Каждый из здешних кабинетов, пожалуй, мог бы потягаться с гостиничным номером первого класса. Здесь не было печатных машинок, зато имелись роскошные телефонные аппараты систем «Грэй-Белл» и «Эддисон», украшенные слоновьей костью и никелем. В одном из кабинетов Лэйд обнаружил арифмометр системы Однера, огромный и тяжелый, напоминающий водруженный на письменный стол двигатель в латунной оболочке. Черт побери, одна только эта штука должна была стоить целое состояние — больше, чем вся его лавка зарабатывала за год.

Курительная комната, в которой он оказался следом, отчего-то навевала мысли о будуаре какой-то великосветской и дорогой куртизанки. Много драпировки из дорогой ткани в сочетании с изящными кофейными столиками и прелестными кушетками создавали почти интимную атмосферу, ботинки же совершенно тонули в густейшем ковре. При виде турецкой оттоманки[19], поверх которой лежало по меньшей мере полдюжины изящных подушечек, Лэйд невольно ощутил предательскую слабость в ногах.

Но часовые стрелки были равнодушны к комфорту. Как и прежде, они были устремлены точно вверх, туда, где на циферблате подразумевается ноль, демонстрируя полное отсутствие угрожающих течений.

Нет, понял он вдруг, если что-то и заставило меня покинуть лавку, это не опасение за жизнь Крамби. И не пятьдесят золотых кругляшков, любезно отсыпанных им из мошны на корм для престарелого тигра.

Это мистер Жеймс Атрик Олдридж. Финансовый чудотворец, несчастный старик, вынужденный бросить свой корабль, и уважаемый в Новом Бангоре джентльмен. Человек, которого я никогда в жизни не видел, но который в силу каких-то обстоятельств неплохо со мной знаком. А еще — нелепо и трагически умирающий в такой неподходящий момент…

Вернувшись в кабинет с арифмометром, который отчего манил его своей механической монументальностью, Лэйд принялся бессмысленно кружить вокруг него, точно собака, которая несколько часов тряслась в кэбе и которая, выбравшись наружу, тянет одновременно ко всем столбам в округе.

Что Ты задумало в этот раз, древнее чудовище? Угрожаешь ты мне или просто заставляешь впустую клацать зубами, наслаждаясь моим замешательством? А может, это символ, намек, часть кода? Ход фигуры в какой-то хитрой партии, о начале которой мне не потрудились сообщить?..

Лэйд задумчиво пощелкал кареткой, разглядывая цифры, не заключавшие в себе никакого смысла. Он еще раз взглянул на брегет, зная, что увидит на циферблате. В последний миг ему показалось, что корпус из фальшивого серебра немного нагрелся, а часовой механизм, спрятанный внутри, натужно заскрипел, как старый шлюзовой механизм на Темзе. Минутная стрелка едва заметно шевельнулась на своем месте, как бы задумавшись, и… вновь застыла неподвижно. Лэйд лишь покачал головой.

Нулевая отметка. Ноль баллов из двенадцати по шкале Меркалли-Левиафана[20].

Какие бы дела ни проворачивал на бирже «Олдридж и Крамби», сверхъестественного внутри него не больше, чем внутри подержанного фортепиано. С нескрываемым облегчением Лэйд защелкнул крышечку брегета и опустил никчемный амулет в жилетный карман.

Интересно, что испытает мистер Крамби, узнав, что его Контора только что спустила пятьдесят фунтов впустую? По меньшей мере, досаду. Дельцы ужасно не любят платить, не получая ничего взамен. Ну, подумал Лэйд, шаря взглядом в поисках лестницы, надо думать, Бангорский Тигр закончил здесь свою работу, теперь мне надо думать, как надлежит джентльмену. А именно — как бы побыстрее обналичить чек…

***

Переговорить с Крамби с глазу на глаз он так и не успел. Едва лишь спустившись на первый этаж, он убедился, что за время его отсутствия атмосфера разнузданного торжества и не думала стихать, напротив, вышла на новый уровень, сделавшись подобием небольшого, замкнутого внутри элегантного бежевого особняка, урагана. Урагана, совладать с которым уже бессильна была человеческая воля и унять который, кажется, не мог даже полномочный владелец компании мистер Энджамин Крамби.

Кто-то уже завел патефон, отчаянно фальшивящий на высоких нотах и скрипящий на низких. Начав с заунывной второй симфонии Брамса — столь меланхоличной, что впору было задуматься о самых ужасных вещах мира — счетах из аптеки, сырой брюкве и подагре — он очень быстро переключился на разнузданные ирландские песни, в такт которым джентльмены и дамы охотно стучали туфлями по ковру. Кто-то, желая, видимо, продемонстрировать остроумие, украдкой поставил пластинку «Уэллермэн[21]», купленную, вероятно, из-под полы в Шипси, наполнив залы тревожным шорохом волн, похожим на треск костей в ветхом гробу, поверх которого тяжелые голоса затянули:

There once was a ship that put to sea

The name of the ship was the Billy of Tea…

Лэйд невольно вздрогнул. Знали бы эти беззаботно веселящиеся люди хотя бы о малой толике сил, заложенных в этой песне старых китобоев, надолго утратили бы желание праздновать. Если кто-то в Новом Бангоре и был способен оценить ее по достоинству, так это Капитан Ахав, которого позабыли пригласить на праздник. Уж он-то бы посмеялся, сполна оценив ее… Впрочем, опасения Лэйда были напрасны. Как ни разгорячена была публика, как ни горячило кровь шампанское, силы разума еще возобладали над толпой — шутника отчитали, пластинку выкинули прочь, а патефон переключился на фривольную, надсадную, легкомысленную, но все-таки куда более безопасную «Покарэкарэ-ана[22]».

Воспользовавшись перерывом в музыкальном гуле, Лэйд попытался взять за рукав Крамби, чтоб отвести в сторону, но не возымел успеха. В наполненной людьми зале перехватить оперативного директора оказалось не проще, чем поймать пальцами влекомую бурным ручьем спичку. Точно из-под земли выскакивали все новые и новые люди, которым обязательно надо было поговорить с мистером Энджамином Крамби, причем именно в эту минуту и обязательно по самому важному поводу.

С некоторыми из них Крамби пил шампанское, некоторых шутливо отчитывал или терпеливо выслушивал, третьих мог дружески потрепать по плечу или погрозить пальцем. Чувствовалось, что со многими своими работниками он довольно накоротке, всех до единого знает в лицо и по имени, мало того, держится с ними так запросто, точно они были не служащими уважаемого финансового предприятия, стоящими на несоизмеримо разнесенных уровнях, а старыми приятелями, которые часом раньше завернули в паб, чтоб опрокинуть по стаканчику.

Узнав о том, что младший деловод из архивного отдела стал счастливым отцом, Крамби, ни секунды не медля, выписал ему чек и долго тряс руку, мало того, наделил трехдневным оплачиваемым отпуском за счет Конторы — немыслимая щедрость в деловых кругах острова. Проштрафившегося секретаря, по вине которого не была отправлена важная корреспонденция, он не лишил недельного жалования, чего тот, несомненно заслуживал, а лишь пожурил, при том в весьма щадящих выражениях. Машинистку, робко поднесшую ему букет азалий в честь вступления в должность, расцеловал в обе щеки и поименовал Еленой Прекрасной, отчего та расцвела пунцовым цветом, разом затмив все цветы острова.

Несчастный баловень судьбы, подумал Лэйд, наблюдая за ним, не в силах избавиться от брюзжащего тона. Он думает, что это работа — фланировать в превосходном костюме по кабинетам, принимать комплименты и мило трещать с сослуживцами? Попробовал бы он настоящую работу! Попробовал бы днями напролет перебирать свечки, надписывать этикетки для консервных банок и сражаться с мигренью, допоздна засиживаясь над гроссбухами…

Крамби не был легкомысленным бездельником, на которого по капризу судьбы внезапно свалился огромный капитал, как бы Лэйд ни пытался себя в этом уверить. Может, он выглядел таким в силу юного возраста, но за его манерами проглядывало нечто такое, что заставляло относится к нему всерьез. Он мог в считанные секунды прочитать протянутую ему клерком телеграмму и, не выпуская фужера из руки, мгновенно черкнуть ответ на обратной стороне бланка. Он легко понимал смысл биржевой сводки, даже если для Лэйда та звучала потоком тарабарщины на полинезийском наречии, и принять решение, не отвлекаясь в то же время от какой-то серьезной беседы с членами оперативного совета.