— Знакомая шапочка, — бесстрашно проговорил голос.

Люблю, когда мои ожидания оказываются заниженными.

— А ты оказывается любишь за другими повторять, Левин, — я не мог не улыбнуться ему, разворачиваясь на скамейке.

Вижу его и хочу улыбаться. Что за ненасытное желание? Оно так тяжело поддаётся контролю, но мне нравится. Нравится распирающее изнутри чувство, что требует проявления в наглой и победной ухмылке. Да, её трудно сдерживать, но сейчас не надо, и я могу её показать. Он уже видел, он уже знает, зачем скрывать в таком случае, пусть наслаждается.

Чтобы поприветствовать маловременного одноклассника, встал и рассмотрел его. Он знал, что я это делаю, но держал безразличный взгляд. Он стал другим. Не совершенно, но изменился по сравнению с тем, кого я видел две недели назад. Тогда Левин был крепче, настойчивей, нынче его взгляд почти пустой (он с трудом понимает, где находится? Но не под алкоголем и не наркотой), бездумный, уставший и измученный. Зрачки в меру света сужены. Лицо не опухшее, будто побитое, но на коже ни шрама. Плохо спал, последние недели точно. Синяки под глазами-то стали чернее. Уголки рта опущены, как и прежде, в этом он не изменился. Крылышки носа не вздымаются – не боится. Не вздрагивает, когда я пялюсь на него и щиплю каждую мелочь. Но больше привлекло положение правого плеча – опущено и не симметрично левому. Сама рука слишком глубоко запихана в карман. И всё же взгляд… а мне он нравится. Заметил, мне в нём многое понравилось. Особенно когда увидел, когда Тимур указал на него в мой первый день, в новой школе. «Поверь, он ещё тот неудачник» – сказал он. Но я не видел неудачника, я видел человека, к которому будет трудно подобраться, которого будет трудно вскрыть, потому что он облачён каменной оболочкой, в которой держит содержимое. Важное и страшное для него содержимое. И я понял – я должен его сломать или надломить и получить сухой оргазм.

— А тебе нравится подмечать каждую мелочь, — сухой голос, поверхностный и… не могу определить, что именно это. Труднодоступное и припрятанное в глубине. Что-то произошло. Определённо. Какой странный парень, должно быть, у него весёлая жизнь, но я не завидую. Завидовать – обрекать себя на нищету.

— Абсолютно каждую, — «особенно в тебе» не хотелось выговаривать. Иногда накрывает лень.

Не то чтобы Левин был таким единственным, я встречал подобных, но от них разило скукой и жаждой внимания, которого им так не доставало. Смотреть противно было, поэтому не смотрел.

— Помнишь, ты предлагал игру? — как ни в чём не бывало, задал вопрос Левин. Нет интереса, нет хотения, нет ничего.

— Конечно. Хочешь провести ещё один раунд? — я и не забывал. Я ещё хочу узнать, почему именно случилось изнасилование, как всё началось, с чего… всё до мельчайших подробностей, детализированных фрагментов.

— Нет. Хочу предложить свою.

«Хочу» – это слово ему не идёт, потому что не выражает того, что было бы связано с ним. У него нет желаний, нет мечтаний, нет надежды ни на что.

— Да? Я не против. И как назовёшь?

— Камень-ножницы-бумага.

Меня кинули в отбеливатель.

— Детская игра, — не удержался и рассмеялся, но он не отреагировал, не раздражился, не надругался над моей реакцией – это как раз про него.

— Зато с ней проще определить характер, — я унял смех и прислушался, он собирается что-то поведать. — Ты чаще выбираешь ножницы, — уверенно сказал Левин, — потому что камень обозначает скрытность, — он достал левую руку из кармана и показал сжатый кулак. Почему левая? Правую травмировал? Поранил как-то? Задел? Сломал? — Бумага, — он расправил ладонь, которая дрожала на холоде, — открытость, ножницы же, — Левин оставил два пальца вытянутыми, — притворство и лицемерие.

Вроде бы странно, что Левин использует такие слова, но он решил разъяснить символику, приправив демонстрациями. С ним произошло нечто головокружительное, а мне покоя одна рука не даёт.

— Что с твоей рукой? — как мальчишка, не удержался от почемуческого вопроса.

— Ничего, — вставил лёгкое слово, которое никак не подходило ему. Стоит сказать, чтобы перестал так говорить, а то я опять начну в нём разочаровываться. — Так ты согласен? На игру?

Показать фигуру и мысленного подтекста не вложить.

— Ладно.

Левин оставил левую руку, я же вытянул свою. И что использовать? Он намеренно рассказал о значениях? Возможно. Дохлый ход. Я – лицемер и притворщик. Предполагает, что я буду использовать ножницы? Тогда он возьмётся за камень, что ему подойдёт. Но если всё пройдёт по такой цепочке, я проиграю. Разбавив мысли ненужными размышлениями, я решил взяться за камень. Если рассмотреть первую партию, ножницы и камень, то он поймёт, что я поднимусь выше и решу использовать бумагу, чтобы накрыть камень, а отсюда вытекает, что ему выгоднее пользоваться ножницами. Может, моя реакция про детскую игру притупила в нём протекающие размышления? По мне видно, что я не отношусь к ней серьёзно, так что и мне проще использовать камень, а ему свою уловку.

— Раз-два, — мы два раза качнули закрытыми руками и на третий раз показали выбранные символы.

Почему бумага?

Ладонь Левина была раскрыта, моя же зажата. Блин. Ну и ладно.

— Ты проиграл, — ему не нужно было утверждать, и так видно, но он сделал это. Причина? — Не понимаешь, да? Но это детская игра, и всё просто. Я, в отличие от тебя, как на ладони. А тебе, видимо, есть что скрывать, — посмотрел на мою руку.

— Но ты ведь сказал, что я буду использовать ножницы.

— Так ты же притворщик, а притворщику не обязательно притворяться им же, когда есть возможность показать истинного себя, чтобы никто не понял.

Удар в сплетение. Наглый и резкий.

— Говори, что хочешь, — задело. — А может, всё же скажешь, что с твоей рукой, — мне проще сменить тему.

— Ничего, — повторил отдалённо он. — То есть, — Левин аккуратно достал руку из кармана, — как что-то может происходить с тем, чего больше нет? — риторический вопрос, конечно.

Правая рука отсечена по кисть и перебинтована. Ампутация? И каким же образом?

— Жаль, больше времени на разговор с тобой у меня нет, — Левин развернулся в сторону, откуда пришёл. — Удачного тебе дня, — опять повторил мои слова, не вкладывая сарказма. — И можешь подумать об этом, — Левин поднял правую руку, опустил и левой продемонстрировал три знака, уходя в своём направлении.

Левин.

Вообще, странная фамилия. Она же не русская. Но, возможно, ото Льва, что мало верится. Кажется чем-то немецким, но и здесь я могу ошибаться. Пробить в сети и найти…

Мне есть что скрывать? Да, есть. И я это знаю, и Левин это знает, и каждый это знает, но не подозревает. Я был о себе лучшего мнения, и зря. Противно разочаровываться в том, что ты вознёс в своих глазах.

Зимний ветер укутал в терпкие объятия, принуждая бояться, но я не опустил головы, не поднял плечи, не выгорбил спину. Я никогда не забуду того, что должен забыть, потому что о страхе нужно помнить всегда. Иначе – он сожрёт, подобравшись незаметно. А если ты помнишь о нём, видишь его и чувствуешь, то никогда не упустишь.

Я буду следить за своими страхами, пока они поджидают меня.

========== 47. Раскрытый ящик ==========

POV Трофимова

Накурившись вдоволь единственной сигаретой и насытившись своим свершением, решил немедленно идти до Тохи и, возможно, Давида, если подловлю.

А план-то был прост, так очевиден и легкомысленен. Как раз под стать мне. Может, я был настолько убедителен, что не поверить мне нельзя было? Да уж – отчаявшийся от первой и дорогой, а главное не разделённой любви, готовый на всё ради неё (в данном случае на продажу) и кончавший от благоговейных прикосновений… блять, да я бы сам себе поверил! После того, как с Ромой обговорил мелочёвку в кафешке, вернулся в больницу и первым делом, конечно, оценив состояние Левина и его тяжёлое расположение духа, попросил его на следующий день, то бишь сегодня, уйти к Тохе. Я очень настаивал, Левин заподозрил, но я облегчил его размышления, сказав, что проплаченное время истекло. Он не задавал лишних вопросов. Утром разбудил его, напомнил, назвал лучшие минуты ухода и сам ушёл по делам, которые были связанны с Ромой. Правда, и Левин забеспокоился о моём здоровье – красный, запинающийся и неуклюжий. Да, херово скрываюсь и играю, но, когда надо, действует же!