Дежурный чоповский «Уазик» резанул фарами морозную, пыльную мглу промзоны и остановился у шлагбаума. От него отделились два тёмных силуэта и спешно направились к жестяному вагончику, в котором размещался пост.

– Эй, вы, там, в кандейке, – раздался знакомый голос, – принимай смену!

– Айда, Петрович, отмучались, – сказал Ронин пожилому напарнику и загремел задвижкой. Дверь тотчас заплясала от ветра, чуть не срываясь с петель, и тщедушное нутро сторожки наполнилось колючей, холодной взвесью из дыма и пыли, летящей со шлакоотвалов.

– А я бы ещё помучался, – отозвался из угла Петрович, неохотно покидая тёплый лежак, сооружённый из старого верблюжьего одеяла и пары армейских бушлатов, – куда мне спешить: я тапереча холостой. Ронин вдруг вспомнил, что старик уже месяц, как схоронил жену и почувствовал в душе какую-то неловкую жалость к старику.

– Тогда оставайся на вторую смену, разбогатеешь ещё на полтора «косаря», – бросил он шутливым тоном и прихватил за ремень спортивную сумку, загодя упакованную нехитрым домашним скарбом, который он таскал с собой из смены в смену.

Между тем, в образовавшийся проём уже вваливались две грузные фигуры охранников.

– Лиса была? – первым делом спросил один из них, в пятнистом камуфляже, осмотрев пустые алюминиевые чашки у порожка вагончика. Вопрос прозвучал как пароль, с которого здесь обычно начиналась работа каждой новой смены, и Ронин, ожидавший этого вопроса, кивнул в ответ и улыбнулся.

– Была. И не одна, – ответил за него Петрович. – На этот раз мамаша привела с собой лисёнка. Весь вытянутый какой-то и тощий, как селёдка. Хвост жидкий и облезлый, мордочка, ушки и лапки – чёрные. А сам – тёмно-рыжий, как мамка. Растянулся перед нами на снегу, как собака, морду на передние лапы положил и смотрит своими маленькими, грустными глазёнками: есть просит. Пришлось всю мамашину пайку ему скормить. Цирк, да и только!

– А, что лиса? – подал голос другой охранник.

– А что, лиса, – повторил Петрович, – встала за шлакоотвалом, метрах в двадцати от нас и наблюдает, как сынуля уплетает содержимое её мисок А ещё дальше, метра на три от неё, и папаша стоит. Ну, прямо, – святое семейство. Охранники дружно рассмеялись.

– Без харчей осталась рыжая?

– Да, нет, не скажи, – Петрович искоса глянул на Ронина и улыбнулся в усы, – Серёга отдал ей всю свою пайку.

– Ну, ты даёшь, кинолог, – присвистнув, ухмыльнулся верзила в пятнистом камуфляже, с неподдельным изумлением глядя на Сергея, – Всё отдал лисе, а сам остался без хавчика.

– Ну, ты, даёшь, – ещё более выразительно повторил он и сокрушённо замотал головой.

– Эй, хорош там базарить, мне кроме вас ещё три поста менять! – нервно гаркнул из кабины УАЗа водитель, и в дополнение сказанного пару раз хрипло «клаксонул» в промозглую тишину весеннего утра, мигнув при этом фарами дальнего света, Ронин и его напарник, наскоро распрощавшись с новой сменой, уселись в нагретом салоне дежурной машины, которая тотчас рванулась по накатанному насту, выхватывая фарами из темноты очертания заводских сооружений вместе с густой стеной деревьев и кустарников лесопарковой полосы. Объезд оставшихся постов, с процедурой пересменки, если двигаться от «точки», занимал самое малое полчаса, поэтому можно было ещё как следует «покемарить» под монотонное урчание мотора. Ронин закрыл глаза, но, спустя минуту или две, сквозь пелену забытья до его сознанья донеслось несколько странных хлопков, и в следующее мгновенье машина резко дёрнулась, с силой качнув корпуса сидящих в ней, вперёд и остановилась. Он болезненно воткнулся грудью в приборную панель, а шофёр нецензурно выругался.

– Что за чёрт, почему остановились? – Сергей потёр место ушиба и слегка поморщился. Удар по силе был сопоставим с тем, когда, почти пятнадцать лет назад, на первенстве Краснознамённого Пограничного Управления ФСБ РФ по республике Таджикистан, какой-то бычок – тяжеловес плотно приложился к его грудине левым прямым. С тех пор там слегка побаливало и поднывало к непогоде, и вот теперь, надо же, опять на старые дрожжи.

– А ты сам посмотри, – процедил в ответ водила, тыча пальцем в лобовое стекло, – «Санитары», мать твою! Это у них называется – внеплановый отлов безнадзорной твари, то бишь отстрел. Типа халтуры. Он зло усмехнулся и распахнул дверь кабины. На дороге, метрах в трёх от переднего бампера, поскуливая и повизгивая, волчком крутилась рыжая псина. Рядом с ней лежала другая, такой же масти, словно они были из одного помёта. Её морда, с обнажённым оскалом жёлтых клыков, с которых свисала кровавая пена, была неестественно вытянута, а бока судорожно ходили, и с них густо валил пар. Впереди, на самом краю обочины, в свете фар, маячили очертания старенького, тентованного «Зилка» и двух дюжих фигур, в капюшонах поверх голов, и с ружьями наперевес.

– Куда палишь, гад!? – заорал водила, наполовину высунувшись из кабины, – а если бы по нам попал? Это, между прочим, дежурная машина охраны комбината, в отличии от вашей труповозки. Можем расценить, как нападение.

– Так ведь, не попал же, – весело заржал один из них, откинув капюшон, словно рыцарское забрало, демонстрируя, тем самым, свои мирные намерения. В этот момент раздался ещё один хлопок, но пуля ушла безадресно, не найдя на сей раз жертвы, а только срезав несколько веток и осыпав снег в густом ольховнике, где успела скрыться стая собак. Стрелявший плюнул с досады и смачно выругался. Судя по всему, он был старшим в этом дуэте.

– Подгоняй фургон ближе, поможешь погрузить! – скомандовал он весельчаку и решительным шагом направился к охранникам. – Я пока оттащу собак на обочину, чтобы эти – он, пренебрежительно махнул рукой в сторону «Уазика», – могли спокойно проехать.

Ронин, некоторое время, словно в забытьи, безучастно наблюдавший за всем этим, вдруг очнулся, и окончательно пришёл в себя, когда собаки уже перестали подавать признаки жизни. Он что есть силы рванул на себя дверной рычажок кабины, чуть не обломив его при этом. Шофёр с криком: «Сиди, не рыпайся! – пытался ухватить Сергея за рукав, но тот энергично и бесцеремонно сбил захват, и почти вывалился из кабины навстречу надвигающейся фигуре человека с ружьём.

– Да, постой, ты, они же тоже на работе, зачем нам неприятности! – почти взмолился водила, ещё надеясь остановить охранника. За последний месяц у него, итак, было два «залёта», связанные с повышенной дозой промиле в крови, поэтому любая нештатная ситуация, после очередного «китайского» предупреждения, могла стать для него последней.

– Серёга, не надо, не встревай, – у них же стволы! – также вдогонку ему закричал Петрович, не решаясь сам вылезти следом за ним из машины, но Ронин уже вышел на свою «рабочую» дистанцию, и привычным, резким движением плеча бросил свой огромный, правый кулак вперёд, словно молот, выцеливая пространство, темнеющее под нависающим козырьком капюшона. Пространство вдруг стало осязаемым и твёрдым, в нём что-то хрустнуло и послышался неопределённый, чавкающий звук.

– А-а-а, сука! – взвыл «санитар», но не упал, а, отступив на шаг, сноровисто вскинул ружьё и лихорадочно защёлкал затвором. Медлить было нельзя, и Ронин с коротким подшагом, «выстрелил» первым, пустив теперь в ход свою левую. На этот раз он вложился от души, всей своей шестипудовой массой, удачно зацепив подбородок противника и, сопроводив полёт кулака – молота гулким, утробным выдохом. «Мешок» в капюшоне сразу обмяк и рухнул, как подкошенный, тут же, где стоял, на ребристую колею дороги, сложившись в неестественной позе, будь – то, трансформер и, безвольно выронив из рук орудие убийства.

Его молодой напарник оторопевший было, поначалу, довольно быстро оценил обстановку, и, предупредительно пальнув пару раз вверх, уже бежал к ним размашистым шагом, угрожающе лязгая на ходу затвором. Шагах в трёх от Ронина и лежащего рядом с трупами собак его напарника, он предусмотрительно остановился и поднял ствол. Его лицо, ещё недавно сиявшее простоватым и глуповатым радушием, было перекошено бешеной злобой.