Сёгун взял её ладонь в свои руки и с нежностью поглядел на супругу. Однако, в её взгляде он не нашёл ни теплоты, ни сожаления.

– Ты оставляешь меня в самую тяжёлую минуту, – раздражённо проговорила женщина. – Казна пуста, Эдо лежит под пеплом Фудзиямы, провинции ропщут из-за неурожаев и твоих запретов на охоту и рыбалку. Не сегодня – завтра крестьяне возьмутся за вилы и цепы. Зато собаки живут припеваючи в своих питомниках, получая трёхразовое питание. Я знаю, что многие считают меня ненормальной, но ненормальный, как раз, ты. Знаешь, как тебя называют простолюдины, – «собачий Сёгун».

– Я знаю, – тихо сказал Цунаёси, – и не стыжусь этого.

– Зато стыжусь я! – Воскликнула Нобуко. – Все фрейлины двора смотрят на меня глазами, полными презрения и ненависти. Один только ты этого не видишь.

– Послушай, Нобуко, ведь, я умираю… Неужели же у тебя нет других слов для меня? А, помнишь, когда-то нам было очень хорошо вдвоём… Помнишь? – Сёгун тяжело и хрипло задышал, его бледные щёки и лоб покрыла испарина. Он попытался улыбнуться, но его улыбка напомнила страшную гримасу боли. Нобуко в ужасе вскрикнула, и, закусив отворот кимоно, выбежала из опочивальни. Наступило неловкое молчание, в ходе которого главный советник Ёсиясу, стоя на почтительном расстоянии от господского ложа, слегка опустил голову, глядя куда-то вниз и в сторону.

– Ну, вот, ты и сам всё слышал, – наконец, произнёс умирающий. – Тяжело и больно так уходить… Но что поделаешь: это моя карма. И всё же я хотел бы услышать от тебя, Ёсиясу, почему это стало возможным именно при моём правлении. Что я делал не так? Чем прогневал богов? Ответь же мне!

– У меня, конечно, есть своё мнение по этому поводу, – тихо произнёс Главный Советник, – но я не смею высказать его вслух, мой господин.

– Не бойся, Ёсиясу, я никогда не наказывал за правду преданных мне людей, а если бы даже и захотел сделать это теперь, то всё равно не успел бы… – Сёгун скривился в грустной усмешке. – Итак, я слушаю тебя. – Чиновник оторвал от пола глаза и взглянул на того, кто управлял «Ниппон коку», страной восходящего солнца, без малого двадцать девять лет.

– Я думаю, что настоящего правителя, хоть и рождённого на Земле, всё равно выбирает Небо, а не народ и не слепой случай, – сказал Ёсиясу. – Нет ничего случайного, – всё имеет свою причину и следствие, как учит нас Будда. Но иногда властитель, будучи сыном небес, опережает земное время, в котором живёт и тогда… – Он на мгновение замялся, но Цунаёси нетерпеливым жестом велел продолжать. – И тогда, – повторил Ёсиясу, – многие его деяния, направленные против жестоких нравов общества, даже самые благородные из них, не находят отклика в сердцах современников, особенно если они, эти деяния, сами основаны на крайней жестокости по способу их воплощения.

– Что ты имеешь в виду, советник?

– Только то, мой господин, что мы живём в жестокий век, унаследованный от кровавого прошлого, и одними только наказаниями и страхом сегодня никого не заставишь быть добрым по отношению к другим. Возможно, когда-нибудь люди сами, безо всякого к ним насилия, и без насилия с их стороны, дорастут до понимания Ваших великих идей, но, увы, это произойдёт не скоро. Может быть, для этого понадобятся столетия. – Значит ли это, Ёсиясу, что все мои беды происходят оттого, что ради спасения убогих, сирых и больных я казнил ослушников моих Указов?

– Отчасти, да, мой господин. Не убивать живое в принципе, – значит не убивать никого. И уж тем более – людей. Так учит Будда. Но есть ещё и другое, наше древнее учение, которому уже много веков поклоняются все японцы. Это Синто. Вы же лучше меня знаете, что на этой земле живы не только мы, люди или другие существа: звери, птицы рыбы и насекомые. Живо вообще всё, даже то, что не кажется живым: земля, растения, камни. Вся природа – это один большой организм, который имеет свою душу и карму. Так почему же, если в нашем теле заболевает один орган, и от этого страдают все остальные, – почему в природе не должно быть также? Когда зло и жестокость наталкиваются на добродетель, навязанную силой, то зло только умножается. От этого происходят все смуты. Поэтому, если сам человек и его дела становятся источником зла, хоть и направлены на благие цели, то природа начинает мстить за нарушение её равновесия. – Советник внезапно умолк и, смиренно потупя взгляд, встал на колени. Такого Сёгуну ещё никто и никогда не говорил.

– А сейчас я готов принять смерть за свою дерзость, мой господин – сказал он. – Позвольте мне сделать сеппуку.

Токугава Цунаёси с минуту, молча, смотрел на собеседника слезящимися глазами, после чего зашёлся хриплым, продолжительным кашлем. Его лицо вновь покрыла обильная испарина, а трясущиеся руки стиснули грудную клетку так, словно пытались освободить её от невидимых, давящих пут.

– Зачем мне твоя смерть, – отдышавшись, произнёс он сиплым голосом. – Ты сказал то, что думаешь, а это большая редкость для нашего круга. К тому же ты сказал правду. Я и сам много думал об этом. Но ты не представляешь, что значит быть властителем, который может ослушаться голоса своей совести и даже перешагнуть через сострадание к ближнему, но, при этом, не может отступиться от своих Указов и дворцовых регламентов. Для него страх потерять авторитет власти зачастую гораздо сильнее любых нравственных норм. Ты думаешь мне не жалко тех сорока семи ронинов из провинции Ако, которые несколько лет назад по моему повелению сделали себе сеппуку. Тогда они спасли честь своего господина и свою собственную, обезглавив моего церемониймейстера Кира Ёсинака, который смертельно оскорбил их самурайское достоинство. Они были во всех смыслах правы, но что я мог сделать. Закрыть глаза на убийство чиновника высшего ранга в моём дворце? Теперь в глазах всех жителей Эдо они – герои, которых воспел даже мой любимый театр Кабуки, а я – тиран. Так что ли? – Цунаёси попытался приподняться, но ему это не удалось. – Кстати, сорок седьмой ронин, самый молодой, кажется остался жив: его решили спасти его старшие товарищи. Да встань же ты уже, Ёсиясу, хватит протирать колени, – раздражённо проговорил он. – Лучше помоги мне лечь повыше на подушку. – Советник энергично вскочил и, ловко подхватив под мышки обессилевшее тело сюзерена, подтащил его вверх, зафиксировав в положении полусидя. Теперь Сёгун походил на маленькую, высохшую мумию.

– Кстати, если следовать ходу твоих мыслей, – через минуту продолжил он, – то именно после самоубийства этих ронинов и случились самые страшные несчастья во всю эпоху Гэнроку: от землетрясений и тайфунов погибли десятки тысяч людей, был разрушен мой замок и большая часть городских кварталов. Даже Фудзияма, воспетая всеми моими поэтами и молчавшая до этого много веков, разразилась извержением, и в гневе накрыла пеплом всю столицу. – Ёсиясу увидел, как из глаз Сёгуна, уже изрядно подёрнутых мутной пеленой, покатились слёзы. Он отвернулся, чтобы не видеть слабости своего повелителя, который опять тяжело и прерывисто задышал, борясь с удушьем. Говорить так много ему было нельзя, и эти слова забрали последние силы.

– Ёсиясу, ты здесь? – прохрипел он, шаря руками по воздуху и глядя куда-то в сторону уже невидящими глазами, из которых по-прежнему струились слёзы.

– Я здесь, мой господин.

– Присмотри за племянником и женой… Потом… Они самые родные мне… И ещё. – Цунаёси долго подбирал нужные слова, прежде чем разомкнуть запекшиеся губы. – Как думаешь, простит ли меня мой народ когда-нибудь, оценит ли?

Было видно, что каждое слово даётся ему с огромным трудом, а подступающая смерть уже окончательно и плотно приложилась костлявой десницей к его измученному лицу, придав тому неестественную бледность и угловатость черт. Ёсиясу не мог больше сдерживаться и беззвучно плакал: он искренне любил своего хозяина и был беззаветно предан ему.

– Пока существует империя «Ниппон Коку», мой господин, потомки будут почитать Вас, как святого, и я уверен, что на этой, священной земле никто и никогда не будет есть собак. – Главный Советник Пятого Сёгуна династии Токугава понимал, что произносит свои последние слова для лежащего перед ним человека, недолгие мгновения жизни которого были уже сочтены. Он закрыл глаза и, молитвенно сложив у груди руки, стал нашёптывать мантры сострадания.