— И всё?

— Отлично, — на его пение можно и такие слова потратить.

— А впечатления никакого не произвело?

— Ну… вроде произвело, — не особо уверен. Самоуверен. Зато сожаления бери – не хочу.

— Хм.

Да что со мной не так? Продолжаю переплетать пальцы и думать о ненужном. И опять живот крутит. Хреновое чувство.

— Может, потанцуем? — Трофимов кивнул на выходящих скрипачей, что готовились к собственному выступлению.

— Лучше пригласи кого-нибудь из них, — я отвёл взгляд в сторону, потому что не мог полностью развернуть голову в сторону неумолкающих девушек.

— Как-нибудь в другой раз.

— Да… — вождь волен выбирать так, как ему угодно.

Еда остывала, наполненный воображением желудок не позволял съесть ещё ложку. То ли опустошён, то ли что-то ещё. Окружение тяжёлое, воздух горящий, а внутри лёд тает, заставляя стягиваться стенки органов.

— Хотел сделать это потом, но, — я поднял голову на Трофимова. — Держи, — он пододвинул ко мне маленькую коробочку без каких-либо украшений. Ещё подарок? С чего так расщедрился? — Открывай. Не бойся.

Не побоялся и открыл. Компактный плеер стального цвета.

— Я уже скинул туда песни, которые… тебе вроде как должны нравиться.

— Зачем? — сомнения что-то глупое нашёптывают, что-то глупое навязывают, к чему-то глупому призывают.

— Чтобы слушать, ясно дело.

— Я не про это, — голос стал твёрже. — Зачем ты делаешь это? — он снова за старое? Снова будет смеяться над моими слабостями? Снова захочет принизить?

— Да нет особой причины. Левин, может, я просто хочу стать ближе. Это ненормально?

Ненормально.

— Это совсем не похоже на тебя… — и всё остальное тоже. И то, что было до этого, относится к этой категории.

— Просто прими это как должное, — он пододвинул коробочку ближе.

Ярость и ненависть. Эти чувства легко овладевают, но когда я позволял им брать вверх? Ни с того, ни с сего шумно поднялся на ноги, ударяя руками о стол. Забренчали тарелки.

— Принять как должное? — на пике прошептал я, еле держась за нормальные и разумные чувства.

Что он знает об этом!? Даже не представляет, сколько раз мне пришлось «принять как должное». Да я слёту пять таких назвать могу. Я принял как должное то, что брат всегда будет победителем. Принял как должное то, что родители никогда не будут обращаться ко мне как к родному ребёнку. Принял как должное то, что воспоминая никогда не покинут меня. Принял как должное то, что никто не услышит моих слов. Принял как должное то, что мне никогда не поверят. Всё просто! Даже шестое могу преподнести. Принял как должное то, что моя жизнь никогда не станет нормальной и обычной. И я тоже никогда не буду таким. Потому что вся моя жизнь… моё существование мне необходимо воспринимать как должное.

— Левин?

— Ты же ни черта не знаешь об этом, — я не хотел кричать, не хотел истерить, поэтому держал всё в себе, не в состоянии излить.

Пока внутри бурлили эмоции, я ушёл. Быстрым шагом. Почти что сбежал. Но не прочь, а в уборную, где нашёл ряд умывальников. Жарко и холодно. Больно и отвратительно. Подержав руки под холодной водой, облил затылок, дрожа от ледяных струй, стекающих по позвоночнику. Повторил процедуру, ощущая внутреннюю вибрацию и тряску. Ополоснул лицо, всю голову подставил под холодный поток, замерзая сильнее и сколачиваясь в себе.

Нужно побыть одному.

Все кабинки пусты. Зайдя в какую-то посередине, опустил сидение и забрался на него с ногами. Капли стекали по лицу, шеи, разбивались о пол. Что же я делаю? Всё не так… всё тупо…

Кто-то зашёл, медленно подошёл к кабинке и застыл. Тень не двигалась.

— Левин, — я не сомневался.

Горько и колко. Я улыбаюсь собственному отчаянию, кусаю губы, чтобы сдержать крик, молчу, чтобы не сорваться. Больнее чем обычно. Очень… и очень больно.

— Оставь меня, — прижал ноги сильнее. — Мне нужно побыть одному.

Трофимов не ответил, но не ушёл. Я вздрогнул, когда он ударил руками о дверцу. Почти подпрыгнул на месте.

— Скажи, что не так, — потребовал он.

— Да всё не так…

— Опять из-за Якушева? — он-то может спокойно говорить. — Или из-за Ромы?

— Не проще сказать «из-за меня»? — ведь это я так отношусь к произошедшему. Если бы не я… — Это моя вина…

Я – причина своих бед.

— Что ты несёшь?..

— Если бы я не был таким… если бы я что-то попытался сделать, то всё, наверняка, было по-другому! Разве ты видишь ещё каких-нибудь виновников?

— Я.

— А?

— Ты не виноват. Сейчас же дело во мне. Опять сказал фигню, не подумав, как это отразится на тебе. Но, пойми, я не могу выбирать слова, ничего не зная о тебе. Считай, я на минном поле. Куда не ступишь, везде опасность, да вот только не вижу.

— Но всё равно дело во мне…

— Не в тебе! — рявкнул он. — Просто… я хочу узнать тебя лучше. Хочу, наверное, даже помочь. Не знаю почему, просто хочу. Хочу, чтобы ты рассказал мне всё. О том, что случилось в твоём прошлом…

— Хочешь, чтобы я всё рассказал о Роме?

— Не о нём, а о себе.

— Но любишь-то ты его…

— Да… люблю. Очень. И ты не представляешь себе как. Больше всех тех, кого по закону обязан любить.

— Так зачем портить впечатление? — я в отчаянии. — Живи с тем, что знаешь.

— Но живу я не с ним! А с тобой. Ты – другой. И… я же как-то говорил, что даже если бы узнал его с твоей стороны, то не изменил бы своего отношения. Или думал так. Неважно. Я хочу понять тебя. Сейчас хочу только этого.

По лицу стекала не только холодная вода, но и жгучие слёзы. Разревелся. Поддался чувствам. Поддался всему тому, что не должно во мне существовать. Так просто.

— Давай уйдём отсюда и пойдём туда, куда хочешь пойти ты. Предлагай.

— Никуда я не хочу…

— А может, хочешь чего-нибудь особенного попробовать? Того, чего здесь нет?

— Не хочу…

— Да ладно, Левин, — произнесённая собственная фамилия грела больше, чем имя в устах родителей. — У тебя же есть любимое блюдо?

— Нету.

— Да быть не может! Всем же что-то да нравится, больше чем обычная кухня…

— Нет такого! Когда ешь для того, чтобы не свалиться в голодный обморок, нет особой разницы какая это будет еда. Понимаешь? Ты просто принимаешь то, что есть, не разбираясь ни во вкусах, ни в кухнях!

— Кажется, понимаю. Но… действительно, нет такого? — голос был грустным. Дверь плотнее прижалась, словно Трофимов и голову положил.

— Нет же…

— Не спеши, — опять советы.

То, что я хотел бы попробовать ещё раз. Запах корицы…

— Ну, есть кое-что…

— Правда? — восторженно.

— Полагаю, я бы не отказался от этого, — детское желание.

Я поставил ноги на кафель и поднялся.

— Отойди немного.

Трофимов отлёг от двери, а я отодвинул засов и наконец-то вышел. Ему в радость. А теперь и в печаль. С каждым разом я слабее… становлюсь ломким, как тонкое стекло, что стёрлось под наждачкой. Скоро одна стеклянная пыль останется. Неплохой конец. Почти что.

— Ну, — глаза колит, горло давит, а тело Трофимова прижимает к себе моё, крепко удерживая, не давая пошевелиться, бережно поглаживает по мокрым волосам, положив подбородок на макушку. Не движется. Время на чуточку замерло, оставляя нас наедине с тишиной и глухой скрипичной музыкой профессионалов, которым за каждое выступление платят круглые суммы. Не слышу своего сердцебиения, только Трофимова. Оно такое же спокойное и относительно медленное, как дыхание, что я ощущаю. Неродное тепло приятнее, чем родимый холод, что я привык испытывать от них…

— А ничего… что столько всего заказано было, и теперь – на ветер?

Ресторан мы покинули.

— Это всего лишь деньги, не стоит из-за них переживать. Хотя ты будешь, да?

— Конечно же… твои, в конце концов.

— Вот я и буду трястись, а ты можешь сказать, чего хочешь.

Чего я хочу…

— Ш-шокобон, — слишком сладкое угощение, которое первым пришло на ум.

— А, эти синнабоны… циннабоны. Есть неподалёку кафешка. Быстро дойдём, — пока я не сделал шаг, Трофимов не сделал свой. Снова ждёт.