Кэтрин услышала похожие на всхлипывания звуки: это Джеймс, лёжа на кровати, громко хлюпал носом, его плечи нервно подрагивали. Увидев вошедших в комнату девушек, он скатился на пол и забился в угол, в защитном жесте выставив ладони вперёд. Его губы дрожали, глаза ввалились, он выглядел постаревшим, словно за какой-то час прожил два десятка лет.

– Не трогайте меня, убирайтесь отсюда!

– Джеймс, то, что произошло, – неловко начала Лия, в шоке глядя на лицо бывшего ухажёра, освещаемое сейчас светом уличных фонарей.

– Прости меня, Эмили! Я не должен был этого делать!

– Я не стану обвинять тебя в попытке изнасилования, но и ты обещай, что никому не расскажешь о том, что с тобой случилось, – потребовала Лия.

– Я никому ничего не скажу, клянусь! Уходите отсюда! – срывающимся голосом взмолился Джеймс. – Только не вызывай своих демонов!

– Демонов? Ты что-то видел, Джеймс? – Лия тревожно переглянулась с Кэтрин. Если здесь и находился кто-то ещё, то теперь его точно нет.

– Я ничего не видел, но я чувствовал что-то ужасное… – Джеймс снова хлюпнул носом.

Девушки поспешили уйти.

Он ещё долго не мог успокоиться, но, наконец, взял себя в руки. Обессиленный и заторможенный, Джеймс пошёл в ванную, где несколько минут умывался холодной водой и долго смотрел на себя в зеркало. Да уж, видок, как из психушки. Девчонка права, никому нельзя говорить о том, что случилось сегодня.

“Да пошли они в задницу, юные ломаки! Дадут, не дадут, определиться не могут. Лучше зрелых трахать, они хоть не выламываются, им лишь бы вставил кто… Круто у меня башню-то сорвало… С чего бы это? Неужто и впрямь из-за той бабы?”

Джеймс вспомнил утреннюю встречу с женщиной лет сорока. Лицо у неё было молодое, а длинные прямые волосы совершенно белые, словно седые. Она прошла по улице мимо него, схватила за руку повыше локтя и, глядя на него своими выпуклыми, будто бесцветными глазами, прошептала что-то, чего он не расслышал. Ему показалось, что его сознание провалилось в омут сна и тут же вынырнуло. Очнулся и понял, что женщины уже нет рядом. У него до самого обеда болела голова и слегка мутило. А вечером пришла Эмили…

“Какая мерзость – взрослый мужик сопли по лицу размазывает! Фу, тянет же Лию на всяких подонков”, – вспомнив красную, зарёванную физиономию Джеймса, Кэтрин брезгливо поморщилась и обратилась к подруге:

– Переночуешь у меня. Я позвоню твоей матери и предупрежу, чтобы она не ждала тебя сегодня.

– Спасибо, Кэтрин, что бы я без тебя делала? – благодарно улыбнулась Лия.

– Надеюсь, это послужит тебе уроком.

Предоставив в распоряжение Лии диван в зале, Кэтрин пошла в спальню и прилегла на кровать, но сон к ней не шёл. Она ворочалась с боку на бок, вспоминая о том, как познакомилась с Лией и Эшли, с которыми дружила уже много лет.

После смерти родителей Кэтрин отправили в приют, поскольку других родственников у неё не было. В приюте она жила до совершеннолетия, а потом перебралась в квартиру, которую купила после того, как продала дом родителей, доставшийся ей в наследство.

За это время не нашлось желающих удочерить её, но Кэтрин не расстроилась такому раскладу. Ей было безразлично, жить ли ей в приюте или с кем-нибудь из взрослых.

В приюте у неё проснулась страсть к рисованию. Она постоянно рисовала монстров и чудовищ, драконов, демонов и разных мифических созданий. С годами в её рисунках появилось ещё больше деталей и леденящих душу подробностей. Ужасные существа часто снились ей, и она испытывала сильную тягу выплеснуть на бумагу увиденные образы.

В школе, как и в приюте, Кэтрин ни с кем не дружила, но и врагов у неё сначала тоже не было. В младших классах она пыталась подружиться с одноклассницами, но те не принимали её. Кэтрин была слишком серьёзной, замкнутой и диковатой, она много читала, любила ретро-фильмы и обладала склонностью к изучению иностранных языков, дающихся ей очень легко. Она вела спокойный и отстранённый образ жизни, однако мечтала найти подруг, которые поняли бы её загадочную душу и разделили её увлечения.

Но всё же настал день, когда её покой был нарушен. В старших классах кто-то из заводил обратил внимание на то, что она не принимает участия в вечеринках и, видать, зазнаётся, раз не желает ни с кем общаться. Её медные волосы и зеленовато-карие глаза, пристрастие к тёмным тонам в одежде и странные происшествия, случавшиеся, когда она всегда оказывалась поблизости, также послужили поводом к тому, что её стали обзывать “ведьмой” или “чернокнижницей”.

Когда она проводила опыты на уроках химии, бывало так, что в контакт друг с другом вступали элементы, что по всем правилам и законам не могли дать никакой реакции. Рядом с ней постоянно что-то падало или ломалось. На уроке музыки однажды произошла и вовсе жуткая история. Кэтрин стояла у пианино в ожидании учителя, как клавиши инструмента вдруг издали сдавленный грустный звук и кто-то невидимый взял несколько аккордов, сыграв начало разучиваемой ею мелодии. Учитель, как и весь класс, был ошарашен произошедшим, Кэтрин же повела себя, как ни в чём ни бывало, оставшись удивительно спокойной.

После этого началась настоящая травля. Сначала одноклассники задевали Кэтрин дурацкими выкриками и дразнилками, на что она не реагировала, надеясь, что от неё скоро отстанут, но в итоге ещё больше настроила против себя “альфа-лидеров” класса. Они закрывали её в туалете, пачкали мелом сумку, воровали обед, “случайно” толкали, прятали ради шутки её тетради и книги, лепили на спину бумажки с оскорблениями. Подростки – жестокие существа и, если выбирают себе жертву, то редко позволяют ей реабилитироваться.

Как-то раз, во время большой перемены, Кэтрин сидела, как обычно, одна за столом на школьном дворе и делала набросок существа, приснившегося ей накануне. Ей хотелось запечатлеть образ на бумаге, пока она не забыла его. В такие моменты она походила на одержимую, ничего не замечая вокруг и уйдя в себя.

Подкравшись к ней, один из обидчиков выхватил альбом и помчался с трофеем к своей компании. Пара ребят и несколько девчонок, беспощадно критикуя содержимое альбома, стали выдирать из него листы, рвать их и комкать, игнорируя просьбы Кэтрин вернуть хотя бы часть рисунков. Неподалёку от них стояла ещё одна компания – двое рослых парней и темноволосая девушка, сначала безучастно наблюдавшие за происходящим.

Кэтрин навсегда запомнила момент, когда Эшли Фаррелл, сорвавшись с места, подошла к парню, державшему альбом, резким движением выхватила его у него из рук и сквозь зубы процедила:

– Ну ты и мразь! Как и все вы. Такой сворой на одного? Гондоны!

Лицо парня скривилось от злобы, он сильно толкнул Эшли, но та не растерялась и с размаху пнула его в пах. Обидчик согнулся в три погибели, а его товарищи, собравшиеся наброситься толпой на Эшли, отступили, увидев, что к ней подошли молодые люди в кожаных куртках. Им можно было дать лет по двадцать пять. На школьном дворе их не должно было быть, но друзья Эшли плевали на запреты.

– Тебе помочь, Эшли? – вытащив руки из карманов куртки, с ленцой спросил один. На его правой кисти металлом блеснул кастет. Другой парень невозмутимо закурил, поглядывая куда-то в сторону. Все поняли, что он ожидает сигнала от Эшли, и, если получит, то его показное спокойствие тут же улетучится.

– Думаю, нет, – Эшли покосилась на притихшую компанию подростков. Те разошлись в разные стороны, только парень, которого пнула Эшли, что-то зло бросил ей вполголоса, и Кэтрин различила фразу “мерзкая шлюха со своими чёртовыми неформалами”.

Кэтрин с опаской взглянула на товарищей Эшли, но они, как ни в чем ни бывало, вернулись на место и продолжили прерванный разговор.

Эшли нагнулась и собрала разбросанные листы, сложила их в альбом и протянула Кэтрин:

– Держи. Жаль, что эти уроды всё изорвали.

– Спасибо, – тихо сказала Кэтрин. За неё сегодня впервые в жизни заступился кто-то помимо взрослых. Заступился совершенно чужой человек, просто так, без какой-то выгоды для себя.