— Это всё?

— Пока нет, — глядя на певца, сказал Кё. — А вдруг я что-то… упустил в прошлый раз? Мало ли. — Тоору рассматривал Матсумото так въедливо, словно тот был музейным экспонатом.

Познакомившись с Ниимурой, Така уже примерно представлял, куда может зайти этот фарс и готовился морально, чтобы не реагировать особо остро. Он уговаривал себя относиться к Кё, как к душевнобольному, но эпитет «мудак» никак не покидал разгорячённое сознание певца. Пусть и душевнобольной, но такого ещё поискать. Как его терпят согруппники? Он же абсолютно невозможен!

— Может, мне ещё покрутиться?

Ниимура скептически приподнял сбритую бровь.

— Нет. Уволь.

— Ну, тогда пока, — Матсумото показательно зевнул, похлопав себя ладонью по рту, и сделал несколько шагов в сторону коридора.

— Хара! — вдруг выкрикнул Кё. Руки вздрогнул и резко повернулся, осознавая, что вновь купился на провокацию. — Тебе, всё же, интересно! — обрадовался Ниимура. — Ладно, к делу. Тотчи не такой плохой, как я преподнёс, а ты, дурак, потому что повёлся. Видишь ли… он слишком замкнут, если дело касается… того… ну, что у вас там с ним… Он влюбился. — Мужчина изобразил в воздухе что-то непонятное и презрительно скривил рот. — Ты же понял, да? Хара — гордый пень. А ты слишком помешан на себе, чтобы увидеть что-то, расположенное дальше твоего огромного носа.

— Снова пытаешься меня задеть? — отрезал Руки. Тыльной стороной ладони он вытирал влажную шею. Хоть в здании было нежарко, он всё равно вспотел. От злости. — Зря тратишь время. Мне плевать.

— Ко-ко-ко! — Кё сложил руки на поясе и замахал локтями, как маленькими крыльями, изображая курицу! — Не лги: ты б меня давно послал, а вместо этого стоишь и слушаешь. То-ши-я. Вот, видишь? Какое тупое у тебя сейчас лицо! Надеюсь, ты не настолько дурак…

— Иди нахуй!

Ниимура смерил Руки взглядом, каким обычно смотрят на человека, у которого интеллекта не больше, чем у инфузории. — Ладно, можешь беситься сколько угодно. Бывай! — Кё отвернулся и вызвал себе лифт.

— Поливать человека грязью гораздо удобнее, чем просто извиниться, — устало произнёс Матсумото. — У тебя что, манера общаться такая? — Руки медленно выдохнул, пытаясь успокоить разбушевавшиеся нервы, и вымученно улыбнулся. Кё пришёл не извиняться. Он здесь из-за Хары, разумеется. Заглаживает собственный косяк, иначе для чего ему выгораживать басиста? Совесть замучила что ли? Другие варианты в голову не приходили вообще. — Я понял, зачем ты здесь, — сказал Таканори, — но грехи твои отпускать не собираюсь.

Вокалист Диров лишь ухмыльнулся. На мгновение в его взгляде промелькнуло нечто похожее на симпатию.

— Ни о чём спросить не хочешь, Руки?

Матсумото поднял голову.

— Нет. Уволь, — передразнил певец Ниимуру. Единственное, чего Таканори сейчас хотел, так это чтобы его оставили в покое.

— Аминь, — Кё ехидно заржал, заходя в лифт. Затем, вдруг швырнул в Таканори скомканной бумажкой, в которой брякнуло что-то тяжёлое. — Вы оба идиоты!

— Да ты, вообще, нормальный?! — Взглядом, полным негодования, Матсумото провожал исчезающего за подвижными дверями вокалиста, и, вдруг догадавшись, посмотрел себе под ноги. На бумажке были нацарапаны какие-то цифры. Развернув листок, певец прочёл кандзи: «Хара Тошимаса новый номер», а ещё в него была завёрнута маленькая гаечка. Руки рванул к лифту, судорожно нажимая на кнопку вызова, надеясь, что тот ещё не уехал. Дверцы медленно, но верно, разъехались в стороны. Стоя в глубине кабины, Кё взирал на Матсумото с выражением утомлённой дивы, которую всё достало.

— Ну, что ещё? — манерно выдал он.

— Где он?! — зарычал Руки.

Кё ответил с небывалой безмятежностью:

— В Токио. Предаётся ностальгии. Ну, час назад точно предавался! Дома у Шиньи. — Кё посмотрел на часы. — Не может решиться и ждёт у моря погоды… Да хрен знает, чем он там занимается… Меня не приплетай сюда, я просто проследил… Ну, или не просто.

— Зачем ты это делаешь?

— Что именно?

— Какая тебе выгода сводить нас?

— А если никакой? — в тон певцу протянул Ниимура. — Будь здоров!

Ещё несколько минут Руки провёл в коридоре, переваривая весь разговор. Кё был прав: они все слишком зациклены на собственных проблемах, чтобы обращать внимание на чужие. И Таканори снова заревновал Хару к этому невысокому мужчине, который, таким вот, невообразимым образом возвращал свои долги.

— …Мне надо уйти, — кинул певец небрежно Каю, кутаясь в безразмерную кофту.

— Подожди… у нас же совещание…

— Мир не рухнет, если я пропущу его. И тур не случится завтра! Дай мне время, Кай. У меня выходные, чёрт возьми! Я мог бы улететь на Мальдивы…

— Поедешь на сутки позже. Разве это такая проблема?

— Проблема в том, что рушится моя жизнь!

Ютака ничего не ответил, лишь задумчиво почесал затылок. Наверное, Руки действительно лучше побыть сейчас одному.

***

Возможно ли дать объективную оценку самому себе? Идентифицировать как идиота, или же назваться молодцом? Существует шестое чувство, которое помогает определиться с выбором, но я никак не могу пересечь эту черту. В теле тяжесть, а в мозгах каша. Во мне нет уверенности в правильности того, что я хочу и что я делаю со своей жизнью. Речь идёт о моментах, когда принимая решение, в итоге поступаешь с точностью наоборот.

Я внял совету Каору и получил всю необходимую информацию. Этакая разновидность сталкинга: узнать, что объект «А» на три дня (не считая дороги) собирается на Мальдивы, причём, в гордом одиночестве; выяснить название отеля и всякие мелочи, связанные с этим — номер рейса, расположение бунгало и даже имя массажистки. И… забить, оставшись в Токио, понимаете? Он в порядке, ему хорошо. Нормальная отговорка? Я постоянно задаю себе вопрос «ЗАЧЕМ?» и… не могу на него ответить.

Помчаться догонять пассию, чтобы… Н-да. Банальщина! Я искал варианты, на раз отсекающие идею чёртовых полётов хер знает куда и зачем. Четырнадцать часов в воздухе, ради баланса бушующих внутри гормонов? Нет уж, увольте. Я всячески пытался убедить себя, что без меня Руки будет лучше. Глупо заставлять человека нервничать и нарушать его покой нелепым вторжением… И даже не это: интуиция подсказывала, что на Мале мне делать нечего. С этой мыслью я сдал назад купленный билет, поймал такси, и, сообщив водителю адрес, уехал из аэропорта. Шизофрения, наваждение, безумие — можно называть как угодно.

Расплатившись с таксистом, я выполз из машины. От скуки зашёл в кондитерскую.

— Молочный коктейль и пончик с ванилью, — заказал я. — С собой.

Слоняясь по квартире, жевал приторный пончик, и, запивая его коктейлем, не знал, куда себя деть. Я мог дождаться Руки и в Токио. Более того, я мог ему позвонить в любое время. Только всегда есть «но». Минусы телефонных разговоров, это отсутствие возможности посмотреть в глаза и удержать, если что-то пойдёт не так. А «не так» происходило всякий раз, с тех пор, как я лишил нас секса. И за это расплачивался не только Руки.

Я очень много раздумывал над тем, что сделал в угоду собственному эгоизму, и ведь даже Рейту избил именно по причине уязвлённого самолюбия. Так какого хрена?!

Только вот, отпустить Гаечку у меня не получается. Видит Бог, я пытался. Я старею?

— …Шинья! Я не могу быть один.

— Так, ты что, не уехал? Эй, погодь… — на том конце раздался тяжёлый вздох, и затем, долгая возня. — Приезжай. Жду.

***

Дверь ему открыла Томоко Кавасэ. Выглядела девушка весьма пикантно: волосы растрёпаны, а старая футболка Терачи с трудом закрывала ягодицы. Огромная пройма открывала взгляду часть маленькой аккуратной груди и выбритую подмышку. Увидев Хару, подруга Шиньи нисколько не смутилась. Удивился Тошия.

— Привет.

— Заходи!

— А твой муж в курсе, что ему изменяют? — откровенно разглядывая тёмный сосок женской груди, Тотчи наклонил голову и поправил очки. Присутствие Кавасэ в доме говорило лишь о том, что Терачи пошёл в отрыв, либо впал в меланхолию… В любом случае, для него это полезное разнообразие.