— Кума? — его голос дрожал.
— Я же сказал, что найду тебя, — невозмутимо спокойно проговаривал каждое слово мужчина, будто всю жизнь потратить может на разговор, а я… нет, но его это не волновало. Порыпавшись секунды две, я потерял всякие силы и понадеялся, что отдавленная конечность хоть как-то вразумит его или разгорячит. Он никак не отреагировал. — Можешь не стараться, — голос шёл сверху.
— Отлично, — высокомерие срывалось напряжённостью и испугом. — Меня ты нашёл, а Левина отпусти.
— Не пойдёт.
Кума сильнее сдавил горло. Подступил кашель, на который не хватало воздуха в лёгких. Всё тело горит, невозможно сопротивляться. И вздоха не сделать… От боли зажмурил глаза, напряг связки, да ничего не помогало. Сопротивление тщетно, я чувствую это, как и желание сохранить себя и свою жизнь, поэтому продолжаю глупые попытки, теряя контроль над собой.
— Ты пришёл за деньгами, не так ли? — спешно спросил Трофимов. — Наличкой сейчас нет, но я могу сбегать. Принести сколько надо. Ты можешь даже со мной пойти, проконтролировать, чтобы я не улизнул. Левин тут вообще лишний. Кума, забей на него, — но он не забивал. Перед глазами плясали цветные предметы. Собственная хватка ни на что не годится…
— Кто сказал, что мне нужны деньги? — словно добрый учитель исправил Кума Трофимова. Но ученику такая подсказка кажется ещё более не понятной, и он теряется, не зная в какую стезю кинуться.
— Не нужны? — хлопает глазами. — Тогда говори, что надо, – исполню. Я готов к любой твоей прихоти! Пусть даже… самой гнусной, ужасной, оскорбляющей. Я ведь понимаю, что опоздал с выплатой, поэтому намерен компенсировать каждую мелочь, о которой ты только вспомнишь. Будь то какая-то хрень, или… или нет.
Увлечённый монологом Трофимова Кума совсем чуть-чуть ослабил хватку, но того было недостаточно для полноценного вздоха и восстановления… кислорода в крови. Втянул подбородок как мог, поджал все мышцы, чтобы создать дополнительное расстояние от моего горла до его руки, но ничего не помогало. Я уже готов безвольным мешком повиснуть, зажатый между крепкой рукой и телом. С таким трудом даётся оставаться в сознании.
— И вообще, нахера тебе Левин? Ты его знаешь? Он тебе задолжал? По-моему, нет. Здесь дела только у меня и у тебя, а третий – лишний, — но у Кумы было своё мнение на этот счёт, которое он не собирался озвучивать – Трофимов и так всё понимал. — Давай прямо сейчас я сделаю что-нибудь?.. Ну, например, разденусь до гола? Смех да и только будет, не правда ли? Теперь и самому стало интересно, сколько продержусь на таком морозе. Всё себе точняк отморожу. — Кума смеялся недолго, но он позволил себе это сделать. Статно, с мерой, с высокомерием. Жёстко, щетинисто, остро. — Вот видишь? Даже от представления этого смешно становится, — да нисколько… придурок. — Ну, так мне начинать? Лимит времени будет? Или я могу позволить себе медлительный процесс? А если у тебя есть телефон, то мы можем разбавить его музыкой! — Трофимов вёл себя истерично. Не так, как мы обычно представляем себе, по-другому. Его накрыла паника, тревога, сумасбродность. Страх. Если это слышал я, то Кума подавно. Дерьмовый из тебя актёр, Трофимов… — Приступаю?..
— Он настолько ценен для тебя? — грубый голос выдавал льстивые вопросы в то время, как рука снова прижала шею к телу владельца. Больно… душно… Как открыл рот и втянул воздух, до меня дошло, что ни капли не поступает. Задыхаюсь. Всё тело медленно сжалось к точке, находящейся внутри меня, мышцы напряглись до невозможности, а пальцы никак не могли отодрать пресловутую лапу человека. Он ведь человек?
— …нет, но, послушай…
— Тогда чего изнашиваться из-за него, — с сильной давкой из тела донёсся жалкий скул. Темно…
— Прекрати! — отчаянный крик, которого Кума ожидал.
— Не понимаю, с чего ты взял, что выплата долгов обязательно производиться деньгами, — Кума отпустил и продолжал держать. Я же боялся вдохнуть больше должного, потому что его рука вновь могла вернуться на место и душить меня. — У тебя там какой-то бзик, может, подлечишься?
— Кума! Оставь его. Я… я серьёзно сделаю, что попросишь. Только его не вмешивай…
— Не пойдёт, — тело настолько онемело, что я перестал его чувствовать, а мелкие вздохи, казалось, не доходили до лёгких. — Он уже вмешан.
— Каким боком-то?..
— С твоей стороны. Кстати, что ты знаешь о долгах. Отвечай, не бойся, за неправильный ответ пацан страдать не будет, — Кума говорил так же доброжелательно. Добро выбирает разные одёжки…
— …их нужно возвращать вовремя.
— Ещё.
— Плата за услугу.
— Обязанность, цену которой определяешь не ты. А ты, Тимур, накопил слишком много. Ты даже не думал, как будешь всё это разгребать, не так ли? Думал отмазаться деньгами, с которыми у тебя, кажется, была напряжёнка. Зато теперь у тебя напряжёнка со мной.
— Так я говорю же! Сделаю, что попросишь…
— Замолчи, — приказал твёрдый голос. — Цену, которую представляешь непосредственно ты, слишком низка, чтобы возместить то, что ты задолжал. Простая арифметика: тебя не достаточно. Уже не хочешь ничего добавлять? — кидал всякий удобный раз вызов он. — Лично я уже выбрал для себя, чем ты мне будешь платить. Ведь только кредитор выбирает стоимость, которую ты, дебитор, обязан… исполнить. — Трофимов ничего не предпринимал. Предполагаю, о чём он думает: если сдвинется, то прощай Ванина шея. — Что думаешь об этом, парень? — голые холодные пальцы схватили под челюстью и опрокинули голову. — Стой на месте, — лёгкий шорох остался шорохом.
Это был действительно мужчина. Высокий, выше Трофимова. На пол головы? С щетиной, а чёрные глаза видятся добрыми. Улыбчивыми. Чёрт… твою мать…
— Ты обесценил себя, — он поднял голову и посмотрел на Трофимова, потому что впереди был только он. — Продал за мизерность, и стал подобием клетки, от которой ничья жизнь не изменяется – больно ты мелкий и ничтожный. Правда, твои эмоции ещё чего-то стоят. Нет ничего лучше лёгкой обречённости, что скажешь? — Кума обратился к Трофимову, а после посмотрел на меня. Он не выдыхал белоснежный пар, будто не дышал… или его дыхание настолько холодное, что сравнимо со здешней температурой.
В глазах, что светили добродушностью, промелькнул дикий блеск, который означал конец разговорам. И не только… инстинкт самосохранения ныл как больной, приказывал убегать как можно дальше, даже если кости будут разбиты на щепки, кричал и срывался с цепей. Дикий зверь, готовый убить. Очередные пререкания, закончились удушением.
— Что для тебя самое ценное? — сквозь щели полузакрытых глаз, я видел, что он продолжает смотреть на меня.
Кит… был. И, кажется, остался. Я не знаю…
— Люди говорят семья, друзья, близкие. Но всё это сладостный пафос, чтобы не показываться эгоистами. Чтобы не загнобили за правду и истину.
Я удивился, но не его словам. С левой стороны доносился нарастающий звук. Плеер ещё работал, и я только сейчас услышал песню.
«Let’s go again!» – прокричали в наушнике.
— На самом деле для человека нет ничего ценнее, чем он сам. Если ты сдохнешь, то кто же будет любить твоих близких, друзей и всех прочих? Если тебя не будет, то какой смысл во всём этом? В таком случае, тебе никто не нужен. Да и ты тоже.
Вторая его рука коснулась моей, и я вздрогнул. «Спасайся!» – кричал инстинкт, а тело не могло ответить.
— Но люди полагают так: если я буду беспокоиться только о себе, то все отвернутся от меня и возненавидят. Печальная судьба, не так ли? Человек, думающий подобным образом, с трудом задумывается о своём теле и не понимает собственную ценность. А раскрыть её очень просто. Например, только лишившись ног, человек понимает, как много они значили дня него. Ни родственники, ни друзья не подарят ему новых. Он потеряет часть себя и будет страдать. Потому что поймёт, насколько ценны они были. — Мои же ноги подкосились. — Я не буду лишать тебя ног, — усмехнулся шутке он, а рука сжала мою. И всё стало ясно. — Кстати, неплохо играешь. — Его рука легко покрывала мою и управляла ею, одним движением загибая. Негибкие кости и мышцы сопротивлялись. Резкое растяжение выгибающейся кисти нарастало слишком быстро. Нет, нет… — Смотри внимательно, — он поднял голову, — я хочу увидеть его страдание на твоём лице.
