Королева слушала монаха, дрожа, как цветок на ветру во время бури. Однако она не опустила глаз, не унизилась перед ним.

— Святой отец, я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали, я королева…

Монах открыл дверь кабинета, где висело несколько портретов испанских королев, в том числе Елизаветы Французской, прекрасной дочери Генриха II и Екатерины Медичи, той самой королевы, супруги Филиппа II, что стала виновницей смерти дона Карлоса, сына этого монарха. Она тоже умерла довольно молодой, во время родов, — говорят, ее отравили. Портреты этой несчастной были развешаны в покоях королевы повсюду, так же как во всех ее дворцах, — возможно, в качестве наставления или угрозы. Во всяком случае, духовник использовал изображение Елизаветы именно так. Указав Марии Луизе на полотно, он бросил ей в лицо слова, которые она впоследствии не смогла забыть:

— Эта женщина тоже была королевой, она тоже была француженкой, она тоже пыталась сопротивляться; вам известно, что стало с нею.

Королева почувствовала, как холод смерти проникает в ее жилы: она упала в кресло и ничего не ответила. Душа и сердце Марии Луизы не покорились, но силы оставили ее.

Монах молча наслаждался своей победой, но ни одним движением лица не выдал своего торжества.

Он присел рядом с королевой и стал задавать вопросы; Мария Луиза отвечала на них сдавленным голосом; ее ответы конечно же не удовлетворяли духовника, но, тем не менее, он смиренно выслушал их. На первый раз и этого было больше чем достаточно.

Время шло; королеве пора было заняться туалетом, чтобы появиться на juego de canas note 5, своеобразном развлечении, заключающемся в подбрасывании палок и перехватывании их на лету, что очень развивает ловкость и полезно для фигуры; герцог де Асторга блистал и в этой игре. Монах не называл имени герцога, однако вполне определенно намекал на него; королева сделала вид, что ничего не поняла, однако впредь решила прятать свои взгляды, скрывать свои мысли. Теперь рядом с ней появился еще один шпион, ибо духовник королевы никогда не оставляет подопечную, если не считать развлечений, присутствовать на которых ему не позволяет сан, но на это время поручает «заботы» о ней своим агентам, замещающим его. Святая инквизиция все видит и все знает. Их величества в какой-то мере избавлены от ее стрел лишь в королевской опочивальне, на подушках супружеского ложа. Я бы не хотела царствовать в этой стране даже при условии, что в мое распоряжение ежегодно поступало бы по тысяче новых галионов.

Вечером, как и накануне, состоялся фейерверк. Королева, разумеется, появлялась повсюду, была неизменно весела и любезна, за исключением тех мгновений, когда взгляд отца Сульпиция пронизывал ее как ледяной луч. Это выражение может показаться неудачным, но подобное ощущение нельзя описать словами. Мне оно знакомо, я испытала его на себе в молодости, в присутствии свекрови и особенно — моего дяди аббата делла Скалья.

Главным событием праздничных дней была коррида. Накануне вечером королеве стали расхваливать прекрасное зрелище, которое ей предстояло увидеть на следующий день. Мария Луиза поневоле задрожала, король заметил это и спросил, не простыла ли она.

— Нет, — ответила королева, — мне страшно.

— Тебе страшно? Но отчего же, скажи, пожалуйста?

— Я боюсь того, что увижу завтра.

— Полно! Такую слабость может позволить себе только француженка, а ты теперь королева Испании и должна привыкать к обычаям и развлечениям испанцев. Постарайся, по крайней мере, не показывать свое неодобрение и не падать в обморок — тебе этого ни за что не простят.

— Моя дочь постепенно со всем этим освоится, — добавила королева-мать, — я была такой же, как она, когда приехала сюда, а теперь коррида — мое любимое зрелище.

— Что же касается меня, — подхватил Нада, по обыкновению вмешивавшийся в любой разговор, — то я не вижу ничего забавного в том, что вельможу заставляют играть роль мясника. Я уже нашел себе подходящее место на время корриды — спрячусь под мантией моей повелительницы, закрою глаза и заткну уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Смелые речи отважного карлика вызвали смех, а Ромул, напротив, стал размахивать своей шпагой, заявив, что подобные бои ему очень нравятся, и, если бы его рост позволял, он принял бы в них участие.

— Не сомневаюсь, — подхватил его противник, — тебе подходит роль палача: быть мясником для тебя недостаточно, ты предпочел бы убивать людей, а не животных.

Ссора разгоралась и могла зайти далеко, если бы королева не утихомирила спорщиков. Она приказала им замолчать и перевела разговор на другую тему. Король сообщил королеве, что сразу после корриды он намерен показать ей монастыри Мадрида: по его мнению, это одно из приятнейших развлечений для королев Испании!

— Я не знаю никого, кто был бы веселее и любезнее монахинь; сама увидишь, как они тебе понравятся, только придется немного подучить испанский, чтобы не употреблять французских выражений.

— Но, Боже мой, государь, согласитесь, я не могу отказаться от своей страны в угоду старым аббатисам Мадрида. Ах, если бы вы знали, какова она, моя страна!

— Да избавит от нее Господь меня и всех добрых христиан! Во имя Неба, не говорите больше об этом! Видите, дамы уже осеняют себя крестом и произносят молитву, дабы не поддаться искусителю.

И действительно, дуэньи перекрестились, однако молодые придворные дамы обратились в слух, надеясь поймать на лету хотя бы несколько слов о земном рае, который называется Версалем или Сен-Клу.

Но их ожидания не оправдались: королева умолкла, а преподобный Сульпиций склонился к ней и тихо сказал, что ей следовало бы больше думать о спасении своей души, нежели о всяком французском вздоре.

На следующий день обитатели дворца проснулись под звуки музыкальных инструментов, возвестивших о наступлении столь долгожданного торжества. Королеву облачили и платье из серебристой ткани, расшитое цветами и веточками из бархата василькового цвета; платье было так обильно усыпано сапфирами, что сосчитать их не представлялось возможным.

Нет ничего удивительного в том, что народ пришел в восхищение, увидев королеву, появившуюся в ложе вслед за королем.

Чтобы придать зрелищу боя невиданную на протяжении нескольких веков красоту, его устроители не пренебрегли ничем. Арену украсили великолепно, быков отобрали самых чистокровных, а в роли тореадоров выступали шесть вельмож — гранды или сыновья грандов.

Именно здесь испанские сеньоры выставляют напоказ свои богатства и великолепие. Каждый облачается в расшитый драгоценными камнями костюм; пуговицы или шарики застежек — из настоящих драгоценностей, ткань одежды — самая редкостная, а лошади — берберийской породы и специально обученные: в бою они ведут себя не хуже своих хозяев; этим животным нет цены, и за них платят любые деньги. Благородного тореадора обычно сопровождает сотня слуг, одетых в соответствующего цвета ливреи, но задача этих людей только следовать за сеньором, им не позволено помогать хозяину, тем более бросаться на его защиту.

Мне нет нужды уточнять, что герцог де Асторга был в числе шести грандов, выступавших в костюме тореадора, и уж тем более я не стану подчеркивать, что он был первым в этой шестерке, ему аплодировали дольше, чем другим, и большинство зрителей в глубине души молились именно за него. Перед началом боя соперники прогарцевали перед их величествами со своими свитами, приветствуя королевскую чету. Костюм герцога де Асторга был серебристого и голубого тонов. Сотня его слуг была облачена в ливреи тех же цветов. Ленты на пиках герцога также имели светло-синий оттенок. Во Франции такие знаки поклонения королеве вызвали бы неодобрение, в Испании же подобному проявлению галантности аплодируют все, включая короля, даже если его терзает бессильная ревность. То, что благородный испанец боготворит королеву как недостижимую звезду, вполне допустимо. Тем не менее, когда стяг герцога склонился перед Марией Луизой и она прочла на нем его девиз, выражающий почтительную страсть, королева залилась краской.