— Теперь отчасти меня ты понимаешь.

— В каком плане?

— В том самом, за который мне, по твоим словам, переживать не надо.

— А-а… ну, это ведь не одно и то же.

— А мысли не отпускают?

— Нет.

— Вот и сошлись.

— Должно быть.

— Смотри, это так: твою проблему видят, но не понимают; у меня же наоборот: не видят, но понимают, в том плане, что конкретно со мной что-то не в порядке. А твои собственные мысли сами создают сценарий, который тебе не понравится.

— Как паранойя?

— Н-да, скорее, как она. Хуёво, не правда ли?

— Правда-правда.

— Не соглашайся так.

— Это тоже моему образу не подходит?

— Я этого не говорил.

— Но до этого…

— Мог напиздеть.

Вот же ж парень.

— Тебя это обижает?

— Ещё не определился.

Трофимов нахмурился, подошёл вплотную и закутал в свою кофту так, что грудь сдавило.

— А сейчас обижаешь ты? — на издыхании спросил я.

— Не определился, — да что с ним?

— Твоё дело, — отвернулся.

— Может, кресла-каталки спиздим? — отпустил.

— И кататься будешь на них ты.

— Отличная идея. Ты за рулём.

Какой руль? У него уже башку снесло от всех поворотов.

Да, он пытается развеселить меня. Да, пытается образумить, но я… продолжаю сопротивляться. Мне что, есть ещё что терять? Да чего я могу ещё лишиться!? Только своей жизни, но, кажется, я и не против, если это будет Трофимов. Уже не против, ему можно. Он достаточно сил и ресурсов на меня убил, куда больше? Это лишние растраты, от которых прибыли ноль. Всего ноль – ничего. Разве людям это нужно? Они всегда что-то выискивают, чего-то хотят добиться, но он… он ничего не требует, не похоже, что и хочет. Но нужна ли ему такая жизнь? Заботиться о каком-то инфантильном полу-инвалиде, что ничего не может. Милостыню просить? К сожалению, руки не вызывают такой сентиментальности как ноги. Но Трофимов держится рядом, не отпускает. Как у Тохи дома, только в больнице. Не меняется. На кого он играет? Ради кого? Что будет с этого? Он хочет загубить себя? Прекрасный способ, и тупой, как эта идея. Спрошу напрямую, не ответит, а строить предположения можно очень долго. Или попробовать?

— Трофимов, — помню, что не обращался к нему по имени, а по фамилии?

— Чего?

— …почему ты возишься со мной?

— Не спрашивай, — как знал. — Это очень трудно для понимания. Даже моего. Что о твоём говорить?

— О понимании неудачника?

— О понимании того, кому мои мысли не принадлежат.

И закончили.

Спать невозможно – жарко, душно, и меня опять душат. Трофимов предлагал снотворное, но я отстаивал на своём. Тем более руку ссадило меньше, возможно, через пару дней совсем пройдёт… Не оптимистично, не верю. Трофимов предложил спеть колыбельную, правда, он ни одной не знает, но может спеть что-нибудь из пройденных тем. Отказался, потом согласился. С трудом, но заснул под песню, название которой удачливо забыл…

Проснувшись утром, Трофимова не обнаружил (только его кофту, что он разрешил надевать, если понадобится или холодно станет). Скорее всего, опять в магазин побежал, или курить вышел. В тот раз от него разило сигаретами, но приемлемо. Легко смирился с запахом. А сейчас… хочу в туалет, и наконец сопровождающего не будет. После важных дел, планировал ополоснуть лицо, да к крану правой рукой потянулся… Старые привычки останутся надолго.

— Чёрт… чёрт. Дерьмо, — повторял я тогда, потому что не мог отказаться от них.

Еле умыл лицо, сдерживая правую руку. Тяжело бессознательно не поддаваться тому рефлексу, с которым жил на протяжении всей жизни. Всего лишь-то правша, а сколько зависимостей.

Отряхнул руку от воды, раскатал рукав, что мешал умываться. А так, правда, и не поймёшь, всё ли у меня на месте или нет.

Вышел из туалет и потерялся. Забыл из какой стороны пришёл. Вот что значит ходить по Трофимовским пятам – самостоятельно ничего не запоминаю. По-моему, с левой. Точно. Сделал шаг и задумался. Не помню. Или всё же с правой. Точно, нужно сориентироваться в пространстве. Так, эта дверь была по… какую же из сторон?..

— Ваня, — пропел голос над ухом, что заставил сердце биться сильнее в стократ.

— М!.. — я хотел убежать, дать дёру, как тогда, но ладонь брата зажала рот.

— Только не кричи. В больнице следует соблюдать тишину.

Что он здесь делает!? Как оказался тут? Нет, только не сейчас. Не здесь… Точно, ударить. Он – не Кума, может, и сработает. Но быстрее мыслей оказались его действия, он развернул лицом к себе, толкая на стену и опять закрывая рот, а я лишь по желанию помочь себе потянулся к руке, чтобы освободиться. Одна зацепилась, а другая пролетела мимо. Брат не отметил никудышный жест.

— Хорошо, — преспокойно выдохнул он, — я прощаю тебе то, что ты сделал тогда. Пусть я и не злился, но тебе, должно быть, приятно получить прощение, не так ли? — пальцы надавили на челюсть ниже ушей, заставляя приоткрыть рот в болезненной тяжести. Откуда бессилие? Температура? Жар? Нет, не сейчас, но я чувствую, что и ногу поднять не смогу… нет, нет, нет. Не снова. Только не снова. — Приятно же? — надавил сильнее.

Он был настолько близко, что я не удержался и замахнулся рукой. Правой. Фатальная ошибка. Я остановился прежде, чем ударил, но брат увидел.

— Что это? — слишком отчуждённо даже для него.

Он схватил за руку, откидывая рукав и открывая бинты. Почему страшно от того, что он увидит?

— Ты меня слышишь? — его слова ещё никогда не звучали настолько отдалённо и властно. Он сжал у края.

— Прекрати!.. — болезненные спазмы волнами накрывали тело, а место обрубка пульсировало как сумасшедшее – это и вынудило сказать запретное слово.

— Отвечай, — приложил большие усилия, и у меня на глазах выступили слёзы. Острая боль, которую он усугублял своими бездумными действиями. Он действительно считает, что я ничего не чувствую?

— Да тебе какое дело? — такой же, как они…

— «Какое», спрашиваешь? — он дёрнул руку на себя и прижал к стене, заводя над головой, но не облегчая хватку. Больно, нетерпимо… — Ты – это то, что принадлежит мне, — кровь глушила уши, ноги поддались трясучке, а жар нарастал. Я сжимал зубы как мог, но стоны… от этого боли не уходили. — Неужто настолько больно?

— А! — я не могу это терпеть… не могу.

Когда он отпустил, ноги сами подогнулись, а я скатился по стенке на пол, помутневшими глазами смотря на окровавленные бинты. Она пропитала их.

POV Трофимова

— Ты не пил снотворное? — проявляла свои экстрасенсорные способности Аня.

— Не пил.

— Ну и правильно. Ещё успеешь напиться. Но сейчас-то зачем зашёл?

Пока Левин спал, я решил заскочить к ней.

— Всё думал про его состояние. Он с трудом засыпает…

— Подобрать снотворное ему? — неуверенно кивнул. — Знаешь, в его случае…

— Да. Все эти таблетки могут пагубно повлиять. Он говорил.

— Он разбирается в этом?

— Его… друг, вот он разбирается.

— Но его друг – не твой друг?

— Конечно, нет.

— А кто тогда?

— Просто знакомый.

— А они – хорошие друзья? — были, полагаю.

— Да. Чего вообще стрелки на них перевела?

— А ты хочешь, чтобы мы говорили лично о тебе и о нём?

— Как-то… — скользкая тема.

— Ха-ха, — она негромко рассмеялась, — думаю, ему повезло, что рядом оказался ты.

— Он бы предпочёл другой вариант, — такой, при котором его старая жизнь не сломалась, а он остался с Якушевым, и тот уже о нём заботился, защищая от меня. Как раньше… а это было неплохое время.

— По-моему, другого варианта нет. Тем более, ты ведь не оставишь его?

— Не оставлю.

— Вот. Значит, ты и станешь для него лекарством. Прости, у меня время кончается.

— Ага.

Что бы она не говорила, а этот вариант – самый ужасный из всех. Не могу представить, что может быть хуже для Левина. Будь я на его месте, давно бы всем показал фак и затянул петлю на шее. В крайнем случае, нож всадил в горло. Как он держится? Или уже не держится? Так тревожно за него, но по какой именно причине не знаю. Он не выглядит настолько безрассудным, чтобы идти на крайние меры… сейчас он разбит, убит морально, а его тело ещё не готово к великим свершениям. И не верю я, что он захочет лишить себя жизни. Он же не такой…