В меня летит тюбик смазки: я принимаю, что прикосновений сегодня минимум. Но роль, которую он мне уготовил, я обязан исполнить с блеском.

Я его вещь.

Страсть к боли воспевает гимн мазохизму. Подготовка нужна не особо — я привык, и вполне осознаю, что восторг от вторжения плоти, вспарывающей нутро, граничит с патологией. Да какая, к херам, разница! Дышу ровно и закрываю глаза, выполняя то, что от меня требуется.

— Открой, — говорит Хара, тяжело нависая сверху.

Он наблюдает, как в процессе «удовольствия» изменяется размер зрачков. Да, по ощущениям сейчас меня будто пронзают калёным железом. По лицу Хары пробегает тень удовлетворения, а я, стискивая зубы, вцепляюсь ногтями в его зад. Но разве кому-то под силу удержать набирающий скорость локомотив? С моей стороны не стоило даже и пытаться. Хара возмущенно рычит, заставляя убрать руки; жёстко толкается, провоцируя на крик, сдаёт назад и делает плавный рывок в моё тело.

…Мой садист. Можно ли получать кайф от знания, что причинённая боль приносит не только страдания? У него сейчас, должно быть, крышу сносит от морального оргазма.

А я — вещь. Резиновая кукла. Мне нельзя шевелиться, прикасаться к нему и разговаривать. Удары по простате генерируют спазмические всплески наслаждения. Хара делает «хорошо», лишь нарушая баланс с «унизительно». Нравится ли мне такой подход? И да, и нет. Да, потому что в такие моменты я вверяю ему всего себя. Нет, поскольку порой становится страшно от осознания, насколько далеко в этом можно зайти.

«Не дальше, чем ты способен вынести». — Его слова.

Руки сами тянутся обнять его — очередная победа чувств над разумом. Хара фыркает, останавливаясь, и чтобы предотвратить возможные романтичные поползновения с моей стороны, снимает галстук и, молча, фиксирует мне руки за спиной.

Я уложен на стол вниз лицом. Пальцы Дома вцепляются мне в волосы, чтобы его «вещь» прекратила, наконец, проявлять самосознание. Кукла должна удовлетворять желание хозяина, своеволие наказуемо, а Хара в этом мастер. Послушно принимая его семя, я почти смиряюсь с тем, что заслужил, чтобы остаться без оргазма.

Но, похоже, я ошибся: это ещё не всё. Меня стаскивают на пол. Я лежу на боку, под голову Хара подсовывает свою аккуратно сложенную рубаху, а моя брендовая майка бережно подкладывается под член.

Придвинув стул, Хара садится на него и закуривает, снисходительно глядя сверху вниз.

— Ты секс со мной тоже считаешь покушением на свою чёртову независимость? Отвечай, параноик несчастный.

— Конечно, нет.

— Конечно, нет, — повторяет он расслабленно. — Рот открой, язык высунь. Дальше! — Он стряхивает пепел, и острый носок замшевого ботинка прищемляет мой язык к полу. — Умница, вот, так. Не против побыть пепельницей? — он говорит, не вынимая сигареты изо рта, и дым летит мне в лицо уже вполне прицельно. — Чего молчишь? Не нравится? — Перетянутая эрекция мучительна. Хара наклоняется, чтобы снять кольцо, и его вторая нога тут же пригвождает к полу мой член. — А так? — Я давлюсь воздухом, когда ботинок начинает беспощадно топтать мою плоть.

Святое дерьмо! Я ничего не мог возразить. Хотелось орать, но из глотки вырывались лишь какие-то нелепые всхлипы и стоны.

— Не может не нравиться! — шипит Хара сверху. — А знаешь почему? Ты доверяешь мне это… И вот, что бесит… — задумчиво продолжает он, — куда девается это твоё сраное доверие за пределами блядской койки?! — Хара продолжает экзекуцию, и нога давит сильнее, а я, не помня себя, начинаю выть уже совсем по-звериному. — Мы оба знаем, чья это вина, — говорит он. — А я не согласен ограничивать наше общение одной лишь постелью, понял? Мы вернём договор, и ты отменишь пункт о невмешательстве. Не смей лишать меня ответственности, Руки-кун!

Напряжение и боль достигают апофеоза, и я с осознанием своей полной беспомощности забрызгиваю спермой его обувь.

Тело будто взорвалось… я потерял способность дышать, но через мгновение обрёл её снова… Уставившись в одну точку, я тупо лежал, не заметив, что Тошия развязал мне руки и теперь разминает запястья. Оргазм был потрясающий.

По правде говоря, мне стоило разозлиться, как минимум, но ничего подобного я не чувствовал. Хара сказал всё, что было нужно. И сделал из меня пепельницу, гад.

— Сукин сын, — выдаю, наконец.

Тошия невозмутимо смотрит сверху вниз, иронично приподняв бровь, и затем, кидает мне пачку салфеток.

— Не я захотел выяснять отношения во время секса.

— Всё равно сукин сын, — бурчу, вытирая себя и его чёртовы ботинки.

Он протягивает руку, помогая мне подняться с пола.

— Надеюсь, это не всё, что ты можешь мне сказать, Така.

«Така» — игра закончена.

…Матсумото допивал остатки коктейля, с сожалением понимая, что через минуту его любовник завяжет галстук, и распахнутая до середины груди рубаха будет застёгнута на все пуговицы; любимые Rolex вновь украсят его кисть, и… Всё. До свидания. Чтобы оттянуть момент, Руки хватает часы и прячет их в ладони.

Да, конкретики этим отношениям явно не хватает. Когда они увидятся в следующий раз? А на какой ноте расстанутся? Хара привык уходить: таковым был стиль его жизни, но Руки пока не догадывался, что для Тотчи возвращаться к нему становилось естественной потребностью; это как дышать полной грудью или слушать пение птиц за окном, играть на гитаре и складывать звуки в мелодию.

Осторожность Матсумото задевала за живое. Таканори сюрпризов не любил. Опасаясь стороннего давления, он не приветствовал инициативу, за исключением одной — инициативы к сексу. Хара, хоть и понимал причину, устранить её пока не мог.

У мужчин есть и другие важные дела, именуемые работой, долгом, самореализацией и целями. Но Тошией сейчас овладело далёкое чувство из подростковой юности, когда по венам сладко разливается патока влюблённости, и, одновременно, как-то тревожно сосёт под ложечкой. Хотелось остановиться и просто не думать.

А Руки не знал, что ответить. Его отрезвевший мозг кипел, посылая сознанию обрывочный рандом из мыслей, где каждая новая оказывалась ещё нелепее предыдущей. А Хара… может, и не надо ничего говорить, а?

— Чёрт, Тошия, я не знаю.

Хара вытирает лицо, откидывая назад волосы, смотрит на любовника.

— Часы отдай.

Таканори ловит его кисть, молча, надевает браслет; тишина разбивается характерным щелчком застёжки.

— Договор… ты сказал, что… А что, собственно, даст тебе эта ответственность?

— Я помню, что я сказал. Считай это гарантией обезопасить себя от всякой возможной… херни.

— Но ты же не хотел… — начал было Матсумото, но его тут же прервали.

— Как-то не айс от мысли, что ты чувствуешь себя безвольной тряпкой рядом со мной. Не хочу, чтобы ты боялся, что я тебя сломаю. Поэтому в Дома и боттома мы больше не играем. И вообще, не спим.

— Что?

— Что слышал.

— Из-за какого-то грёбанного пункта ты лишаешь меня секса? — Руки такой расклад шокировал, но спорить было бесполезно, раз уж Хара что-то решил. — Ладно, альтернатива хоть есть? Во что теперь будем играть, если вообще, будем?

— В нормальных. По мере возможности. Восполним пробелы, узнаем друг друга лучше… Как там происходит у большинства? В кино могу пригласить, или пожрать сходим, например. Кстати, не стесняйся мне звонить, всегда рад поболтать. Обо всём. Гаечка.

— Блять! Да ты издеваешься!

— Не нравится?

— Вообще!

— Ну, тогда, пока. Увидимся в Нагойе. Если захочешь.

— Подожди, — в сердцах произнёс Руки, и, тяжело вздыхая, добавил: — Чёрт тебя дери, Хара, я всё понимаю, но…

— Но?

— Ладно. Я согласен и на кино.

========== 26. Нормальные ==========

После разговора в клубе басист засомневался: получится ли у них с Руки вообще что-нибудь? А вдруг это и есть тот предел, за которым искать больше нечего? Дверь в никуда. Что в этой жизни, занятой постоянными разъездами, Тошимаса мог дать Таканори? А нужно ли Руки от него хоть что-нибудь ещё, кроме секса? А чего хочет сам Хара? Монополии, типа «Разделяй и властвуй»? Точнее, «Обладай»… Да. Он конкретно упустил момент, когда собственник в нём начал рваться на свободу.