— Вы переводите формулу мистера Олдриджа? Но зачем?

— Чтобы я не был единственным человеком, способным ее прочесть.

Решившись, он наконец коснулся пером бумаги. Первое слово вышло корявым, поплывшим, буквы заваливались на сторону. Очень уж долго ему не приходилось писать от руки, пальцы немели от слабости. Приходилось вкладывать много сил в каждую букву, и все равно выходило неряшливо, как у школьника, давно забывшего про прописи. Но Лэйд продолжал писать, методично обмакивая перо в чернильницу.

Если настойчиво и упорно заниматься каким-то делом, рано или поздно добьешься в нем успеха. Это нехитрое правило знакомо не всем демонологам, некоторые из них погибают задолго до того, как сами обретают право носить роскошный цилиндр, но совершенно точно — всем лавочникам.

К концу третьей строки уже получалось сносно. Никакого сравнения с легкими и воздушными буквами, которые оставляла в гроссбухах Сэнди, но, по крайней мере, читаемо, и то добро…

— Вы хотите, чтобы и я мог прочесть ее? — настороженно спросил Крамби, — Но почему не вы сами, если вам знаком этот язык?

Лэйд усмехнулся, не прекращая писать.

— Есть одно обстоятельство, которое я не хотел вам говорить, чтобы не омрачить радости. Та спасательная шлюпка, которая у нас в руках… Это чертовски маленькая шлюпка. Если на чистоту, даже крошечная. Скорее даже скорлупка. Ей нипочем не выдержать двоих. Видите ли, она рассчитана только на одного пассажира.

***

Он даже бросил на несколько секунд писать, чтобы взглянуть на лицо Крамби. И не прогадал, то вытянулось и посерело.

— Хотите сказать…

В разгромленной комнате Лэйду не удалось найти ни промокательной бумаги, ни песочного набора. Пришлось подуть на написанное, чтоб высыхало быстрее. Дважды перечитав написанное, Лэйд аккуратно сложил листок пополам и передал Крамби.

— Держите.

Крамби принял лист с таким благоговением, будто это был по меньшей мере рукописный листок Евангелия, написанный самим Левием Матфеем.

— Это… Оно?

— Что? Нет. Это не формула. Это… Письмо для одного моего старого приятеля. Среди воспитанных людей принято оставлять письма на прощание — вдруг я покину этот мир прежде, чем успею с ним попрощаться?..

Крамби застыл со сложенным листком в руках, не зная, что с ним делать и не решаясь развернуть.

— Но…

— За вашей спиной ящик для корреспонденции, если не ошибаюсь. Он выглядит вполне целым. Бросьте письмо в раздел входящих, будьте добры.

Крамби заколебался.

— Но ведь… Никто его не прочтет? Больше нет секретарей и ответственных за корреспонденцию, нет курьеров, нет…

— Бросайте, — кратко приказал Лэйд, — Сейчас это не имеет значения.

Крамби покорно опустил бумажный листок в ту часть ящика, над которой было написано «Входящая корреспонденция». Беззвучно спикировав вниз, тот замер, недвижимый, в соответствующем отделении. Не вспыхнул огнем, не растворился без следа — просто бумажный листок, один из многих тысяч в этой комнате. Но Лэйд удовлетворенно кивнул, прежде чем придвинуть к себе второй лист и вновь обмакнуть перо в чернильницу.

— А теперь формула. Так-с… И тэ маа… Дьявол! Мэа или маа?.. И тэ мэа кэй рото… Знали бы вы, как непросто перекладывать это на человеческий алфавит?

— Зачем? — тихо спросил Крамби, — Зачем вы делаете это, мистер Лайвстоун?

— Затем, — буркнул Лэйд, не отрываясь от работы, — Видите ли, у нас с вами образовалась непростая ситуация. Одна шлюпка — и два пассажира. Думаю, вы смекнули, к чему это ведет, ваших познаний в арифметике должно хватить на такую простую операцию, раз уж вы управлялись с миллионами… Только у одного из нас есть шанс выскочить из западни. Будь на моем месте мистер Коу, он наверняка предложил бы использовать дуэль. Что ж, старый и уважаемый способ определить победителя и проигравшего. Мистер Розенберг, вероятно, предпочел бы тянуть жребий. Его, аналитика с глубокими познаниями в области прогнозирования, позабавила бы мысль оставить все на волю слепого случая. Но мне претят оба эти подхода. В конце концов, я всего лишь лавочник из Хукахука.

Ему потребовалось даже меньше времени, чем он ожидал. Переложенная на английский, формула Шляпника выглядела совсем не так зловеще и таинственно, как на фотокарточке, а некоторые сочетания букв казались почти непроизносимыми. Но Лэйд с удовлетворением отметил, что справился с работой недурно.

— Вот как мы поступим, — произнес он, не отрывая глаз от бумаги, — Этот листок будет лежать в кармане моего пиджака. Вот в этом, слева. Право прочесть его будет принадлежать тому из нас двоих, кто последним останется в живых. Отчего вы так на меня смотрите, мистер Крамби? У меня выросли рога? Нет? Тогда слушайте. Слушайте внимательно.

— Да. Слушаю. Слушаю вас.

— Долго нам с вами здесь не протянуть, это ясно. Уже сейчас этот мир кажется чертовски неуютным, неправда ли? Уверяю, вы даже не представляете, во что он превратится в самом скором времени. Поверьте, это будет весьма безрадостное место, которое вам едва ли захочется выбрать для пикника с сослуживцами. Законы бытия неумолимо ломаются, съедая друг друга, химические процессы текут вспять, сама материя агонизирует на молекулярном уровне. Полагаю, совсем скоро мы с вами увидим нечто такое, по сравнению с чем жуткие полотна Босха покажутся сущей пасторалью. Демон не может убить нас, мы не в его власти. Поэтому он будет превращать наше существование в пытку, пытаясь из каждой минуты пребывания здесь выжать столько мук, сколько это представляется возможным для человеческого тела и рассудка. Лишенные пищи и воды, мы будем брести по бескрайней пустыне, состоящей из ржавчины, дыша воздухом из ядовитого хлора. А может, это будут ледяные горы, в которых мы будем медленно и мучительно замерзать, наблюдая за тем, как звезды, плавясь, стекают за горизонт. Как бы ни выглядел этот мир, наш добрый хозяин позаботится о том, чтобы твари, его населяющие, были плотоядны и отвратительны как ночные кошмары. Впрочем, я сомневаюсь как в том, что в этом мире будет существовать ночь, так и в том, что нам с вами доведется хоть раз сомкнуть глаза.

Крамби слабел на глазах. Ему пришлось опереться о стул, но даже так он едва сохранял вертикальное положение.

— И вы хотите сказать, что… Мой Бог!

— Да, — жестко произнес Лэйд, глядя ему в глаза, — Рано или поздно один из нас не выдержит. И я, пожалуй, не стану делать ставки на этот счет. Вы моложе и куда лучше сложены, это бесспорно, но на моей стороне опыт и упрямство, а это порой тоже не лишние качества в жизни. Рано или поздно одному из нас суждено погибнуть. Задохнуться, умереть от обезвоживания, упасть с утеса, быть сожранным, в конце концов, впасть в отчаяние и наложить на себя руки… Это неизбежно. И тогда его спутник — тот, кто уцелеет — возьмет эту бумажку, чтобы обрести свободу. Как по-вашему, справедливо?

Крамби моргал, не решаясь встретить его взгляд.

— Я… Думаю, это…

— Вашу руку, мистер Крамби. Если эти условия вам подходят, пожмем друг другу руки, как джентльмены. Оставим за плечами все недоверие, которое мы испытывали друг к другу, всю неприязнь. Встретим испытание как это полагается мужчинам. И, главное, мы оба поклянемся играть честно до конца. Как бы ни обстояли дела, как бы ни разворачивались события, этот договор между нами останется непреложным. Подходят вам такие условия? Отвечайте! Если подходят — пожмите мне руку и закончим на этом. Если нет… — Лэйд поднял бумажку к глазам, — Что ж, я прочитаю формулу и вынужден буду вас покинуть. Пожелать вам всего наилучшего в этом мире. Вам и… вашему старшему компаньону.

Крамби вздрогнул. Рука его, затрепетав, двинулась навстречу руке Лэйда, точно испуганная рыбешка.

— Договорились, мистер Лайвстоун. Условия справедливы, я принимаю их.

Рука у Крамби была влажной и холодной, точно обмылок, но смогла на несколько секунд напрячься, ощутимо пожав ладонь Лэйда.