Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Здесь ретивый красноармеец довольно грубо, теперь уже сверля глазами своего бывшего товарища, приглушённым голосом проговорил:

«А что ты тогда предлагаешь, Осип Моисеевич?»

«Я предлагаю самое простое и понятное решение – остаться жить здесь».

У ретивого красноармейца даже «глаза полезли на лоб» от такого заявления. А затем он так зловеще взглянул на Осипа, что у присутствующих возникло впечатление, что, красноармеец сейчас же наброситься на него и начнёт душить. Но ретивый красноармеец всё-таки сдержался. Он только сжал свои руки в кулаки и, в очередной раз, размахивая ими (видимо, у него была такая манера), зло выкрикнул:

«Ах, вон оно что! Как же ты?.. Посмел? Да…Ты!.. Да…Я сейчас тебя…»

Но Осип, как оказалось, сам был «не промах», и видно абсолютно не боялся ретивого красноармейца. Он, чувствую поддержку окружающих, спокойно и чётко добавил:

«Ну, ты там, полегче кулаками размахивай. Посмей только тронуть меня. Ты же знаешь, я сумею тебе ответить, да так, что мало не покажется».

Ретивый красноармеец опять надолго замолчал, собираясь с мыслями. Затем он попытался возразить. Но в этот раз напор его был опять гораздо слабее, и выглядел он уже снова каким-то беспомощным. Он видно хотел уличить Осипа в каких-то ещё «грехах», но это у него явно не получилось:

«А ты, Осип, случаем не из старообрядцев? По-моему, имя у тебя, типичное старообрядческое, хотя в именах я, честно говоря, не ахти разбираюсь».

На этот нелепый выпад Осип также спокойно ответил:

«Нет, я не из старообрядцев. Я родом из Нижегородской губернии, воюю с четырнадцатого года, с самого начала германской войны. На фронт ушёл двадцатилетним. Имею два Георгиевских креста. Так что за пять лет навоевался вовсю. Долг военный, считаю, выполнил до конца. Хватит теперь, пора и честь знать».

«А что же выходит и семьи у тебя на родине не осталось?» – с очевидным любопытством поинтересовался ретивый красноармеец.

Здесь необходимо пояснить, что Осип был самым нелюдимым бойцом в их части и никогда не рассказывал о себе. Все с огромным вниманием взглянули на него. Осип Моисеевич печальным голосом произнёс:

«Понимаешь, так уж вышло в жизни моей, что остался я круглой сиротой в самом младенчестве. Родителей своих совершенно не помню. Воспитала меня тётка, которая перед самой германской войной померла. А жениться я не успел. Так что, возвращаться мне не к кому, так как с дальними своими родственниками я никогда не общался».

Здесь ретивый красноармеец как-то машинально махнул рукой и печально проговорил:

«Ну, с тобой всё понятно. Видно, ошибался я в тебе, считая преданным революции сознательным красноармейцем. Ну и оставайся, записывайся в старообрядцы и отсиживайся, пока другие кровь за тебя проливать будут. Совести революционной в тебе ни на грош».

Общинный староста очень переживал. Он ещё не до конца оценил обстановку и не знал, чью сторону займёт третий, молчавший до сих пор красноармеец. Получалось, что именно от него зависело, кто победит в этом «соревновании». Поэтому, староста, как бы незаметно, посматривал в его сторону. Но в этот самый момент произошло именно то, чего он с таким нетерпением и тревогой ожидал. Этот третий красноармеец, которого звали Степаном, сидевший немного в стороне, резко встал и, набираясь смелости, глубоко вздохнул и приготовился говорить. Все в ожидании сразу же притихли и молча уставились на него, затаив дыхание. Присутствующие понимали, что именно сейчас решится судьба не только красноармейцев, но, вполне возможно, и всей старообрядческой общины.

Степан, поднявшись и с некоторым беспокойством взглянув в сторону ретивого красноармейца, с огромным волнением проговорил:

«Я полностью согласен с Осипом Моисеевичем» – а, затем, уже напрямую обращаясь к ретивому красноармейцу и, признавая его командирское старшинство (он и был их неофициальным командиром) добавил:

«Ты, Афанасий, как хочешь. Тебя мы не держим. Можешь, если желаешь, и в одиночку отсюда уходить и добираться до своих. А мы с Осипом здесь остаёмся, и это с точностью решено».

Этой убедительной фразой, «это с точностью решено», бывший боец Красной Армии, как бы подвёл полный итог своему небольшому, но, как он считал, ответственному выступлению.

В избе снова воцарилось молчание. Теперь все с огромным нетерпением ожидали ответа Афанасия, так, оказывается, звали ретивого красноармейца. Все понимали, что Афанасию очень нелегко решиться на какой- либо конкретный ответ, потому что, в данном случае, от него как раз и требовался именно конкретный ответ, без всяких так недоговорок, намёков и тому подобное.

Поэтому присутствующие на сходке, как односельчане, так и двое бывших красноармейцев, ставших с данной минуты такими же односельчанами, не торопили его и были готовы принять любое его решение. Наконец, минуты через две, Афанасий слегка приподнялся со своей не очень удобной табуретки и довольно тихо пробормотал. Он пробормотал одну-единственную знаковую фразу:

«Хорошо, я тоже остаюсь здесь».

Все готовы были зааплодировать, хотя, естественно, сдержали свой благородный порыв. Общинники и бывшие красноармейцы прекрасно поняли, каких трудов стоило Афанасию принять такое сложное для него решение. Действительно, далеко не глупым и очень хитрым был этот малограмотный человек. Несмотря на молодость, уже немало повоевавший, он кое-что в жизни понимал. Понял, видимо, он, что иного выхода в данной ситуации, у всех троих просто нет, что не поверят красные комиссары ни единому их слову. А в руки белых или зелёных ему, тем более, попадать никак не хотелось. Поэтому, он решил «не рубить с плеча», не торопясь осмотреться, а, затем, действовать по обстоятельствам. И, как правильно догадался заместитель старосты, Афанасий, осознав, что в данный момент ему «обчество» не одолеть, только ловко притворился смирившимся. На самом же деле его лютая ненависть к староверам никуда не делась, а, наоборот, усилилась.

Вот таким образом, то есть совершенно случайно, и остались жить в старообрядческом скиту трое бывших красноармейцев. Одним из них оказался арестованный впоследствии отец Василия Землянова Осип Моисеевич Землянов.

Глава 5

Осип Моисеевич – бывший красноармеец, воевавший с четырнадцатого года, не случайно первым предложил своим товарищам остаться в старообрядческом скиту. Дело в том, что его раненого выхаживала местная девица Авдотья Еремеевна. Она спасла его от смерти не только травами и заговорами, но, в первую очередь, своей лаской и вниманием. Когда она приходила к тяжелораненому бойцу, он сразу преображался, словно крылья у него вырастали. Авдотья заменила сироте от рожденья и мать и сестру. С детства лишённый материнской и, вообще, женской ласки, сочувствия, он потянулся к этой доброй, отзывчивой и неприхотливой девушке. Осип, почти сразу же, как очнулся мысленно стал называть Авдотью – «моя ненаглядная». И этому были свои объяснения.

Думая об Авдотье, Осип упорно пытался разложить по полочкам всю свою прошедшую жизнь, отдельные яркие моменты которой словно кадры кинофильма (один раз им на фронте показывали) быстро проносились в его памяти. Что мог вспомнить хорошего в своей жизни этот на вид суровый, нелюдимый человек?

…Действительно, с раннего детства Осип считал себя обделённым, так как кроме пожилой довольно странной тётки никого у него на всём белом свете не было. Сколько он себя помнил, за малейшую провинность тётка его беспощадно порола почти до потери сознания. В семь лет он начал ей помогать по хозяйству, а в одиннадцать уже и сам сено косил, и пастухом работал, и на мельнице помогал. Всё честно заработанное отдавал тётке. Но, несмотря на его неимоверные усилия, она продолжала его пороть. И чем больше она старела, а он взрослел, тем беспощадней и сильней она его порола. Ему было стыдно, и после очередной порки он убегал на сеновал и зарывался в сено (это был его единственный способ успокоиться). Там он беззвучно плакал. В четырнадцать лет хотел Осип податься в город на заработки, но тётка его не отпустила.

20
{"b":"775745","o":1}