— Без проблем.

Мы засмеялись, а потом я согласился:

— Ладно, давай.

— Фотку?

Тут я не понял, серьёзно Кирилл или нет.

— Пить. Если это ещё актуально, — уже успел подумать, что можно было всё-таки не соглашаться.

— Конечно-конечно, — завёл нараспев Кирилл, — тогда пройдём, я всё взял.

Я и не сомневался, Кирилл всегда всё брал. Даже зубную щётку и пасту.

Вначале мы говорили о том, как у каждого дела, чем занимались, чем хотели бы заняться в ближайшее время. Я говорил обобщённо и размыто, потому что у меня не было списка обязательных или интересных дел, которыми я бы непременно горел желанием заняться. Кирилл говорил утвердительно и конкретно, кажется, у него перед глазами стояла точная картина будущего, добраться до которого ему не казалось сложной задачей. Как спланировал, так и случилось. Я высказал зависть. Мои планы реализовались с переменным успехом. Скорее всего, как у всех, но быть рядом с человеком, у которого всё отменно получается, заставляет думать, будто я делаю что-то не так.

Я приложил банку ко лбу.

Может, я действительно делаю что-то не так.

— А знаешь, что у меня в ближайших планах?

Алкоголь уже начал действовать, я чувствовал лёгкое опьянение. Такое, при котором слегка кружит голову, но слова и действия остаются мне подконтрольными.

— Даже не представляю.

— Увидеть, как ты играешь.

— Увидеть? — я не сразу понял, о чём он.

— Увидеть и услышать, — Кирилл кивнул на синтезатор.

— Ты прям самое удачное время выбрал, — я показал ему банку пива.

— Подумал, что трезвым ты не согласишься.

Я был ещё вполне трезв и мог отказаться, но, добив банку, согласился. Так же, как не было причин соглашаться, не было причин отказываться.

Я пощёлкал пальцы, втянул воздух носом и повторил священные «до-ре-ми-фа-соль».

— И что сыграть?

— Что хочешь. — Что мне абсолютно не помогает.

Но я спокойно опускаю пальцы и начинаю играть. Это совсем несложно, учитывая моё состояние. Заученная несколько лет назад мелодия звучит так, будто я практиковал её перед приходом Кирилла. Это удивляет даже меня. Удивляет, но больше ничего – ни удовольствия, ни радости, ни разочарования.

— А ты сам… что-нибудь сочинял? — пьяно спросил Кирилл. Он вовсю следил за мной.

— Было дело, — мне даже не надо было смотреть на клавиши, чтобы хорошо играть.

— А сейчас?

— Сейчас нет.

— Почему?

— Не знаю. Просто так получилось.

Я прекратил играть.

Вот где моё «просто» и выпирает.

— Творческий кризис? — Кирилл не унимался.

Я пожал плечами.

— Может быть.

— И давно?

Почему-то я не успевал опустить голову до следующего вопроса Кирилла и снова смотрел на него. Будто слова обязывали.

— Да года два.

— Ого, это много.

Я считал, что это нормально.

— Сыграешь своё?

Это был логичный вопрос. Вполне. Я бы и сам так сделал, но вместо простого «да-нет», я начал искать глазами тетрадь, хотя ничего в ней записано не было.

Я тупо улыбнулся.

— Ну, я… почти ничего не помню, так что…

— «Почти»? Значит, что-то помнишь.

Зря так сказал.

— Это… это не лучшая мелодия, — я начал тереть ладони о ноги. — Она… некрасивая, — я не смог подобрать слово лучше, оно же буквально ничего не говорит о музыке.

Я закрыл глаза.

— «Некрасивая»? Это… как? — хотел бы я знать.

Вздохнул. Было напряжённо.

— Смотри, — я перебрал клавишами, — это красиво, потому что мелодично, звучит, как надо, — этим я ограничился, — а та мелодия… не такая.

— Может, сыграешь?

Я закатил глаза. Гениально.

Уверен, у меня были работы лучше, пусть и напоминали буквально всё то, что я изучал в музыкальной школе, но они были гармоничными и целостными, их хвалили, потому что их можно было слушать, ими можно было наслаждаться, и мне их играть было легко, я никогда не мог оплошать, но эта…

В неё я попытался вложить ту вибрацию звука, которая душила меня в минуты молчания. Я пытался её показать, запомнить и выразить нотами, но даже в тетради она напоминала какофонию. С таким же успехом я мог играть не на клавишных, а на кастрюлях – без темпа, последовательности, расчёта силы и ритма.

Я снова потёр руки. Посчитал взглядом клавиши и приготовился.

Теперь надо было быть сосредоточенным, нельзя было отвлекаться и разговаривать. Нельзя было даже подумать об отвлечении. Я начал и захотел отдёрнуть руки, было физически больно вытягивать пальцы и переставлять руки. Я дрожал. Играл слишком медленно, отчего музыка звучала ещё более жалко и вымученно, я подгонял себя и спешил, теперь звук не успевал закончиться, а я уже издавал другой, они накладывались и почти что убивали друг друга. Уничтожали, потому что ни один не мог звучать чисто и обособленно.

Я остановился. Снова повисла тишина. После моего провала она казалась ещё более сдавливающей, чем обычно.

Захотелось провалиться на месте.

— Это стрёмно, — сказал Кирилл.

Я не думал, что это так ударит по самолюбию.

Будто я этого не знал.

— Нет, нет, я не в этом смысле, — Кирилл заговорил так быстро, что съел половину гласных.

— А в каком ещё? Тупая работа, ненавижу её. — Сказал-таки.

— Прям ненавидишь?

Я встал из-за синтезатора и взял новую банку пива. Первый глоток был сильным. Я завалился на диван, рядом с Кириллом.

— А что с ней ещё делать. Она звучит ужасно. Но она – это, блин, последнее, что я написал перед тем, как перестал совсем, понимаешь? — я посмотрел на Кирилла.

Сомневаюсь, что именно это он понимает.

Я отвёл глаза и отпил ещё.

— Когда я сказал «стрёмно», я говорил не о том, как ты сыграл. Это об ощущении, когда слушаешь такую музыку.

— Потому что она звучит плохо, — я связал для Кирилла.

— Нет, не поэтому, — он подтолкнул меня, — то есть, я понимаю, что ты не в лучшей форме сыграл, но я в музыке дилетант и полагаюсь только на то, что чувствую, нравится или не нравится. Я бы сказал, что звучание непривычное и поэтому, поэтому, — он сделал акцент, — кажется, что «стрёмно». Стрёмно в смысле «не по себе», будто покоя что-то не даёт, понимаешь? — я посмотрел на Кирилла. Это уже было немного больше похоже на то, что этой музыкой я хотел выразить. — Знаешь, как музыка в ужастиках, неприятная, нагоняющая мрак. Типа такого, — Кирилл улыбнулся и наконец выпил сам. Пока я играл, он не пил. — Тебя это успокоило?

— Немного.

— Ну слава богу, а то я совсем не знаю, как успокаивать музыкантов.

— Скажешь тоже, — я посмеялся.

— Хочешь сказать, не музыкант?

— Может быть, — я снова посмеялся и наконец-то почувствовал себя расслабленным.

— Не хочешь стать популярным? — Кирилл смотрел на меня так же пристально, как и тогда, когда я играл.

— Нет. Я для себя играю, — сказал в настоящем времени, хотя перерывы между моими «играю» были огромными и сумбурными.

— Ты похож на такого человека, — сказал Кирилл и поднёс ко мне банку.

— Что бы ещё это значило, — я не понял.

— Будем! — он улыбнулся и чокнулся со мной.

Почему-то в этот момент я подумал, что такими, наверное, были отношения Кирилла и Марка, как хорошие товарищи они могли точно так же проводить вечера и ночи за спиртным, обсуждая то, что было близко им обоим, или они не вели таких бесед, а только шутили и всячески развлекались, может быть, они никогда не сидели подолгу дома, а напившись, шли в клуб. У меня нет ни малейшего представления о том, что они творили вдвоём, как вели себя в обществе друг друга, но иногда мне казалось, что я как замена Марку. Замена мертвецу, с которым уже не поговорить, не выпить, у которого не спросишь разрешения «заглянуть на балкон» и которого не вытащишь в город и не угостишь.

Мы ведь и познакомились благодаря Марку. Не было бы его, не было бы этого моего знакомства с Кириллом, а всему виной эта квартира. Эта комната, в которой был убит человек и которая для меня осталась всего лишь комнатой, в которой мы сейчас пили. Будто действительно ничего не было. Ничего не случилось.