От жёсткого прикосновения у Таканори резко заныл низ живота. Тело пронзила волна неконтролируемого возбуждения; тяжело дыша, он поднял на Тошию затуманенный взгляд, встречая в потемневших глазах отражение собственного безумия.

— Ты сказал «возможно»? Уверен, фраза «Хочу тебя до одури» способна изменить сейчас очень многое.

— Мы расстались, Руки-кун. По твоей инициативе.

— Только не говори, что не хочешь меня. У нас это взаимно, Хара.

— Блять! Гаечка…

— Хоть Гаечкой зови, хоть блядью, — звучал сорванный шёпот, — смысл не меняется.

— Просто охреневаю!

— Ну, кто-то же из нас должен сделать… хоть что-нибудь.

— Провоцируя на секс?

— А как иначе? Я влюблён в тебя, если ты до сих пор не заметил!

Не ослабляя хватки, Тошия взирал на Матсумото, вспоминая, как совсем недавно исступлённо целовался с его фотографией, не в состоянии выразить словами того, что чувствует. А Руки вот, хватило смелости признаться.

— Я люблю тебя, Хара, — повторил певец, нетерпеливо облизывая рот. — Зачем мы тратим драгоценное время, сопротивляясь сами себе?

Этот голос, взгляд… и всего шаг до столкновения губами.

— Чего ты хочешь?

— Тебя хочу, — взахлёб шептал Матсумото. — Здесь и сейчас.

Проклятое чувство захлестнуло, утопило и погребло под собой. Границы стёрты. Крепкие объятия, сорванное дыхание. Отступать уже некуда. Разве Хара мог отказать? Да ни за что!

— Чёрт тебя дери… Поцелуй меня. Сейчас же!

…Небоскрёб напротив переливался, купаясь в неоновом блеске огней. Иероглифы восхваляли могущество порно-индустрии, а Руки, упираясь ладонями в прохладу стекла, сходил с ума. Он так и знал, что извращенец Тошия притащит его именно в ванную. Иллюзия страха, что их увидят и убийственный запрет на касания вновь заставляли певца забыть вообще обо всём. И хотя секс при свидетелях (пусть и мнимых) негласно приветствовали оба, Руки, по старой памяти, пытался сохранять приличия, повторяя: «А вдруг там всё видно?», «Ты уверен?», «Может, в кровать, а?» На что его тут же грубо вдавили в окно.

Дрожащие пальцы никак не могли справиться с пряжкой ремня, но другие уже действовали более уверенно. Хара ласкал его через белье, одновременно избавляя от одежды. Движения рывками, несдержанные и торопливые. Хара был непредсказуем, дезориентируя мягкой лаской, и заставлял почти кричать от желания.

— Я представлял тебя здесь с того момента, как только увидел эту чёртову ванну. Надеюсь, ты меня понял, или включим свет, чтобы уж узнать наверняка?

Какое волнующее откровение! У Руки аж дух захватило.

— Ты фантазировал обо мне!

Тотчи не церемонился, заставляя тело разом вспомнить обо всём, что, казалось, Матсумото забыл за эти четыре месяца. Он чувствовал, что Хара не сможет долго сдерживаться, а раз так, то на мягкость обращения рассчитывать не стоило. Впрочем, как и всегда. Его Дом вернулся, а вместе с ним игра, истязающая болью.

Мазохист внутри Руки бился в экстазе. Ему хотелось большего, но Хара, ухмыляясь, лишь провел пальцами по приоткрытым губам:

— Этого сейчас недостаточно, правда?

Грубые ласки вырывали из лёгких хрипы и стоны. Губы нежно коснулись спины, заставляя вздрогнуть от контраста, когда ладонь Хары тяжело упала на крестец, вынуждая певца прогнуться.

Бесстыдство, с которым Матсумото подставлялся ему, заводило до предела. Певец напоминал кошку в период течки, которая грациозно выгибает спинку, подставляя зад. Размерено погружая пальцы в тесноту чужой плоти, Тошия будто хотел запихнуть туда всю руку целиком, с силой заставляя мышцы расходиться. Даже осознав, что его действия вызывают у Руки чувство разрывающего дискомфорта, Хара ничего не мог с собой поделать. Потакая фетишам, он пользовался каждым моментом выпавшей близости, не контролируя своё темное «я». Движения становились сильнее, увеличивая амплитуду. Тотчи продолжал пытку до тех пор, пока плоть не стала податливой настолько, что пальцы входили в нее, как в мягкое масло. Но всё же, он отвлекал любовника от боли, оттягивая момент.

Ладони крепко сдавили узкие бёдра, не позволяя шевелиться. Первобытный инстинкт забирал своё, открывая дорогу освободившейся похоти. Расстегнув штаны, Тотчи ухватил певца за талию и притянул к себе.

…Хаотичные движения генерировали удовольствие, разрядами тока разливаясь по телу. Влажные пальцы терзали плоть, приближая момент истины. Руки вдруг задрожал, как при ознобе, выгнулся, сжимая любовника внутри себя, но Хара обхватил его руками, заставляя выпрямиться, и удерживал в вертикальном положении.

Ощущение от неконтролируемой реакции чужого тела было непередаваемым. С чем ещё можно сравнить осознание, что именно ты являешься причиной такой сверхчувствительности? С Руки подобное происходило, когда они трахались в первый раз, и Тошия помнил об этом.

— Хара…

Просьба не о любви и не жажда действия. Тошия больше не мог оставаться в стороне от того, что происходит между ним и Такой.

— Мой, — тембр низкий, гортанный, алчущий, от которого у Матсумото побежали мурашки по коже. Пальцы с силой вплелись в тёмные волосы, вынуждая певца запрокинуть голову. Губы скользнули по напряженной шее, снимая с неё капельки пота. — Ты мой.

Эйфория накатила остро, затопляя реальность болезненной негой.

…Они почти сутки не вылезали из постели, прерываясь лишь на еду и на то, чтобы немного поспать. К удивлению Руки, Хара оказался очень заботливым, и эта черта добавляла ещё один плюсик к общей карме. Басист сейчас был рад сделать для Таканори что угодно, и когда Матсумото улыбался, Хара чувствовал удовлетворение.

Они не обсуждали будущее, не задавали ненужных вопросов, не строили планы. Просто использовали шанс, осознавая, что отведённое им время не бесконечно: обернувшись мгновением, оно исчезнет, затерявшись в отголосках памяти.

Но этот день, вырванный из серой обыденности, казался слишком живым и ярким, чтобы его забыть.

***

—…Слушай, а ты действительно представлял меня… ну, это самое… в ванной?

— Мне больше делать нечего?

— Это очень романтично, если ты думал обо мне, когда…

— Дрочил? Я этого не делал, — отрезал Хара. Он и сам не знал, отчего не хочет признать столь очевидный факт. Возможно, это было нежеланием сдавать позиции, становясь на равных. Но в реальности, не связанной с постелью, Тошия никогда не относился к Руки как к нижнему.

— Интересно, что же ты себе представлял? — лицо Таканори приобрело выражение крайней задумчивости. Наивное до дебилизма.

— Что я сейчас сварю кофе, — сказал Тошимаса, многозначительно улыбаясь, — и в благодарность ты сделаешь мне минет, — продолжал он обыденно, заставляя певца встать с кровати, и последовать за ним на кухню. — А дальше я тебя свяжу. Романтично. И мы займёмся сексом. Тоже романтично и неспеша. Если захочешь.

***

Реальность — это мир, который не живёт по законам чувств. Он строит существование по канонам обязанностей и долга, и, нагружая обязательствами, вынуждает смиряться с данностью.

— Когда ты уезжаешь?

Руки полулежал в тёплой воде, впервые в жизни принимая ванну с пеной. Европейская традиция, которую захотелось попробовать, ведь в Японии такое не практикуется. Окружённый душистым ароматом, Таканори наблюдал за передвижениями белых островков из пены, которые пышностью напомнили вокалисту облака.

Откинувшись на грудь Хары, Руки ощутил умиротворение. «Тум-тудум-тум-тум…» — стучало сердце Тошимасы. «Тум-тудум-тум-тум…» — повторил певец про себя, складывая ритмическую комбинацию. Подхватив сигарету из пальцев басиста, Матсумото затянулся.

— Сегодня, — ответил Таканори.

А Хара, разглядывая результаты своих деяний, осознал, что опять перестарался: следы укусов расцвели на бледной коже певца, как бутоны маленьких цветов. Опухшие губы казались слишком яркими, и Тотчи вновь ощутил прилив желания.

Затягивать процесс расставания было ни к чему. Тошимаса хотел, чтобы Така задержался ещё, но знал, что тот не останется.