— Кстати, — долгое время у себя их держу, — твои перчатки.

— Оставь себе. Не я же скрипач.

— Я тоже не скрипач.

— Но играть умеешь?

— Почти.

— Не преуменьшай.

— Не преуменьшаю.

Своё мнение отстаивать трудно, когда отстаивать нечего.

Солнце скрылось за горизонтом, а холод не брал. Небо почернело, но звёзды не появились. Дорогу освещали и фонари, и гирлянды на деревьях, которые скоро не будут светить. Идёшь и думаешь, что впереди. Длинная расчищенная дорога. Снега давно не было. А когда он был в последний раз?

— Какое сегодня число?

— Вроде бы, тридцать первое.

— Уже!?

— Ха-ха, — громко засмеялся Трофимов, — кто-то совсем чувство времени потерял! — он продолжал смеяться, а я не понимал его радости.

Конечно, мы не живём одним днём, но… сколько же всего случилось. Мне казалось, что меньше… просто не задумывался. В этом дело.

Трофимов не соврал, кафешка с иностранным названием оказалась близко. Место себе быстро нашли, взяли по пирожному и уселись. Тот же сладостный аромат с пряностями, что трудно забыть. В маленьком месте тепло и уютно, а свежее кондитерское изделие опять радует сахаристостью. Но здесь мы и по другой причине. Трофимов не торопил, он готов был ждать. Хоть до завтра. Хоть до марта. Торопил себя я, не зная зачем. Ещё одни уши услышат историю, о которой лучше умолчать, но… я хочу. Хочу рассказать, произнести лишний раз какой же Рома урод, и как сильно я его ненавижу, высказать пару заниженных выводов, сделанных собой и, похоже, для себя.

— Не знаю с чего начать, — половина была съедена. Другую нужно оставить на притупление горя.

— Не спеши, — опять повторил. Может, он сам не хочет спешить, но получается наоборот?

— Да знаю я, — нужно начинать с начала, но не с пролога. Положил приборы и откинулся на спинку стула, переплетая пальцы. Начало. Моё начало. — Вначале было слово… и этому слову научил меня Рома. Было время, когда я называл его дорогим мне братом, был рад видеть, хотел проводить с ним время. Я любил его. Любил как брат любит брата. Восхищался им, гадал, как же ему всё удаётся, и снова восхищался. Им все восхищались, но для… тогда для меня он сделал больше, чем родители. Они мало чего стоящего сделали. Он научил меня читать, считать, учил тому, что знал сам. В тех пропорциях, что необходимы ребёнку. Но, как ты уже понял, я не был таким успешным, как он. Родителей это удивляло: как же я могу быть хуже Ромы. И прочая хрень, которая, по сути, не должна их волновать, да? — я посмотрел, а серо-голубые глаза внимательно изучали меня. — Потом уже они занимались мной. Много чего запрещали. Говорили, что я должен быть таким же, как Рома. Чуть ли не копией. Но у меня не получалось, а я старался. И мне было обидно. Даже в обычной школе у меня были проблемы, мне с трудном давались многие предметы. Я часто загонял себя в угол, не зная, как буду говорить об этом родителям, паниковал, чуть ли не плакал. А потом на помощь приходил Рома и снова учил. По-настоящему учил, многое объяснял, решал со мной домашку, подбадривал, хотя родители были яро против этого, но он находил время и тратил его на меня… Я был счастлив. Сам подумай, брат, у которого столько дел, умудряется и мне помогать. Он возвышался в моих глазах… а я думал, какой же классный у меня брат. Эти мысли лелеяли и радовали. Мне нравилось просто говорить с Ромой. Он выслушивал меня, давал советы. Я считал его лучшим, — было время. — Но, как говорится, вечным ничего не может быть, — спина затекла. Поставил локти на стол, а лбом упёрся на руки. — Летом. Когда я переходил в четвёртый класс, а Рома в девятый. Всей семьёй поехали за город на речку… я, — не могу рассказать об этом, — я не буду говорить, что произошло, ладно? — я даже не видел согласен ли с таким решением Трофимов или нет. — Именно тогда он стал другим. У меня больше не было хорошего и доброго брата, — в тот летний день… Когда было неумолимо жарко, кто-то нашёл себе дело получше, чем купание в прохладной воде. — Он сделал то, что меня очень испугало и ввело в шок, — губы пересохли. — Я не понимал, зачем он сделал это. Стал остерегаться и искать свою вину, которой не было. Я хотел отдалиться от него настолько далеко, насколько это возможно. Например, старался не быть дома тогда, когда дома был он. Не оставался с ним в одной комнате. Но это было глупо. А глупее было то, что я думал, что это не повторится… думал, дистанция поможет. Плохо думал, — затекли и локти. Опустил руки под стол, сам ссутулился. — Он делал всё более невозможное и необъяснимое для меня, а я боялся. Дрожал и ревел. И – я рассказывал об этом родителям. Пытался, но они не слушали и повторяли одно и то же каждый раз. Одно и то же. «Рома не мог так сделать». Конечно, проблема была и в том, что я не знал, как называть всё это. Было стыдно, и страшно. Выходила околесица. Никаких внешних доказательств. Зато если что-то происходило дома, то вина всегда подала на меня. Ведь я стал домашним вруном, забавно, да? — что именно было забавным я не понимал. Всё сводилось к этому. — Я понял, что помощи не получу, а куда идти не знал. Его перепады не были ежедневными, но я чувствовал, что с каждым разом, как вижу его, начинаю трястись сильнее, готов спрятаться там, куда нормальный человек не залез бы. Но, к сожалению, всё становилось хуже и хуже. — Размял пальцы руки, вглядываясь в шрам. — Потому что ранения от него стали носить долгосрочный характер, внешне отражающийся на мне. Понимаешь, — я не знал, видит ли он этот шрам.

— У Ромы… такой же, — удивился Трофимов.

— А ты что думал? Для меня это было ужасно…

— Ужасно?

Он не понял.

— Ну да. Замужняя пара носит кольца на безымянных пальцах правой руки. В этом дело. Дело в значении. Знаю, повторяюсь, но я больше ничего не чувствовал. Как пойманное животное в капкан. Страх, страх и страх перед неизбежностью, — его лицо в те моменты. Его наслаждение. Его радость. Его движения, прикосновения, фразы. Глаза… больше всего пугали они. Той жадностью и ненасытностью. Желанием и истомой. — А когда он поступил и съехал, всё пошло на спад. К моей радости. Ничего не закончилось, но я был на время спасён. А то, что случилось потом, ты знаешь, — хорошо, что никогда не узнаешь о том, что я согласился лечь под него.

— Да, примерно знаю.

— Ну как? Стал лучше понимать меня?

Ответ знали мы оба.

— Я бы сказал, — но его голос перекрыл другой:

— Опять ты большой купила. Я же не съем!

— А-а, возьмёшь домой, Гера! — знакомые голоса. — О! Не может быть, — её стремительные глаза обнаружили меня. — Иван, давно не виделись, — подоспела она, а Гера нет.

— Привет, — неуверенно захлопал глазами Гера, смутившись и покраснев. Занимательная черта.

— Надеюсь, не отвлекаем.

— Вообще отвлекаете, — подал голос Трофимов. Юля тут же посмотрела на него.

— А! И ты… ты ведь Тимур?

— Откуда знаешь? — прельстил он.

— Я сказал, — Трофимов недовольно уставился на меня, будто у меня права не было.

— Но как бы то ни было, — пихнул меня ногой, — мы заняты.

— Не лги, — пнул его в ответ.

— А ты уверен?

— А что насчёт тебя?

— У вас тут на удивление жарко, — с глубокой интонацией отметила Юля, обмахиваясь рукой.

— Да садитесь, чего уж, — согласился Трофимов со вздохом.

Мои знакомые точно не будут такими опасными как его.

Гера сел с моей стороны, своими красными щеками прося прощения за подругу, а Юля с Трофимовской, чтоб наверняка.

— Я – Юля, а молодой человек – Гера, — как всегда представила она.

— Ну, приятно, — заглотил вилочку Трофимов. — И когда только с ним познакомились, — не слишком уважительно кивнул в мою сторону. А где же понимание и желание помочь?

— В прошлую пятницу. И кстати, — зоркие девичьи глаза с обидной и злостью посмотрели на меня. — Ты обещал зайти, но так и не пришёл, — надулась Юля. Я обещал?

— Он заболел, — ответил за меня Трофимов.

— Правда? — её тон сгладился. — Не знала, прости за наезд!