— Тебя это задевает, Аки? — спросил Юу.

— Нет, что ты, — басист нервно дернулся. — Я рад.

— Ну, вы закончили? — улыбаясь, лидер потрепал Сузуки по плечу.

— А что плохого в том, что человек счастлив? — безмятежно начал Аой, отвлекаясь от созерцания оконного пейзажа.

— Да ничего! — зло выплюнул Сузуки, бросая окурок в пепельницу и собираясь на выход вслед за Ютакой. — Кай, подожди.

— Акира, задержись на секунду, — произнес ритм-гитарист, хватая того за ворот куртки. — Разговор есть.

— Только недолго, — напомнил лидер, — у нас еще куча работы.

— …Рейта? — Заглянув в глаза цвета ореха и наблюдая лишь ослиное упрямство, ритм-гитарист The Gazette избрал более действенный метод, дабы донести до басиста свою глубокую мысль: выкрутил ему руку за спиной. — Не лезь, ясно? — Чувствуя, что тот пытается увернуться, Широяма прибавил болевых ощущений, выворачивая еще и пальцы. — Он не твоя собственность, проснись, Акира!

— Пусти! Это ты не понимаешь! Он взял его прямо в подворотне, как… какую-то… А Руки и рад был, его как подменили. Я видел собственными глазами…

— Рехнулся?! Зачем ты следил за ними?Тебе с Такой ничего не светит. Вы расстались. Забыл?

Последняя нарочито жестко произнесенная фраза немного отрезвила музыканта, и он перестал вырываться.

— Ну, конечно! Еще осталось пнуть меня по яйцам для вразумления, — сердито выплюнул Сузуки, свободной рукой пытаясь отцепить от себя ритм-гитариста.

— А нужно? — Аой, зажав сигарету меж зубами, шумно втянул дым. — Ты же знаешь — я могу.

— Все было прекрасно, пока не появился этот басист!

— Прекрасно было тебе, но не Руки.

— Чертов Хара! Что он в нем нашел?

— А у тебя вдруг в заду засвербило? Не будь сволочью и живи спокойно.

— Отпусти, больно! — завопил Рейта. — Сломаешь руку!

— Чем Матсумото заниматься, с кем и где — его личное дело! — осторожно выпуская приятеля, проговорил ритм-гитарист. — Неважно, как ты к этому относишься, у тебя нет права вмешиваться.

— Да, и мне жаль, — разминая конечность, с раздражением говорил Акира. — Жаль, что нет такого права…

— Рей!

Взгляд басиста стал зашоренным и злым, а это был плохой признак, очень нехороший; и Юу вдруг подумалось, что даже если сейчас двинуть ему как следует, вряд ли это возымеет действие — Рей был одержим Таканори уже много лет.

Когда-то они действительно были вместе, но творческая натура Руки очень часто требовала свободы; Сузуки был абсолютно не готов к такому повороту, а потому всячески пытался ее ограничить. На почве дикой ревности он провоцировал скандалы, требовал верности, вынуждая Таку оправдываться; в общем, изводил Матсумото бесконечными выяснениями отношений. Понятие «мой» витало где-то рядом, но никак не становилось осязаемым, и Акира бесился от ярости, не желая признать очевидного факта, что в природе отношений изначально нет ничего, что по-настоящему могло бы ему принадлежать. Сузуки стремился к постоянству, которое виделось ему в единственном значении — «навсегда», и эта узколобость напрочь выносила мозг певцу: для него «навсегда» было подобно смерти, и он начал активно искать лазейки, чтобы по-тихому и безболезненно улизнуть. Он устал. Ему хотелось расширить границы, наполняя свою жизнь чем-то еще, помимо ссор с ревнивым собственником, который оккупировал все его личное пространство. А Рейта упрямо не хотел замечать зыбкости собственного постулата.

Все менялось, кроме самого Сузуки. Он пытался удержать Матсумото рядом путем ожесточения контроля, относясь к категории упрямцев, которые строят идиллию на фундаменте из костей, безжалостно ломая тех, кого сами же возвели на пьедестал обожания, одновременно используя железный пресс. И Руки, естественно, не выдержал давления, за что и поплатился, загремев в больницу с сотрясением мозга, переломами ребер и ушибами. Это был первый и последний раз, когда Рей поднял на него руку, потому что на этом их отношения резко прекратили свое существование. Певец разом сжег все мосты, не оставив даже следов пепла; и только тогда до басиста внезапно дошло, что он был не прав.

Историю, разумеется, замяли; группа тщательно хранила секрет, не вынося конфликт за пределы своего круга, но с тех пор поведение Сузуки держалось под неусыпным наблюдением с условием посещения сеансов психотерапевта и с предупреждением держаться от вокалиста подальше. Но Руки добрый — он умел прощать; и как-то постепенно все утряслось. Кай крайне серьезно подошел к вопросу, взявшись опекать басиста, и даже не заметил, как эта опека переросла для него нечто большее; и все вздохнули с облегчением, решив, что, вдруг, жизнь Акиры наконец-то изменится в лучшую сторону…

— …Так не будь идиотом, подумай о Ютаке. Тебе дали шанс все исправить, так зачем разрушать то, что только-только начинает налаживаться?

— Не знаю. Порой мне кажется, что у нас с Таканори еще может все получиться.

Широяма тихо выругался: он ощутил приближение грядущего катаклизма. Вулкан, который все считали спящим, неожиданно проснулся и вот-вот начнет извержение. Выходило, что даже после разрыва Сузуки не переставал слепо надеяться на воссоединение. Оставалось только посочувствовать бедному Каю, который даже не догадывался об истинном положении вещей, и начать реально опасаться за Таканори, ведь неизвестно, что на самом деле у Акиры на уме.

— Рей, послушай! — Широяма укоризненно взглянул на согруппника. — Насильно мил не будешь, а Кай… он…

— Ему ни слова! Я ведь могу поговорить с Руки…

— О чем?

— Перестань считать меня идиотом, Юу.

— Я так не считаю, но… если ты навредишь ему… Короче, ты понял!

— Да ничего я не собираюсь…

— Да какая разница! — раздраженно прервал его речь Аой. — Веди себя как мужик! И мой тебе дружеский совет — забудь о Матсумото. Навсегда.

***

Тошимаса распахнул передо мной дверь своего жилища, пропуская вперед. Длинная челка падала на глаза, так что определить настроение по взгляду было сложно, но я почувствовал нервозность. Рассматривая обнаженный торс и какие-то надетые на голое тело, второпях и наизнанку, домашние треники с вытянутыми коленками, я подумал, что Хара никогда не заморачивается насчет одежды, предпочитая ходить дома в чем попало либо вообще без ничего, а штаны сейчас нацепил, видимо, для приличия, потому что ждал меня. Поймав его чуть терпкий запах, смешанный с парфюмом, я вдруг малодушно захотел прижаться к нему, но не мог себе этого позволить… А Хара понимает и ждет — рискну или нет. Порой кажется, что он читает мысли.

— Ненавижу сборы, — вместо «здрасьте» выдает он. — От меня, наверное, разит — некогда было сходить в душ. Прости.

— Не надо извиняться, — знаю, что нельзя, но все равно не могу удержаться, чтобы не дотронуться до него. Кожа плеча оказалась горячей и немного влажной, и он немедленно перехватывает мою руку. Хара не позволяет прикасаться к себе без разрешения, да мне плевать сейчас.

— Нет.

— Три гребаных дня! — простонал я.

— Тихо, тихо, тихо, — шепчет интимно и неожиданно целует мое запястье, выпуская ладонь. — Тебе не стоит жертвовать любимым делом ради нескольких минут со мной.

— Думаешь, я не знаю?

Наверняка все эмоции, что я собирался выплеснуть, красноречиво читались на моем лице, выдавая состояние с потрохами.

— Тогда, ты все понял, — Тошия прячет усмешку, отворачиваясь. Он не должен улыбаться — сейчас это бесит.

— Ты кромсаешь на мне трусы, оставляешь следы, приковываешь наручниками, — начал я, пытаясь вернуть улыбку, но у меня вдруг задергался уголок рта, — заставляешь врать Каю, выдумывая причины, по которым тот должен заботиться о моей собаке. Да я уже почти живу с тобой под одной крышей. И тебе совсем нечего мне сказать?

— Не накручивай. У нас еще полторы недели. — Он хватает с пола дорожную сумку.

— О! Так ты тоже считаешь денечки? — вырвалось у меня, но как иначе узнать, что скрывается за этими его бесконечными улыбочками? — Тошия! — С тоской смотрю, как в недрах безразмерного чрева сумки исчезают бумажник, очки, мелочь, две футболки, носки, толстовка… ловлю себя на мысли, что запоминаю вещи и их количество… Для чего вдруг захотелось выяснять несуществующие отношения? Я ведь даже не думал. Стоило просто быть милым, например; ну вот кто тянул меня за язык? — Твою мать…