У кого-то отвратные шутки, как у меня.

— Несильно напугал.

— Голову ещё не мыл?

— Не… да какая, блин, разница?

— Помогу тебе, а то и шампуни не разберёшь, — он улыбался. Пусть я и не видел, но чувствовал. А про шампуни… правда. Нужно было с полки стащить и поближе поставить, чтобы у Трофимова аргументов не было. Недолго постояв у полок, он выбрал чёрный флакон и опустился на колени у ванны. — Не будешь разворачиваться?

— Смотря, что ты делать будешь…

— Голову твою мыть, — будто это был совершенно неуместный вопрос. А я скажу, что был!

— Сам могу это сделать, — потянувшись к его руке, замер. Вот длиннорукий-то, не дотянуться.

— Успокойся, Левин. Сугубо дружеская услуга.

Верить не хотел, но развернулся к нему спиной, упираясь на стенку, так же поддерживая загнутые ноги.

Трофимов ополоснул водой. Крышка шампуня щёлкнула. Медленно нанёс его на волосы и стал водить руками, массируя кожу головы. Немного приятно. Он аккуратно двигал пальцами, чтобы не разбросать пенистую массу. С шампунем, кажется, переборщил. Голова качалась в такт Трофимовским рукам.

— Твои волосы посветлели?

— Какими были, такими и остались.

— А у тебя тут рыжий.

— Значит, не моё, — всю жизнь тёмным был. Таким уж и останусь.

Трофимов старался держаться в рамках надуманной скрупулёзности, но всё время задевал уши, грубо проходился по затылку. Щекотно, нежели больно. Сказав закрыть глаза, ополоснул макушку, смывая мутную воду. И ещё раз. Попросил поднять лицо, удостоверяясь, что в глаза не попал – не попал. Только не сказал открывать. Осторожно провёл по волосам, открывая лоб, ничего не делая. Я приоткрыл веки. Свет падал сверху, но Трофимов закрывал его. С близкого расстояния увидел, что его глаза, прикованные ко мне, затянуты туманной дымкой и сомнением, таким тяжёлым и ощутимым, что стало не по себе. Будто наступило помутнение его рассудка, которого ни я, ни он не ожидали.

В следующую секунду он одумался, и его глаза вернули былую трезвость и сознание реальности. Трофимов продолжал смотреть на меня, оставляя руки на волосах.

— А ты понимаешь, что сейчас полностью голый? — голос не изменился, наполнился наигранным равнодушием, которое так просто раскусить.

— А купаются что ли, в одежде?

— Нет, — усмехнулся. — Ты голый передо мной.

— И? — вот оно что…

— Не страшно, что я могу сделать что-нибудь?.. — невнятно растянув губы, отвёл взгляд.

— Трахнуть, да?

— И это тоже, — не посмотрел.

Родной…

— Не страшно. — Ему потребовалось повторное подтверждение. — Потому что ты этого не сделаешь.

— Ты меня так хорошо знаешь? — Трофимов встал с колен, и я перестал разглядывать его эмоции.

— Нисколько.

— Это же тупо, — положил ладонь на лицо.

— И наивно. От тебя поди заразился.

Он протянул руку, предлагая подняться, но это я уже сам сделал. А потом сказал:

— Можешь не смотреть, — стоя к нему спиной.

— Стесняешься? — вождь готов рассмеяться.

— Не комфортно от твоего взгляда, — почти что.

Пока самостоятельно вытирался, Трофимов помог расправиться с волосами. Какой заботливый. Слова против были от ума, а лично от меня… не очень-то. Похоже, я получил недостаточно заботы в своё время (чего удивляться), поэтому хочу наверстать, получая подобный подарок от него. В конце концов, Трофимов меня больше не губит, как предпочитал делать раньше, а я не обращал внимания, он проявляет обеспокоенность и волнение, бережность и строгость к себе, дабы не сказануть лишнего, не обидеть меня. Не задеть. Не навредить. В это сложно поверить.

Трофимов занялся тем, чем хотел, а я отлёживался на диване. Потом позвала Тоха, по-прежнему находясь в самом лучшем расположении духа (она в другом когда-нибудь бывает?), и предоставила нашей оценки свой пир. Тоха – мастерица, и спорить с этим невозможно. Столько всего приготовила – глаза разбегаются, а пахнет-то… с ума сойти. Её парню повезёт, а если решит на кого-то променять, то пожалеет стократно. Много раз про себя повторил «с ума сойти» – еда такая вкусная, насыщенная, а главное то, что вкус невозможно забыть, всё гармонирует и замечательно сочетается. Тоха часто спрашивала, как нам, нравится ли, а то вдруг Вид обманывает, не желая обидеть мимолётным словом, но наши слова не могли оправдать её возможных предположений. Она приняла к сведению и сама искала минусы там, где их не было для нас.

— Невозможно тебя не любить, — особо галантно поблагодарил Трофимов за ужин.

— Такого рода благодарности кажутся наигранными, — возразила Тоха.

— Могу посуду вымыть.

— Сама справлюсь.

— Тогда Левин.

— Не приплетай Вано.

— Пизжу я, — улыбнулся Трофимов и остолбенел. Будто вспомнил мир-дверь-мяч на иностранном языке. Согласился же.

Максимум, на который Тоха согласилась, – убрать еду в холодильник, после мы можем испариться и заняться своими развлечениями. «Домашние дела – дело старших, а дети могут поиграть» – так и сказала.

— Левин.

— М?

Привычно разлёгся на диванчике, а Трофимов в кресле, вытянув ноги.

— Знаешь, что сделало бы этот день идеальным?

Что может быть лучше снегопада, что затормаживает всяческое движение на автостраде и тротуаре, затмевая обзор каждому прохожему, не закрывшему и не сберёгшему глаза, заползая в мелкую щель, которую он никогда не пропустит, и измываясь над теплолюбивыми созданиями, которые пожелали бы остаться дома, да обязанности таковы?

— Нет.

— Ну подумай, — наевшись, мурлыкал он. Точно кот. Ти-мур. Тим либо Мур. Точно второе. Засмеялся. — Ты чё ржёшь?

— Нет, — смех мешался с речью. — Ничего.

— Смех без причины – признак дурачины.

— Ну да, — Мур… Трофимов лучше.

— Ты закончил?

— Да. Так что там о том, что может сделать день лучше?

— Игра на скрипке.

— Включи на компьютере, — Тоха свободно подпускала к компу.

— Твоя игра.

— Может… не сегодня?

— Если не сегодня, то и толку не будет. Это же такой отличный день, значит, надо сделать его лучше! — призыв Трофимова не подействовал на меня.

— А вдруг не получится?..

— Откуда сомнения, Левин? Ты отлично играешь.

— Может, навык утратился?

— Тупая отмазка. Почему ты не хочешь играть? Тебе же нравится? Так ведь?

— Н… я не знаю…

— Знаешь.

— Да! Но я не хочу думать об этом.

— Из-за чего? Только не говори из-за того, что мы выступали на улице, и это увидели в инете.

— Не из-за этого.

— Тогда?..

— …Кит.

— Якушев? Ты что, опять вспоминаешь об этом? — я и не забывал.

— Как сказать, — по делу, по существу, — Кит сподвиг меня на это. Он был моим вдохновением. Был моей публикой, и ни для кого другого я играть не хотел. На его день рождение я думал преподнести ему подарок в виде отточенной и закалённый игры, не оплошав ни разу. Не допустив глупой ошибки. Но ты знаешь… я уже ничего не смогу сделать…

— Не говори так.

— И как мне говорить? Я не чувствую больше в себе той уверенности, что была. Уже не думаю, что мои руки смогут вновь создать что-то правильное и чистое.

— Скажи, что сможешь, — Трофимов достал большой футляр. — Скажи, что это в твоих силах, — открыл его и достал скрипку. — Скажи, что играешь для себя и никого больше, потому что это приносит тебе удовольствие.

— «Поверь в то, во что не веришь» – это хочешь сказать.

— Но выбор всегда за тобой.

С такими словами обращаются к тем, у кого уже не осталось выбора. Когда выбор очевиден, но тебе предлагают призрачную альтернативу, о которой ты не хочешь думать, потому что решился. Уже. Ещё до этих слов. Может, ради себя, может, ради того, кто стал кем-то родным и единственным в окружении. Ему ты ещё не доверяешь, не веришь так, как бы сам хотел – сомневаешься, страшишься надуманных и обоснованных предупреждений, но желаешь стать ближе к нему, как и он к тебе.

Старая скрипка ждала. И дождалась. Не настоящего хозяина, который почти что убил её, а временную замену, которая пытается быть чересчур аккуратной, дабы не испортить её и её музыку, что легко выходила из-под смычка, которой наслаждалась малочисленная публика, которая грела и помогала оттаять и стать ранимым. На время. На скоротечное время, о котором я быстро забуду, потому что есть заботы покруче и сильнее. Как же одной скрипичной мелодии справиться с ней? Вот именно – никак, но она может стать анестетиком и дать почувствовать освобождение, отход от жизни, она внушит всё это и заберёт со своим завершением. Она жестока.