Когда закончил, мне аплодировали женские руки, у обладательницы которых были те же глаза полные гордости за незнакомца. Трофимов тоже не оставил в стороне свою радость. А мне оставалось сказать «спасибо», которого я не произнёс. Моя благодарность ужасна, потому что кажется искусственной. Может, такой она кажется мне, но если это прозвучит отрешённо, то выйдет некрасиво. Сошёл и обычный кивок.
========== 40. Долги ==========
— А я говорила! — возвестила о победе Тоха, стоя перед окном, не одевшись и демонстрируя худые ягодицы.
— Не смотри, — ткнул рукой Трофимов.
— Без очков и так не вижу…
— Вано можно, а тебе нет.
— Да как хочешь, — зевнул Трофимов и уткнулся лицом в подушку.
Ночью запутались в одеялах. Точнее они запутались, запутывая и вводя в заблуждения нас. Как-то поделили на двоих, а под утро одно из них свалилось на пол, и мы укрывались тем, что осталось и которого досадно не хватало. Пришлось прижиматься друг к другу, опять пихались, толкались, задевали друг друга. Самим надоело, а потом отключились. Спросонья ударил Трофимова по подбородку, он не жаловался – забрал одеяло, оставляя меня мёрзнуть. А я не из обидчивых, отвернулся к стенке и заснул. Когда услышал Тоху, одеяло укрывало и меня.
С позднего утра или даже среднего дня, мы были ещё сонными и зевающими во весь рот. С трудом умылись, отстояв на месте полчаса. Тоха подумала, что мы застряли, где именно – не уточнила. Ни вилки, ни ложки держать не могли, всё валилось из рук.
Переспали и расшатали внутренние устойки, которые так долго отлаживались организмами. Всё к чёрту. Ни настроения, ни желания примитивной деятельности, ни мыслей, ни диалогов.
— Блять… будто всю ночь бухал… — жевал слова Трофимов.
— Есть с чем сравнивать? — моя речь не отличалась от его.
— Немного.
— Насколько немного?
— На много немного.
— Злоупотреблял? — еле выговорил. Какое сложное слово оказывается.
— …это – говяная история.
— А есть не говяные?
— Во втором классе я занял первое место на межшкольной игре по окружающему миру.
— О-о-о, потом спился?
— Потом слился.
Еле различимые улыбки появились на наших лицах, но до смеха мы не дошли. Не сумели.
— Что-нибудь ещё? Из историй.
— М-м-м, в классе я был звездой.
— А то я не знал.
— Вдруг не заметил?
— Если бы ты меня не трогал.
— Я даже не могу принципиально рассмеяться, о каких троганиях может идти речь?
— …когнитивных? — вымучил из глубин сознания.
— Решил умными словечками покидаться?
— Знаешь хоть, что оно значит?
— Ха-ха-ха, — оживлённо и весело, — нет, — уныло и тяжко.
— Мысленные.
— Вот так бы и сказал! Зачем плеваться тёмными словами?
— С тобой делюсь.
— Можешь ещё поделиться, пока я не почувствую свою мизерность и ущербность.
— Нужно вспомнить, — заумные слова из медицинской практики, с которой я сталкивался только у педиатра на приёме. И слышал из уст близкого человека. Я был настолько сонным, что быстро отодвинул эту тему на задний план. — Фиб… фибродисплазия, интериоризация, олекранон, акромион, тахикардия, экстрасистолия…
— Всё! Хватит! Моя самооценка упала на несколько пунктов от прослушивания этой дребедени и моего незнания.
— Надолго ли?
— К вечеру поднимется. Не переживай.
— И не думал.
— Даже обидно как-то…
Мои ответы закончились, и я беззвучно выдохнул воздух.
— Сходим до «Синнобона»? — с мольбой спросил он.
— …я подумаю.
Тоха предупредила, что на улице намного холоднее, поэтому мы обязаны, просто обязаны по закону утеплиться, надев все возможные тёплые вещи, что найдём в Видовом шкафу. Не удосужившись подумать, нацепили на себя то же самое, что и обычно. И думать рационально мы ещё не могли – спим на ходу. Решили пройтись по улице без всяких кафешек, то есть пока не замёрзнем.
Что ж, мудрая и умная Тоха оказалась права. Холодрыга и ледниковый период! Ожидаемые сугробы подчистили на дорогах и тротуаре, где только тропинку провели. Но сравнить уровень была возможность – Трофимову по колени, мне выше. Ничего сильно не радовало, зато мы проснулись. Моментально. Одновременно подумали о том, чтобы вернуться, но ведь мы вышли – хоть сто метров пройти надо, а то никуда не годится. Многозначно покивали друг другу и пошли.
Белая картина заполнила всё. Люди ходили, укутанные в шарфы, детвора радостная носилась, утопая в сугробе, который создал ветер на углу домов. Высотой два с половиной метра точно. Им весело, а от того, что снег рассыпается и не слепливается, грустят, но не унывают, находят новое увлечение и посвящают себя ему. Простые, несмышлёные и довольные жизнью. Рабочие клерки продолжают материться про себя, высказывая негативные мысли своим лицом и броскими взглядами, хотя большинство из них сегодня работать не должны, но не для каждого выходной день – выходной. В таком случае легко понять их недовольные и разъярённые чувства.
А уже февраль… моя жизнь убита – это факт, моё будущее неясно – истина. Что будет через день? Неделю? Куда нас закинет судьба? И почему «нас»? Хотя бы меня. За Трофимова решать не могу. Кажется, у него всегда есть что-то на уме, способное помочь выкрутиться, спасти задницу и не попасть в неприятности, а если и нет, то есть сила, которой он тоже умеет распоряжаться. Неудивительно, что у него было столько поклонников. Но к их числу я никогда не примкну. Не в этой жизни, где мне особого места ни с кем не отведено.
Всё сложно. Сложнее уроков, укоров, условий, что выдаёт погода. Иной уровень, который я никогда не покорю.
Когда Трофимов устал идти по узкой тропинке, он ушёл в дебри дворов, где снега было больше – только ради него он и вышел. Других причин нет. Так как я шёл за ним, мне оставалось идти по заданному пути, делать его более очевидным и твёрдым. Если кто-то решит сократить свой путь, понадеясь на удачу, и пойдёт по нашим следам то, куда ему нужно, он не попадёт и будет бранить себя за выбор и нас, не зная в лицо.
— Вот это зрелище! — выкрикнул Трофимов, находя ограждённую полуметровыми стенами футбольную площадку.
Снег улёгся ровным под линейку слоем, погребая в себе ворота с порванной сеткой. Его уровень такой же, как и на улицах. Кому по колени, а кому и выше… Площадка ещё не была тронута ногой человека, и Трофимов стал первым. Он, довольный как ребёнок, пробежал половину и, развернувшись в прыжке и вытянув руки, упал на спину, погружаясь в зимнюю массу. Я же спокойно дошёл до него.
Трофимов растянулся на снегу, а снег, в свою очередь, обрамлял его стеной.
— Тебя очень просто закопать, — сообразил я.
— А ты это сделаешь?
— Нет.
— Тогда ложись рядом, — предложил он, улыбаясь сдавленной морозом улыбкой.
— Не буду, — от месива уже холодно, а самостоятельно охлаждать себя я не буду.
— Да давай. Прикольно же.
— Не могу я спиной падать.
— Падай на живот, — и наглотайся снега.
— Тем более – нет.
— Хватит вертеть головой, Левин, — Трофимов сел, мотая макушкой, а после пружинистым движением вставая на ноги. Сделал шаг назад, Трофимов – вперёд. — Давай руки, — он протянул свои. Пальцы покраснели, но не дрожали.
— Зачем?
— Если я буду тебя держать, ты ведь опустишься?
— Логично. Но…
— Классное чувство, ты должен попробовать. Тем более не сигареты и не пиво.
— Что ж, правда.
Мои ладони, напротив, дрожали. Трофимов спокойно взял за руки, а я сжал сильнее. Если отпустит он, не отпущу я. Не представляя себе это действие, я начал разгибать руки. Дрожь прибавилась, напряжение нарастало. А Трофимов говорил довериться… будто это так легко. Хватка у него что надо, и когда вообще я достигну дна? Где этот снег? Больно далеко, больно долго опускаюсь, а может, снега там вообще нет? Что за мысли? Снег был везде, а значит его не может не быть именно здесь. Когда руки полностью вытянулись, Трофимов наклонился вперёд, и я почувствовал подушку под головой. В это самое мгновение Трофимов отпустил, и уже я оказался в стенах сугроба. Головой и частями тела не ударился, но глаза на рефлексе зажал.