко и содержательно, надо было записать, чтобы не забыть. Уже не обращая никакого внимания на молодую парочку, он попытался запомнить сказанные слова, чтобы отправить очерк в газету – самый верный способ застолбить за собой авторские права и прославиться как истинный, верный обществу полицейский.

– Враги народа… – повторил он, уже выходя из комнаты. – Оригинально и так свежо. Какое яркое и лаконичное определение для всех подпольщиков-анархистов. И почему его раньше никто не придумал?

Сидящие неподвижно заключенные удивленно переглянулась, читая страх в глазах друг друга. Пропавший было из вида служитель закона внезапно заглянул через порог и договорил:

– А вами займемся, когда вернется начальство. Пока можете готовить речь для суда, это право у вас, к сожалению, никто не отнимет. – Он засмеялся и исчез за углом.

Наступить тишине мешал все тот же нескончаемый гул машинных установок в магазине по соседству. Он также нарушал и четкость мыслительного процесса, разбивая все привычные течения слов внутри мозга, как безжалостный волнолом. Блокируя все здравые рассуждения, гул, наоборот, оживлял и наполнял силами грустные и панические переживания, убеждая в неизбежности конца. А хуже беспомощного ожидания суда был только очередной приступ головной боли.

– Опять начинается, – ошарашенно сказала Лия, настолько побледнев от страха, что казалось, будто ее выбросили из самолета без парашюта прямиком над комнатой с мышами и пауками.

– Ты уверена? – застыл в ужасе парень, повернувшись к ней и обхватив ее плечи руками. – Может, это просто от гула? У меня тоже уже в висках стреляет.

– Конечно, я не уверена! – занервничала Лия. – Но боль очень похожая на те два случая. Оба раза я не придала ей никакого значения и чуть не умерла, списав все на похмелье или уныние от общения с Богданом. Предлагаешь и сейчас понадеяться на авось и потерять драгоценное… я даже не знаю, как это назвать. Что в такой ситуации мы вообще можем терять? Не расстояние же, оно как раз наш помощник.

– Тоже не знаю, как это назвать, – растерянно начал парень, но тут же нашелся: – У меня как раз недавно была какая-то паника из-за сходящихся со всех сторон стен. Ужас… Хотя ничего не должно было произойти, мы же не перемещались – не теряли расстояние. Но казалось, что три измерения схлопываются в ноль, и это было ужасно, не хватало чего-то важного, чтобы это остановить.

– Именно поэтому в неподвижности мне ничего не может угрожать, – вспылила девушка уже со вспотевшим от страха лбом и намокшими от пота волосами. – Может, это просто самовнушение, психосоматика?

– Ну да, конечно, врачи с тобой бы не согласились.

– Да уж, не согласились бы. Но все это выглядит полнейшим безумием! Как во мне что-то может развиваться, если пространство не двигается? Все замерло на одном месте! Все три измерения.

– Подумаем об этом позже. – Платон попытался взять себя в руки и стать рассудительным взрослым мужчиной. – Сейчас у нас есть возможно среагировать на этот приступ заранее и нам нельзя этот шанс упускать.

– Ну да, сказать проще, чем сделать, – протянула Лия, оглянувшись по сторонам.

Их окружали двадцать квадратных метров кривой, грязно-синей подземной комнаты. Стальная решетка сокращала жизненное пространство молодых людей до безумно малых в сложившейся ситуации величин.

– А может, мне побегать по камере? – спросила девушка.

– Да ну, в прошлые разы потребовалось несколько сотен метров, а тут от силы всего четыре, – ответил парень. – Придется бегать, как хомяку в колесе.

– Все лучше, чем просто сидеть и ждать смерти.

– А может, позовем этого полицейского? – предложил Платон.

– Не знаю, на что ты рассчитываешь, но у меня абсолютное недоверие к этим органам. Да и ты теперь увидел их с истинной стороны.

После этого Лия подошла к одной из двух перпендикулярных решетке стен и, на мгновение замерев в изготовке, начала бегать между ними в своем не сильно подходящем для спорта платье. Делала четыре быстрых летучих шага и, отталкиваясь руками от синей облезшей краски, разворачивалась обратно. Не знакомый с предысторией наблюдатель справедливо мог бы посчитать девушку сумасшедшей, что и сделал выглянувший на шум частых шагов полицейский. И без того не сильно уважавший заключенных человек теперь окончательно утвердился в пренебрежительном и даже презрительном отношении к этим двоим. Помотав головой и поставив на них очередной воображаемый крест, он отвернулся обратно к карточной игре с дежурным, освещаемой экранами телевизоров, но создаваемый забегом девушки шум резонировал с магазинным гулом и отвлекал от досуга. К тому же вот-вот должен был вернуться старший полицейский и потребовать объяснений за такое буйство доверенных им младшему офицеру узников. Расстроенный мужчина поднялся со стула и, наполнившись презрением ко всему независимо мыслящему в этом мире, подошел к камере. Порывы воздуха от бегающей туда-сюда Лии обдавали пылью его чистое перед законом лицо. Полицейский внимательно измерил взглядом сидящего посередине скамьи и смотрящего на него исподлобья Платона и перевел все свое внимание на запыхавшуюся и выбившуюся из сил вспотевшую девушку. Словно гипнотизирующий маячок она перемещалась перед ним из стороны в сторону, никак не реагируя на столь пристальное внимание. Самоуверенный полицейский по привычке пытался найти ответы у себя в голове, прежде чем о чем-то спросить, чтобы просто потешить самолюбие уже известными ему фактами и отговорками, но в данной ситуации логичных объяснений происходящему не находилось. Эту парочку приняли уже несколько градусов солнца назад, запрещенных веществ при них не обнаружили, а любая совершенная до ареста вмазка уже давно должна была отпустить. Смирившись с образовавшимся логическим тупиком, он спросил:

– Что ты делаешь?

– Пытается пробежать триста метров, чтобы не умереть, – ответил за девушку парень.

– С чего она взяла, что умрет?

– Примерно каждые четыре градуса у нее случается приступ, который может убить, если ее не перевезти на несколько сотен метров, – ответил парень.

Он сидел напротив стоящего по другую сторону решетки полицейского, регулярно на миг закрываемого бегавшей взад-вперед девушкой, со звучным хлопком ладоней отталкивающейся от стен.

– Это какой-то хитрый план? – удивился блюститель порядка. – Очередное вранье, я вижу. Но я не понимаю, что за ним скрыто. Разве что вы думаете, мы поверим и выведем вас на улицу, где вам легче будет сбежать? Но это же глупость… Или там вас уже поджидают «Дети свободы»? Но, насколько я знаю, в наш город они еще не проникли.

– Господи, да она не обманывает! – разозлился Платон.

– Я же говорила, что он не поверит. – Лия обратилась к парню, игнорируя стоящего в метре от ее зоны пробежки мужчину в форме.