— А если все же попробовать! Некоторые гранды намного искуснее тореадоров профессиональных, и они будут счастливы взять вас в ученики; обратитесь к ним.

— Попытаюсь. Это все?

— Прежде чем сообщить вам остальное, я хотел бы узнать, нет ли у королевы нового поклонника; ведь в этой стране это такое же занятие, как и все прочие. Мне что-то говорили о графе де Сифуэнтесе.

— Похоже, что он влюблен в королеву, во всяком случае по всем признакам это именно так.

— Говорят, этот человек не опасен.

— Он очень храбр и уже заявлял о том, что устранит с дороги адмирала Кастилии, который ему не нравится.

— Адмирал и сам себя устранит, если ему пригрозят; совершенно очевидно, один из них уничтожит другого.

— Вы так озабочены добродетелью королевы?

— Пожалуй.

— Ну, а теперь, не дадите ли вы мне последние наставления?

— Сначала сделайте то, о чем я вас прошу, а затем я скажу остальное.

Адмирал стал почти что подражать герцогу де Асторга в пышности нарядов — единственное, что он перенял у него помимо страсти к королеве, выставляя ее напоказ и не умея выразить ее так, как делал это учтивый красавец-герцог.

Принц Дармштадтский не уступал ему в элегантности, и, поскольку у него в руках был ключ к сокровищнице, соперничать с адмиралом ему было весьма просто.

Принц внезапно начал украшать дом, нанимать лакеев и набирать пажей; он заказал роскошные наряды, устраивал пиршества и исполнял все принятые на себя условия, вплоть до того, что приглашал комедианток. Двор пришел в волнение: вскоре только о нем и говорили. Королева слышала его имя из всех уст и, естественно, заинтересовалась им еще больше; беседуя с королем, она развлекала его рассказами об этой сказочной роскоши.

Когда принц впервые пришел к ней в белом атласном камзоле, расшитом золотом и украшенном драгоценными камнями и кружевом, она спросила его, не получил ли он в наследство империю, и не удержалась от безобидной шутки по этому поводу.

— Как, ваше величество?! — ответил принц, поневоле краснея. — Вам сказали…

— … что вы ведете образ жизни, достойный вашего имени, и что вы несете его очень высоко, мой кузен; я могу лишь похвалить вас за это.

Принц трепетал от страха, помня о комедиантках; но если королева и знала о них, то сделала вид, что ей ничего не известно; он не уловил большей холодности, чем обычно, в обращении с ним королевы: она, как всегда, была дружелюбна, доброжелательна, поддерживала разговор с интересом, который подогревали воспоминания об их общей родине, но ни принц, ни адмирал, ни другие воздыхатели не могли пробудить в ее душе более сильного и нежного чувства. Она любила короля! И как бы странно это ни выглядело, факт остается фактом, и он неоспорим.

Сначала, в первую брачную ночь, королева привязалась к супругу из жалости, сочувствия, внушенного ей бедным больным; затем, узнав короля поближе, она обнаружила, что за его безумием скрывается большое сердце, изначально неразвитый, но глубокий ум, непритворная доброта и все качества достойного человека и великого короля. Эта благородная и щедрая душа страдала в своей хрупкой оболочке, задыхалась, как гигантское растение под стеклянным колпаком. Безумие стало неизбежным следствием такого положения; его подавленная воля, не имевшая возможности проявиться, преобразилась в отчаяние.

Взгляд королевы отыскал тысячу привлекательных подробностей на бледном лице короля. Она разглядела необыкновенную красоту черт, искаженных постоянным страданием. Иными словами, она воссоздала облик этого человека, представив его себе таким, каким он мог быть, если бы не его болезнь, и полюбила этот образ, привнеся в него непреодолимое для женщин очарование великой печали, нуждающейся в утешении. Чувство, которое можно назвать как угодно, обрело в сердце этой женщины характер истинной любви. И оно породило предупредительность, неусыпную заботу, волнение, даже ревность. Королева очень тревожилась, думая, что ее супруг больше привязан к своей матери, нежели к ней, но вместе с тем. как это ни странно, она с сочувствием относилась ко всем приметам культа первой жены, насаждаемого Карлом II в память о ней.

Доверяла ли ему королева свои мысли? Не знаю, но она с очевидным спокойствием выслушивала долгие рассказы супруга об умершей королеве, его жалобы и сожаления. Анна молилась вместе с королем, отмечала вместе с ним все годовщины, связанные с постигшим его несчастьем и дававшие ему передышки на его крестном пути.

Карл II привязался к Анне, но без страсти: его слабая натура отдала любви в своем первом и тщетном усилии все, что она способна была отдать; тем не менее нежность, которую он питал к Анне Нёйбургской, была достаточно ощутимой, чтобы внушить королеве надежду, что она сможет стереть из его памяти воспоминание о призраке. Настолько королева была ослеплена!

Легко понять, почему так мало значили другие мужчины в ее жизни, сложившейся таким образом. Королева благосклонно воспринимала знаки уважения и внимания адмирала, и этот человек, влюбленный из самолюбия, ошибся на ее счет. Но с принцем Дармштадским такого не произошло! Его любовь было труднее удовлетворить, и внешние проявления благосклонности не были той целью, какой он добивался.

Граф фон Мансфельд посещал все увеселения в доме принца, он нередко приходил повидаться с ним по утрам и возносил принцу тысячу похвал по поводу того, как тот выполняет свои обещания.

— Прекрасно, принц: о вас говорят повсюду. О вас говорят даже в покоях короля, и мне известно, что королева вами очень интересуется.

— Когда же я узнаю все остальное, что от меня требуется?

— Скоро, очень скоро! Немного терпения. Терпения у принца было вполне достаточно, к тому же золото, которым его осыпали, облегчало ожидание, позволяя ему вести приятную жизнь: у него появились свои льстецы и приближенные, лицемерные друзья и завистники — все то, что неизменно появляется у богатых людей. Во время одной из аудиенций королева вручила ему патент на чин полковника (или какой-то иной, но соответствующий этой должности в Испании); он о нем не просил и испытал великую радость, после чего немедленно отправился сообщить новость графу фон Мансфельду, и тот обрадовался еще больше:

— Королева вручила вам этот патент, а вы ее даже не беспокоили по этому поводу?

— Нет.

— Мне кажется, она проявляет к вам большой интерес, я знаю, что именно королева неделю назад просила это место для вас, говорила о нем с королем, — она вспоминает о вас постоянно. Вы ее родственник, и она оказывает покровительство своей семье, — добавил посол, смеясь, — однако здесь живет и старый граф фон Ринфельд, троюродный брат ее матери-герцогини, он ходатайствует о командовании полком уже много месяцев, но, видно, не пользуется таким же покровительством, как вы, ибо я не слышал, чтобы ему дали эту должность.

— Вы льстите мне, граф; я не могу поверить в особую благосклонность ко мне со стороны королевы.

— Верьте в нее, дорогой принц, я доподлинно знаю, что говорю.

И действительно, у графа фон Мансфельда в окружении королевы был свой наемный шпион; это был не кто иной, как старшая придворная дама, немка; корыстная, даже алчная, она надеялась обрести в лице своей августейшей хозяйки дойную корову, которую легко можно было использовать для личного обогащения. Немощь короля позволила ей предположить, что столь юная принцесса будет искать развлечения, несовместимые с ее долгом: она надеялась стать доверенным лицом королевы и срывать плоды с двух сторон.

Добродетель Анны Нёйбургской, неукоснительная строгость ее поведения и, главное, ее любовь к королю, не оставили этой женщине никаких надежд на подобное, и она повернула все иначе. Граф фон Мансфельд захотел подкупить ее, она продалась ему, но не полностью. Чтобы ей платили побольше, она рассказывала ему то, что он хотел услышать, описывала чувства королевы, нисколько не соответствующие тому, что было на самом деле, и радовала его своими лживыми донесениями, которые, как я уже сказала, он оплачивал пропорционально весомости лжи, ведь на человеческих весах ложь ценится выше правды.