Ох уж эта подсознательная жажда наказания! Режим мазохиста в стадии «включен» с того самого момента, как Тотчи открыл дверь, а может, и раньше. Эта дикая потребность усиливала и без того плачевное состояние Руки, доводя его до отчаяния невозможностью сделать то, чего он хотел на самом деле. А ведь, казалось бы, так просто: всего-то почувствовать себя в безопасности, окунаясь в тепло чужих рук, скрыться от всего мира хотя бы ненадолго. Ощутить поддержку.

— Хватит! — басист впервые повысил голос, и Руки вжался в стену. — Ты что, действительно думаешь, что я приехал тебя унижать?

— А разве нет? — безжизненный лепет. — Зачем ещё? Я не понимаю.

— Дурак ты…

Воцарилась тяжёлая пауза. Хара винил себя за то, что своим недолгим появлением в жизни певца, возможно, спровоцировал чью-то зависть.

— Ты всегда меня заставляешь говорить, а сам молчишь… Тошия… — нервный смешок. — Ты злишься? Презираешь меня? Что? — на мгновение Харе показалось, что тот сейчас упадёт, но нет, показалось. Матсумото закрылся, обхватив себя руками, шмыгнул носом. — Оказалось, что я всё-таки пепельница, да? — улыбнулся он. — Всегда возмущался, но в действительности вышло, что другого отношения я и не заслуживаю. — Руки снова хохотнул, а в глазах зазвучала тоска. — Всё кончено.

— Покажи мне лицо. — Осторожный шаг вперёд. Не потерять зрительный контакт, не позволить Руки отвернуться, удержать и выключить в нём этот чёртов режим. — Стой. Я сам подойду. — Шаг, а потом ещё три. Хара считал собственные шаги, сам не зная для чего.

Наступившая тишина заставила замереть обоих. Матсумото отвернулся, закрываясь руками, словно от удара. Хара осторожно откинул с головы вокалиста капюшон. Потихоньку отнял от лица его холодные ладони и с силой опустил их вниз. Убирая с лица прилипшие волосы, кончики пальцев аккуратно коснулись опухшей скулы, повторяя её форму. И Така вздрогнул, поймав на себе взгляд, наполненный едва подавляемой яростью.

— Кто?

Матсумото замотал головой.

— Не расскажешь мне? — Руки опустил взгляд и, вкладывая в удар все силы, оттолкнул басиста от себя. Но Хара рванул навстречу, чтобы прижать его к стене и ни за что не отпускать, несмотря на то, что Матсумото начал драться и изворачиваться, сопротивляясь, как дикая бестия, в попытках вырваться на свободу. — Кто-то из близкого окружения, я прав? Кому ты доверял и не ждал подвоха, — хрипло говорил Тотчи. — И тебя снова чем-то накачали… — Тяжёлая ладонь переместилась на шею, рывком привлекая вокалиста ближе. — Я в бешенстве, потому что этот кто-то возомнил, что может безнаказанно разрушать чужую жизнь, — прошипел сквозь зубы басист.

— Не лезь в это! — Матсумото не сказал больше ни слова, продолжая яростно отбиваться, пока чужие губы вдруг не прижались к его собственным, впиваясь до боли жёстко. Хара терзал его рот, заставляя губы разомкнуться, впустить внутрь язык, и вынуждал подчиняться. Это было шоком, и, Руки невольно сдался, отвечая. Он не питал надежд по поводу того, что Тошия когда-либо снова захочет прикоснуться к нему, а уж поцелуй в губы и вовсе сейчас казался чем-то нереальным, ведь это имело для Хары какое-то сакральное значение, и вокалист почувствовал себя окончательно сбитым с толку.

— Мне не плевать, — отстраняясь, произнёс басист. Почувствовав, как Така резко дёрнулся, Хара снова вжал его в стену. — Тихо, ну! — Рука опустилась на плечо, скользнув по лопаткам, поднялась обратно к шее. — Я тоже имею к этому отношение, — Тошия медленно выдохнул, — не только потому что ты мой саб. Ты — мой.

Уголки губ вокалиста дрогнули, и неожиданно он обмяк, ухватив Тотчи сзади за шлейку штанов. Дрожь его тела Хара ощущал даже через одежду; басисту пришлось ещё крепче прижать любовника к себе, и тот застонал, уткнувшись лицом в шероховатую ткань рубахи, в безысходности продолжая дёргать за чёртову шлейку. Руки ожидал унижения, оскорблений и скандала — это было бы логично — и поэтому был готов услышать всё, что угодно, но только не то, что услышал. И в голове никак не укладывалось, что факт того, что он побывал под кем-то, не оттолкнул Хару.

— Ты не должен… Так быть не должно.

***

Невыносимо. Как объяснить, что я больной на всю голову, потому что теряю контроль от его поцелуев. Какие слова подобрать, чтобы он не смел прикасаться ко мне, потому что я дурею от этого. Сейчас Тотчи просто обнимает, и его пальцы невинно скользят, поглаживая спину, но вся эта мнимая невинность наполняет мой пах тяжестью, а тело трясёт, словно в лихорадке, заставляя все внутри меня умолять Хару и жаждать его снисхождения. Даже находясь так близко, он умеет быть недосягаемым, и это сводит меня с ума. Нормальный человек не должен испытывать того, что чувствую я. Ведь, невзирая на стресс, моя похоть жива и здорова. Я смертельно болен тобой, Хара. Осознание дурацкой болезни навалилось именно сейчас, когда судьба так гротескно сыграла свою партию, а я так нелепо продул. Кажется, я перестал дышать. Ты мой афродизиак, усиливающий безумие. Рядом с тобой я безвольная кукла.

— Хара, отпусти…

— Хорошо, Руки-кун, — сказал Тотчи, улыбаясь, и, ослабив хватку, всё же не позволил мне уйти. Моя возбудимость нравилась ему, и поэтому отпускать меня Хара не торопился. Он выглядел расслабленным, только взгляд выдавал неоднозначность ситуации: слишком напряжённый. — Давай пройдём: неудобно торчать посреди коридора.

Я кивнул и выбрал самое нейтральное место — кухню. И оказавшись там, первое, что он сделал — сварил для меня кофе. Надо было хоть немного протрезветь, но я, наверное, пьянел еще сильнее, глядя на него и на то, как органично он вписался в мою кухню. Хара находился ко мне спиной, а я пялился, фиксируя в памяти его немного резковатые и размашистые движения. Любовался его торсом, обтянутым в клетчатый принт рубахи, прямой осанкой, ногами, до неприличия красивыми и ровными. И пока он с сосредоточенным видом добавлял в чашку корицу, мне вдруг до боли захотелось заглянуть в его глаза. Что в них сейчас?

— Снова зад мой изучаешь?

— Тошимаса.

— Ну? — Замирает с чашкой. Садится на стул. — Что такое? — На дне его зрачков застыла напряжённая тишина, и она такая горячая, что согревает меня, разливая по венам сожаление. Мне так жаль, что на этом всё закончится.

— Ты сможешь простить меня?

— Сначала узнаю, кто это был, и сверну ему шею, — сказал он быстро, а на щеках заиграли желваки. — Мне не за что тебя прощать, Така.

— Всё равно.

— Заладил… Ты что, живёшь по принципу «не причинять беспокойства окружающим»? А если они сами нарываются?

— Ещё есть более важный аспект: карьера. Разве ты бы не пожертвовал всем ради этого?

— Я не понимаю, как изнасилование соотносится с карьерой? — Тошия как крылья раскинул руки в стороны. — Или… Он что, имеет влияние на твою деятельность? Человек явно не чужой, поэтому нагнуть тебя ему было несложно. — Увидев, как я поморщился, он добавил: — Извини. Но ты хоть думал, что будет потом, в следующий раз? Погоди-ка…

Я чуть в обморок не грохнулся, представив себе, что Хара, словно Шерлок, вот-вот докопается до истины, воскликнув: «Это же элементарно!», и назовёт имя Сузуки. Надо бы срочно отвлечь его от темы, невзирая но то, что его догадки, возможно, были далеки от реальности.

— Вообще-то я не такой уж и беспомощный.

— Ага. Супермен! — невесело усмехнулся Тошия. — Свой разбитый нос я буду помнить вечно.

— Хара!

Он разминал собственные кисти, одновременно что-то обдумывая, затем повернулся ко мне.

— Между нами договор, и его срок пока не вышел. Так?

— Да.

— Ситуация дерьмовая. Из-за какого-то мудака я должен бездействовать, не реагировать и, мало того, ещё и забить на твоё существование. Надеюсь, ты улавливаешь, как непросто для меня принять всё это, ведь моё самолюбие пребывает в неебическом ауте. Ответственность лежит на мне, поскольку ты мой саб. А ведь я тебе слово дал! Кошмар, Руки-кун. Обещание связало меня по рукам и ногам. Единственное, чем я могу помочь… так это трахнуть тебя, — сказал он уверенно, будто все давно решено.