А я и правда задумчив и поэтичен, но – наедине со своим бюваром. В собрании же я завешиваю наготу своего сердца тогой наготы, как древний римлянин.

Я лошадка, которая рядится в лошадку; африканец, который рядится в африканца; поэт, который рядится в поэта. Я нацепляю трагическую маску и за ней уже не сдерживаю настоящих слёз. Так что ж? Моё публичное «я» для публики, моё внутреннее «я» – лишь для меня.

Я совсем забыл о Никитине, к которому привык, как к брату или давно купленному граммофону. Никитин на таких встречах сидит смирно, жадно дыша, жуя что попало и при случае неутомимо восхищаясь хозяйкой вечера.

… А что плохого, собственно, в бурных играх без боязни ненароком сыграть в немодную игру? Если это такой модус, то что есть прогрессивного в порицании одних правил и в превозношении новых? Вот в музыке, положим, есть аккорд и есть музыкальный регистр, и, как бы ни силился проповедник авангарда, он не выдует из своей трубы антизвук, каковому в силу вопиющей новизны не сыскать себе места ни в регистре, ни в аккорде. А ежели и выдует, то кому охота это добро слышать?

Почему бы не знать лишь твёрдо, чего ты желаешь и чего не желаешь, и не делать бы своё дело, плюя на авангарды, арьергарды и любых политических рысаков и вовремя уворачиваясь от прочих плюющих?..

Едва зашли, едва сняли пальто в прихожей, едва разложили себя кто на пуфике, кто на кушетке, как Брюсов завладел всеобщим вниманием. Его просили прочитать что-то новое, и он стал читать о странной своей любви к мечте и к противуречьям. И я чувствовал, что понимаю Брюсова, что у меня с ним есть агнация и общие цели, что телесное в своей яркости влечёт и меня тоже и что если славить любовь, то только сильную, как смерть…

А потом тот читал ещё что-то и называл себя царём, и я опять пережил прилив одобрения. Я почему-то ощутил себя подле Брюсова как театральный актёр рядом с настоящим порфироносцем, чудом воплотившимся у нас в гостиной. Я всё ждал, когда Брюсов с улыбкой закончит игру и обратится к другим по-свойски, но тот этого не делал. Точно, раз заскочив на каменный парапет набережной, он фланировал по нему туда и сюда и не желал соскакивать обратно, к людям без порфир и с размокшими на ветру носами.

И я понял, что Брюсов видит искусство только таким, видит в поэзии свой тайный парапет, хоть на полметра, хоть на метр подымающий человека ближе к звёздам. Мне было хорошо слушать Брюсова, и я мысленно представлял себе чистоту брюсовских образов вымытой брокаровским мылом с хрустящей пеной и улыбался, потому что никто не знал моих мыслей и Никитин рядом похвально хрюкал как свинья.

А потом я перевёл взгляд на заговорившую Зинаиду Николаевну и увидел рядом с ней малютку Лялю, смотревшую прямо на меня. Я подумал, что она развлекает себя, рассматривая мои волосы, моё лицо, мой сюртук и содержимое моих карманов на просвет – женщины так делали постоянно. Я не увидел в её лице того выражения заманчивого согласия, с каким на тебя смотрит женщина, готовая пойти с тобой в номера.

Если, скажем, дитя с восхищением разглядывает ряженого на ярмарке, то им незачем после идти в номера, так ведь? Вот и она разглядывала меня из-под парапета, всей душой любя ряженых, хотя и боясь подать им ручку после представления. Я обычно не общался с такими женщинами и не испытывал к ним интереса, только в крайнем случае, если они были очень красивы или если под детской холодностию угадывался ещё не раскрытый сундучок андромании.

Вот дочитал Брюсов. Зинаида с приятной улыбкой выразила восхищение, но посетовала, что тут, в Петербурге, приходится чуть сильнее напрягать голос, посвящая богам стих, ибо из-за неизменных туч страдает слышимость и небеса внемлют не без усилий. Никитин чуть не подавился подобострастием и немного полаял.

Тогда Зинаида обернулась к своей новой куколке в брючной паре и с улыбкой спросила её мнения насчёт стихов Г-на Брюсова. И хозяин дома, и томный Кузмин, и наши астартовцы, и все прочие, кого нисколько не интересовало мнение гимназисток в брючишках насчёт стихов Г-на Брюсова, и бровью не повели, спокойно ожидая её ответа, ибо это была новая забавная игра, затеянная Madame Зизи.

И шляпка посыльного, не глядя на Брюсова, ответила только Зинаиде Николаевне, что более всего ценит нежную сыновнюю преданность Г-на Брюсова традициям нашего седого прошлого и заветам того же Ломоносова, согласно коим стихи свои Г-н Брюсов населяет исключительно царями, царицами и порфирами, пренебрегая менее высокими образами, противными славным канонам старины и непонятно зачем принесёнными в литературу пушкиными и некрасовыми.

И секунду Зинаида думала, а потом мелодичнейшим образом захохотала, что, точно, если уж воспевать сад, то не какой иной, как Петербургскую академию наук, и если избирать себе спутницу, то, конечно, царицу, ибо весёлая и пляшущая царица – вот награда долготерпеливому и разумному мужу (и бросила взгляд на своего святошу Мережковского).

Зинаидин ответ в тон и смех ободрили Шляпку, и она моментально воскликнула:

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Черноокую царицу,

Черногривого царя!

Кто-то прыснул, Никитин хохотнул. Неожиданность и неуместность образа царя сделали изменённые строки комичными. И Брюсов немного покраснел и пошутил в ответ, что тогда, на худой конец, подайте ему чернокнижника царя, так как черногривый собрат его чересчур дик, – а впрочем, не чересчур! – ведь дик был Ассаргадон, царь всех прочих царей!

[Ассаргадон – герой стихотворения В.Я. Брюсова «Ассаргадон»]

И Зинаида попросила его прочесть, и он моментально прочёл, а она затем прочла в противувес что-то из своих писаний, адресуемых как бы от мужского лица, а после занимала гостя вопросами, как-то: правда ли он назвал в одном стишке женщину ведьмой, или ей так только сказывали, и уж не про неё ли сие было писано…

И в комнате стало немного веселее (удивительно, учитывая, что там ещё находился её Дмитрий Сергеич), и Брюсов стоял по центру и, по-видимому, чувствовал, что его ценят по достоинству. Обеда не было запланировано, и нас просто обнесли хлебом и вином.

Мы с Мишей Никитиным постояли и поговорили про будущее: после обязательного ангажемента в Киеве, Крыму и Одессе мы с ним собирались снова поехать во Францию, прочистить галльским воздухом забитые лёгочные трубы.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.