— Не поделишься?

— Это не твой опиум, не получится.

Он рассмеялся, будто это была шутка. Думаю, можно назвать её и так.

— Ты – Кирилл?

Голос возник из ниоткуда. Такое бывает, когда гуляешь ночью и мало чего замечаешь вокруг себя, пребывая в блаженстве, после достойной оплаты.

— Обычно меня зовут Кума, но я рад, что ты удосужился узнать моё имя прежде, чем встретиться со мной лично.

Чтобы рассмотреть парня, пришлось развернуться. Молодой человек. Я уже привык смотреть на всех свысока. Но он не прятал лица и не боялся смотреть на меня снизу, дружелюбно улыбаясь.

Он не боялся меня.

— «Кума» с японского означает медведь. Тебе идёт. Но не думаю, что здесь будут уместны шутки про медведей в холодной Руси-Матушке, окутанной снегами и морозами, — он ухмыльнулся.

Видимо, и не дурак.

— И чего тебе надо?..

Недоговорённость – незнание имени собеседника.

— Знаю об одном происшествии и ищу виновника, — он не собирается прогибаться под чужими интонациями.

— Что за происшествие?

— Довольно-таки необычное, — говорит в меру. Он знает, чего хочет, и может это получить.

— А что с пострадавшим или пострадавшими?

— Ничего необычного, — его ухмылка изменилась, открывая зубы. — Зовут Ваня, не знаешь такого?

— Не припоминаю, — странно, что он спрашивает только имя, хотя Вань на одну Россию предостаточно.

— А Тимура?

Естественно, я подумал о том самом парне, что прыгает из стороны в сторону, а сейчас, должно быть, сидит на месте.

— В знакомых есть пара.

— Когда ты последний раз виделся с ним?

— Я обязан отвечать?

— Обязан, — это приказ.

— Не думаю.

— Никто не заставляет тебя свободно думать, а лишь отвечать на вопросы.

— Нет желания, — это как препираться со своим отражением.

— Ладно. Это твоё? — парень кинул что-то, блекло сверкающее на свету. Легко поймал и обнаружил до безумия знакомые отмычки.

— Может быть.

— Так вот: они были у того самого Тимура, которого ты знаешь, а Ваня – тот, что был с ним. И не лги мне.

— Я не лгал. Я, действительно, не знал, как зовут мальчишку…

И накрыл страх.

— За собственные промахи следует наказание, и ты узнаешь своё. Узнаешь какого это, трогать то, что не позволено.

— Наказание?

Но его ухмылка стала ответом на всё. Часто ухмыляются те, кто ищет защиты, ограждения в ней, но не он… он ухмыляется, потому что знает, что будет так, как он планировал, как он предвидел, потому что он указывает направление.

— Просто жди, и ты забудешь, что такое свобода.

Есть хищники и жертвы. Слабые всегда проигрывают сильным, подчиняются им и терпят своё наказание. Когда хищник теряет свою уверенность, он должен стать жертвой, чтобы выжить, прожить ещё один день, но уже со страхом. Странно, но я не могу переметнуться на другую сторону, отказавшись от своего статуса.

Это – медленная смерть.

Комментарий к 44. Хищники и жертвы

Да, автор немного не в той степи. И будет. Там. Чуть-чуть.

========== 45. Ради себя ==========

POV Трофимова

Условия составлены, не обговорены, утверждены. Я сказал «да», забрав первоначальное «нет». Всё просто, это двусторонняя сделка: мне перепадает то, чего я хочу, а Рома получает чёртов пропуск, и мы прощаемся. Всё просто, настолько просто, что и ребёнок справится. Договорились на следующий день, а что да как… ну, на месте, естественно.

— Прямо здесь? — улыбнулся самой шикарной улыбкой Рома, сдавая верхнюю одежду. В одной футболке, не холодно ли?

Но я залип на его руках. Красивые, подкаченные, но не перекаченные, рельефные и, должно быть, приятные наощупь.

— Нет… конечно, — буркнул я.

Совсем скоро. Буквально через пару минут. Драгоценных минут ожидания, которые окупятся больше должного. Я уверен.

— И где предлагаешь? — проговорил он в ухо, будто мы любовники.

Чёрт дери, где угодно! На входе, в регистратуре, там, где хранят все приевшиеся лекарства, куда уходят на перерыв или где находится чёрный ход. Но я шепчу лишь одно слово, которое не выходило из головы. Возможно, там нас не заметят. Рома не выглядит нисколько встревоженным, он будто постоянно этим занимается в общественных местах, да и с кем угодно… А я, напротив, не перестаю краснеть, как малолетка, что не научилась вести себя в обществе и думает, что каждый хочет её изнасиловать. Даже Левин спросил, а не температурю ли я. Левин… что ж, прости, но я тебе ничем не обязан. Всё ради одного человека, который находится здесь.

Туалеты в больницах ничем не отличаются от других похожих мест. Всегда есть защёлка. Всегда можно оказаться наедине, на минут тридцать точно.

Во рту опять пересохло. Провёл языком по нёбу, не ощущая влаги. И ладони вспотели, и вообще слишком жарко стало. Может, температура на улице поднялась? Или, где, кондиционер неправильно включили, или ещё чего… Пока припирался со своими мыслями, Рома сложил руки на груди. Помню этот жест – он в ожидании, а ждать ему не нравится. Попытался сглотнуть, да слюны не было. Совесть, что ли, подоспела? Поздновато…

Бросил небрежный взгляд на кабинку.

— В тесных местах приходит возбуждение? — усмехнулся он, а у меня сердце поджалось.

На самом деле нет, а из-за того, что в тот раз, когда мои надежды касательно Ромы окончательно порушились, он ебал какого-то пацана в толкане. Но я согласно кивнул, я должен был. Тем более, эта ситуация действительно возбуждает: я и Рома в туалете больницы, а за первый и последний раз я плачу свободой Левина. Низко и грязно, но… я хочу этого, я не могу отказать чувствам, не могу пренебрегать ими, потому что слишком много получил отказов, не спрашивая дозволения, я слишком долго сдерживался и теперь я готов… готов опуститься на самый низ, чтобы почувствовать дорогое наслаждение с тем, кого не могу отпустить и забыть, кем восхищаюсь и кого вижу во снах.

Нетяжёлая дверь закрылась, оставляя маленькую щёлку, в которую можно всё рассмотреть.

— Ну? — а я говорить не мог… хочу смотреть на него, больше запоминать, хотя и так каждую мелкую морщинку наизусть назвать могу, узнаю шампунь, которым он пользуется, и приятный запах без примеси духов.

Я выглядел, как жертва. Не могу сделать первый шаг самостоятельно, ничего сказать, как рыба на песке. Только вздыхаю неполной грудью, притуплённо разглядывая Рому. То, чего я хотел, так близко… Его глаза оказались почти на уровне моих, а губы выдыхали в мои «и», ожидая. А ждать он не любит. Совсем рядом. Он, наверное, слышит, как тупо бьётся моё сердце, как быстро я дышу, не улавливая темпа. Ну точно первоклашка без ума и разума. Я поддался вперёд, соприкасаясь с его мягкими и влажными губами, мои же высохли напрочь. Предательский орган заколотился сильнее. Рома не отвечал. Он смотрел и ждал. Продолжал ждать, а я не могу ничего предпринять… просто не помню как. Приоткрыть рот, проникнуть языком, но сейчас эти действия кажутся не выполняемыми задачами, сложными и труднодоступными. Мне следует попросить… Может, будет проще?

— Пожалуйста, сделай это, — я никого не умолял таким образом. Никогда не просил сделать всё за меня. — Пожалуйста, — повторил, ощущая стыд перед Ромой. Стыд за неумение, за смущение, за глупость слов и просьбы, за недалёкость.

Он улыбнулся, прощая мне это. Разом. Просто потому что для него это не имеет значения. Я не имею значения.

Вместо ожидаемого поцелуя, он опустился и укусил в шею. Колени подогнулись, а в паху напряглось. Влажный язык оставлял мокрые следы на месте укуса, а я начал таять. Снова укус без поцелуя, от которого по телу бьёт током, а мышцы периодически напрягаются. Рома поцеловал у основания челюсти с правой стороны, никак больше не касаясь меня, а я боялся тронуть его, боялся испортить своими грязными руками и мыслями. Язык прошёлся до мелкого углубления за ухом, а сладостный голос произнёс:

— Сколько уделить прелюдиям? — и тут я замер. Обычно я нежничал, ласкал, был сверху, я вёл парад, но не со мной проделывали это.