Какое-никакое, а всё разнообразие.
Сколотили голубятню. Коллективно повспоминали, что надо сделать, чтобы голуби не улетели куда-нибудь, и, чтобы Пальма их не сожрала. Кто-то слышал, что вроде надо подрезать им маховые перья на крыльях…
Так и сделали.
Да вот какая беда приключилась- то там, то тут остатки пиршества Пальмы начали находить. Собака-то оказалась солдатской, такой же вечно голодной, но более сообразительной…
Голубь вываливается на землю, лететь-то он без нормального оперения не может, вот его собака и цап-царап!
Посчитали голубей – вот это да! Почти половины генеральских уже нет! А когда у них приплод пойдёт, никто не в курсе. Может, они стесняются при солдатах размножаться, а может, у них вообще никакого планирования семьи нет!
Что делать?
Никто не знает…
Но голод не тётка.
Бойцы тоже потихоньку, грешным делом, начали баловаться голубятинкой…
Чем они хуже собак, братьев меньших?
Продукты-то на "точку" от случая к случаю забрасывали…
В то время в войсках только-только появились прапорщики, бывшие сверхсрочники.
Когда были какие-нибудь ученья или просто «на исправление», на точку присылали одного из них на неделю, вроде как покомандовать, что ли.
Они и сами не против были от жен и семейных забот в горах отсидеться.
И вот однажды приехал прапорщик Кирьянов. Позвякивая бутылками в своём «тревожном чемоданчике», он лихо спрыгнул из приземляющегося вертолёта. На лице его блуждала восторженная улыбка.
Гусар!
Сбежал из несвободы. По части обычно ходила присказка: «И не трезвый, и не пьяный- это прапорщик Кирьянов». Далее понятно – дела службы побоку…
Костерок…
Задушевные беседы…
Когда очередной раз заговорили о хорошей еде, ресторанных предпочтениях на гражданке и званых балах с хорошей кухней, красивыми и доступными фрейлинами, Кирьянов не к добру вспомнил о генеральских голубях.
Пришлось поведать ему грустную историю…
Однако голуби интересовали его исключительно в гастрономическом плане, только как дичь и закуска! Короче, он уговорил доесть последних…
Так закончилась эпопея с голубями, но…
Дня через три, ни с того ни с сего, появился генерал.
Главное, до этого о нём ни слуху, ни духу не было месяца два…
«Как связь? Как ученья? Какие проблемы?» – раздавался генеральский рокот. Всё вроде бы нормально, но потом прозвучал неизбежный вопрос: «А как голуби?»
Надо было что-то решать…
Ситуацию спас Кирьянов:
– "А они улетели!"
– "Как улетели?"
– "Сбились в клин, товарищ генерал, и улетели…"
– "Как улетели? Куда?…"
– "На Юг, наверное, товарищ генерал! …"
Сначала было слышно только сиплый свист забираемого воздуха. Лицо генерала из красного, цвета его лампасов, превратилось в багровое…
– "Муда-а-а-к!!!.. Пра-а-порщик!!!.. ГОЛУБИ НА ЮГ НЕ ЛЕТАЮТ!!!.."
Этот генеральский рёв долго ещё гулял по ущелью, заглушая гул водопада и распугивая горных орлов.
К счастью, акул в горном ручье не водилось, иначе бы и они не выдержали этого рёва.
2. Почему нежелательно грубить незнакомым людям, особенно в армии?
То, что незнакомцам грубить не безопасно, доказал ещё Булгаков в «Мастере и Маргарите», да и жизненная практика подтверждала это неоднократно. А уж на воинской службе это обязательное условие.
Дело было в учебной роте в Казахстане, куда Веню забросила судьба в начале 70-х годов..
Гарнизон оказался разноцветным каким-то. Венина рота служила под тяжестью общевойсковых красных погон, а бойцы с узла связи прикрывали свои плечи чёрными погонами. Имелась ещё незначительная прослойка вольнонаёмных гражданских лиц, работавших на республиканской метеостанции и разделявших нас на «краснопогонников» и «чернопогонников». Почти как остроконечники и тупоконечники.
Задачи и цели у всех были разные, начальство и командиры тоже.
Общими были только Родина-мать, жаркое местное небо, «Устав внутренней службы», да общая территория, огороженная большим забором.
Служба была необременительная, но однообразная. Несмотря на то, что бывших студентов в армии не очень-то любят, считая их больно умными, Вене не на что было жаловаться..
Всё началось с «Боевого листка»– не находилось желающих его выпускать.
А Вене-то что, ему только свистни! Всё же какое-никакое, а разнообразие.
Ну и изобразил он в стиле социалистического реализма, как в парково-хозяйственный день бойцов отправляют на дачи и огороды к начальству, как постоянно хочется есть, потому, что в столовой продукты воруют, и прочие прелести окружающей действительности.
«Листок» провисел в роте под дружный хохот минут десять, а потом был сорван дежурным по части. Потом была встреча с особистом, который торжественно заключил «Листок» в свой бездонный сейф со словами, что сей компромат на Веню будет храниться у него теперь вечно.
Не прижилась, короче, здоровая сатира в армии.
За это приключение, да и за многие другие Вене приходилось после отбоя заниматься всякими малопривлекательными, но очень полезными для поддержания казармы в должном санитарном состоянии делами. Наряды вне очереди не сокращались, а совсем наоборот, неуклонно увеличивались с каждым днём. А поскольку фронт работ внутри казармы был весьма ограничен, да и всё уже блестело, как у кошкиного ухажёра определённые места, то старшина додумался поручить Вене разбить цветник напротив входа в казарму.
Веня и сам эстетически был не удовлетворён унылым видом на входе. Выскочишь, бывало, после подъёма ни свет, ни заря полусонный на зарядку и видишь: на улице бюст Ленина хмуро так и недовольно смотрит на голую, выгоревшую и вытоптанную землю.
Молчит Ленин, но видно по выражению лица и облупившейся краске, что не нравится ему вся эта окружающая действительность.
Ни кустика тебе, ни деревца, чего уж там о траве или цветочках говорить! Неудобно как-то каждый раз перед вождём становилось…
Молодец старшина, да и Вене опять же разнообразие очередное! И о других думать тоже всегда нужно. «Нарядчиков» в роте ведь всегда много, не один Веня, нельзя быть таким махровым эгоистом! Им ведь тоже хочется на практике узнать, чем лучше унитаз драить: бритвочкой или стёклышком?
Как они без таких знаний по жизни дальше пойдут?
Следующей же ночью Веня принялся облагораживать территорию.
Всё бы ничего, но земля местная непригодной к цветоводству оказалась. Самой-то земли как таковой почти и не было, одни валуны да камни.
Лопатой ничего не подденешь, только киркой орудовать приходилось. Выворачиваешь их один за другим, а вместо клумбы в земле только яма всё глубже да глубже образуется. А за казармой, куда он булыжники относил, наоборот, за несколько ночей появилась гора выше уличных умывальников.
Вот туда-то, к умывальникам, и забрёл тёмной ночью какой-то «чернопогонный» высокий чин, чтобы затушить внутренний пожар организма, а может, ещё по какой нужде.
Гору с булыжниками с вражеских спутников сфотографировать, наверное, ещё не успели и на карты секретные их тоже не нанесли, а «навигаторов» тогда не было и в помине.
Вот он и навернулся со всего маха, подвернув ногу. Матерился он тогда ночью громко и высокохудожественно.
Явно старший офицер был, а не прапорщик какой. Скорее всего, политсостав, больно затейливо у него получалось.
Даже от Ленина краска отскочила во многих местах. Младшие командиры попроще изъяснялись, да и рядовые тоже.
Если и выражались, то не так "развесисто".
Старшина тогда тоже ругался и на Веню, и на яму. Несколько грузовиков земли пришлось завозить. Но самому Вене засеять клумбу так и не пришлось.
Назавтра он получил от старшины очередное ответственное задание: подкрасить низ казармы чёрной краской. Раздобыл смолу, решил её нагреть, чтобы быстрее растворилась в солярке.
