Наряду с четырьмя иезуитами, у адмирала было четыре роскошных дворца, находившиеся в его собственности, а не арендованные; он жил в них по три месяца в году, по одному сезону, и каждый дворец был приспособлен для его пребывания в определенное время. Так, например, летний дворец был окружен великолепным парком с фонтанами, отличался обилием цветов, мозаичными мраморными дорожками; во всех его залах также били фонтаны. Вокруг осеннего дворца был разбит парк, где разводили дичь, чтобы хозяин мог развлечься охотой; в этом парке выращивали самые прекрасные плоды во всей Испании. Весенний дворец был царством соловьев, нарциссов и тубероз, а зимний — утепленным жилищем, чтобы холодный ветер не задувал в щели; подобных домов не было в Испании, где зимой холодно везде, даже в покоях королевы, и пальцы замерзают так, что приходится дуть на них, чтобы немного согреться.

Адмирал считал себя слишком знатным сеньором, чтобы оказаться в опале, и потому был крайне удивлен, когда однажды утром к нему явился дворцовый стражник и от имени короля передал приказ удалиться в Гренаду и оставаться там до тех пор, пока его величество не соизволит изменить свое решение.

Адмирал не унизился до жалоб, хотя жестоко страдал. Если бы он попытался роптать, ему бросили бы в лицо обвинение, ставшее причиной изгнания, а он — по вполне понятным причинам — ни за что не хотел этого допустить.

Он снарядился в дорогу с размахом императора, расставив по всей дороге на Толедо, где кардинал был архиепископом, своих людей. Прибыв в город, адмирал, чтобы досадить кардиналу, устроил бой быков, чем заслужил восторги толпы, ведь это жестокое зрелище — величайшее удовольствие в Испании. Проявив тем самым свое пренебрежение ко двору, адмирал развлек себя.

В Гренаде он пошел еще дальше: отправился прямо в Альгамбру, в

королевский дворец, и поселился там под тем предлогом, что здесь жили его предки. В течение нескольких недель он держал здесь нечто вроде двора. Но в конце концов, почувствовав себя неуютно в древних стенах, он вернулся в город, где ему предоставили прекрасный дом.

Королева очень скоро добилась его возвращения ко двору. Несмотря ни на что, она по-прежнему обманывалась на его счет; однако адмиралу пришлось отказаться от попыток подражать герцогу де Асторга.

Поклонники Анны больше не могли играть выбранную ими роль: категорический запрет королевы не позволял этого. Проявив снисходительность, она ничего другого не потребовала, остальное было забыто. И адмирал, заплативший г-же фон Берлепш бешеную сумму, благодаря ее усилиям получил разрешение вернуться. Эта женщина не давала королеве ни покоя, ни передышки, пока не добилась своего, за что получила от адмирала новый подарок, роскошнее предыдущих.

Принц Дармштадтский продолжал являться ко двору; он быстро продвигался по службе и каждый день удостаивался новых милостей. Граф фон Мансфельд оказывал ему все больше внимания, приходил к принцу почти каждый день и буквально осыпал сокровищами, требуя от него только одного: быть самым элегантным, самым видным и самым привлекательным сеньором в Испании.

После неудачной попытки защитить королеву принц резко изменил стиль поведения. Его дом, роскошный образ жизни остались теми же. Только теперь он не позволял себе никаких праздников и главное — никаких комедианток, одежда его была по-прежнему великолепная, но строгая. Степенность, уединение и меланхолия — вот чего потребовали от него теперь в качестве послушания. Ему нетрудно было принять такой вид, поскольку случившееся его действительно уязвило.

Королева заметила перемену, на которую обратила ее внимание Берлепш, и сказала с очевидным сочувствием:

— Мой бедный кузен скучает, я очень хотела бы видеть его в ином настроении — попытаюсь помочь ему.

Час спустя это высказывание было передано послу. В тот же вечер, ужиная у принца Дармштадтского, граф приступил прямо к делу:

— Принц, вы больше не спрашиваете, какую услугу вы могли бы мне оказать.

— Я жду, когда вы соблаговолите сообщить мне об этом, сударь.

— Что ж, пришло время сказать вам все.

— Наконец-то! — воскликнул принц, и его глаза загорелись от любопытства.

— Я прошу вас всего лишь поухаживать за одной дамой.

— Это нелегко.

— Заставить ее полюбить вас.

— Еще труднее.

— И получить неопровержимые доказательства ее любви.

— О! Граф, вы требуете, чтобы я украл золотое яблоко из сада Гесперид. Разве вы не знаете, что я влюблен, и влюблен безнадежно; этого не изменить, следовательно, мне не удастся убедить кого бы то ни было в своей любви.

— Мы находимся как раз в стране этих золотых яблок, принц, и вы добудете одно из них, если захотите; вам только надо захотеть.

— Нет, сударь, я не смогу. А эта дама молода?

— Да.

— Красива?

— Красивее не бывает.

— Она достойная женщина?

— Чрезвычайно достойная.

— И для вас очень важно, чтобы она меня полюбила?

— Мне это абсолютно необходимо. Вы здесь только для этого.

— Оставьте, господин посол, я не способен на такие подвиги.

— Я поверю в это только после того, как назову ее вам, а вы откажетесь.

— Так сделайте это поскорее и закончим разговор.

— Это… это именно та женщина, которую вы любите, ради которой вы, конечно, пожертвовали бы жизнью, даже честью… А теперь вы снова скажете «нет»?

— Боже мой! Это?..

— Именно так! — поспешил перебить его граф, не дав возможности закончить фразу.

— Но, господин посол, как вам пришло такое в голову? Напрасный труд, я никогда ничего не добьюсь, убежден в этом.

— Простите меня, принц, но вы завоюете ее, и коль скоро я советую вам попытаться, то делаю это с полной уверенностью в успехе. Если бы все было иначе, я попросил бы вас заняться этим раньше.

— Мне кажется, я сплю. Как! У меня есть надежда? Это не выдумка? Не розыгрыш?

— Это правда.

— Я никогда не осмелюсь, господин посол.

— Попытайтесь!

— Но вы же не собираетесь погубить ее, подталкивая меня на этот путь?

— Напротив, я хочу спасти ее, уберечь, не допустить, чтобы ее постигла участь Луизы Орлеанской, я хочу, чтобы она правила Испанией, но за ее спиной стояли бы вы, вместе со мной.

— Но как увидеться с ней? Как заговорить? Ведь за королевой следят так, что невозможно наедине и слова ей сказать.

— Садитесь за этот письменный стол и пишите: сегодня вечером она получит ваше письмо, а завтра, может быть, даст ответ.

Принц в конце концов позволил себя убедить. Как легко поверить в то, чего желаешь! Он написал письмо, преисполненное почтения и страсти, но вместе с тем и искренности настоящего влюбленного, кем он и был. Это письмо было превосходным — великолепный ум и тончайшее искусство слова не смогли бы продиктовать ничего подобного. Граф пришел в восторг. Он ушел от принца, посоветовав ему хранить тайну и соблюдать осторожность, — два условия, без которых им никогда не добиться успеха.

Бедный принц Дармштадтский всю ночь предавался безумным грезам. Ему казалось, что он стал героем волшебной сказки. Он любим королевой! Она примет его! Ответит на любовное письмо! Разум подсказывал ему: «Никогда! Никогда!» Но сердце и любовь тешили его иллюзиями, он прислушивался то к разуму, то к сердцу, в голове был хаос, тысячи мыслей смешались в ней; если бы эти часы одиночества продлились дольше, он сошел бы с ума.

На рассвете принц отправился к послу, чтобы поговорить о королеве. Увидев его, Мансфельд улыбнулся:

— О принц, вы напоминаете мне мою молодость: когда-то и я был таким. Рад видеть вас в подобном расположении духа, это хорошо. Ничего не бойтесь, ваше письмо передано.

— Неужели это правда?

— Его прочитали и даже перечитали.

— И?..

— Но не ответили на него, и вы это должны понять; однако его не выбросили, не сожгли, не разорвали, оно так хорошо спрятано, что никто его не найдет. Ну, как вам все это представляется?