А ведь он, правда, не виноват…

— Вау, ты чего здесь разлёгся? — голос Трофимова разбудил. Я что, заснул? Когда успел? — Мог бы не просыпаться.

В полусонном состоянии, толком не разглядев его, хотел подскочить, да ноги чуть пополам не сложились, и я не упал обратно на пол. Трофимов вовремя подхватил.

— Ты чё творишь? — удивился он. Я ещё сплю. Почти.

— Да так… — хоть бы до дивана дойти, но ноги предательски подкашиваются и не хотят держаться прямо.

— Ха-ха, ну даёшь, — подумал, что упаду, когда он перестал быть опорой. На секунду почувствовав невесомость, а на следующую осознание того, что Трофимов взял на руки, с перепугу вцепился в него. Мысли вперемешку: что делает? Зачем? А если ещё и отпустит? Вот совсем не весело будет… — А ты легче, чем я думал.

— А? — он же меня на руки взял! А раньше не дошло, что ли?

— Но и не пушинка, — Трофимов крепче прижал к себе.

Как странно не чувствовать ногами пола… и прибывать наполовину в горизонтальном положении. Или какое оно? Мысли ещё не вернулись на места.

— Какой уж есть.

— Чего так вцепился?

— Ото сна не отошёл… Поставь на пол.

— Проще тебя донести будет.

— Не будет.

— Боишься?

— Нет… отпусти, а.

— Взять и отпустить?

— Не бросать.

— О, ты мне предлагаешь быть с тобой вечно?

— Не в этом смысле. Придурошный.

О чём Трофимов с Тохой говорил? И что она имела в виду, когда сказала, что всегда будет с Видом? Шрамы… на руках? Неужто у них всё плохо? Пусть и в прошлом, но было дело? Нисколько не хорошо. Почему это случается? Почему? Да что не так? И сколько я задавался такими вопросами? Много. Очень много раз, потому что невозможно не задаться ими, переживая подобное. Невыносимо.

— Отпускать не будешь? — Трофимов донёс до дивана, уже уложил, а руки я расцепить не мог.

— Сейчас, — но не отпустил.

У меня, действительно, никого нет. Уже нет. Даже Кита я потерял… Единственное, что должен был удержать, так легко ускользнуло из рук. Но мне не из чего было выбирать: сказать да, сказать нет, и третьего не дано. Я должен был вразумить его? Да как? Это было невозможно, не тогда, а делать ему больно я не хотел. Он столько всего натерпелся, и в том состоянии он всё равно бы сделал это. Только через силу. И было бы ещё хуже… я смягчил приговор, не исправляя наказания, делая хуже Киту, себе… А как по-другому? Уже всё перечёркнуто, каждый вычеркнут, я один, а рядом только… Трофимов. И никого больше. Но он не тот человек, которому я нужен, я вообще никому не нужен, но я не смогу больше быть один. Хотя бы не сейчас. Пока не перерасту, не забуду, не закрою вновь воспоминания в ящике.

— Не уходи…

Хочу жить, как раньше. Хочу вернуться назад и сбежать. Но ради чего, что является причиной для меня – не знаю… как брат и сказал, у меня нет ничего. И не было, потому что оно не принадлежало мне.

***

Трофимов планов расписывать не стал и, сказав «до завтра», улёгся на бок по удобней. А чего он хочет? Вот теперь? Как часто, он думает о брате? Как часто думает о том, что лучше бы вместо меня был он? Да кто угодно… Не ясно, не понятно.

— Ты ещё поспать можешь, — обнадёжил Трофимов, проснувшись раньше меня и случайно разбудив. Не хотелось злиться, выставлять обвинения, просто хотелось, чтобы мы ещё немного полежали лицами друг к другу. — Ну что?

— Тоха и Вид спят вместе? — если вспомнить, то в их комнате одна кровать, а мы заняли диван. Значит, что…

— Ну да. Знаешь ли, они довольно близки. Не настолько, конечно, насколько ты со своим братом, но всё же.

За упоминание об этом уроде я не прочь ударить Трофимова ногой, но вовремя останавливаюсь, припоминая, что произошло в тот день. И стыдно, и гневно… Почти из-за этого всё началось. Опять из-за меня. Всегда я виноват, и отрицать не надо. Страдаю чем не надо, палку перегибаю, выхожу на крайности. С чего-то всплыл образ веснушчатого парня. Он жив? Или уже мёртв? Без понятия… скорее второе. Зачем жить, если жизнь настолько дерьмова и отвратительна? Когда ты сам себе настолько безобразен? Когда это уродство втоптали в землю…

— Ещё полежишь? — Трофимов незатейливо похлопал ресницами.

— Нет, — устал я и от этого дела.

Далось поднятие с трудом. Не тело, а мешок с камнями и осколками, трупными мыслями и разлагающимися остатками. С Трофимовым вместе почистил зубы, выполняя любое действие в раз пятнадцать-двадцать медленнее него – это не замедленная съёмка и воспроизведение, а тупое отставание. Отставание во всём. Дышать тяжело, выполнять какие-то действия непосильно, тело словно не моё, чужое, взялось неоткуда и подменило старое, пока я спал. Чушь, но по-другому думать не могу. Никак. Я умираю? Ха… понятия не имею.

— Не спи, — шепнул на ухо Трофимов. Предоставленная зубная щётка валялась в раковине, а пастой я чуть не подавился, прокашливаясь. — Бля, Левин…

— Сам знаю, — не сразу допёрло, что вода была тёплой. Такой противной и тошнотворной, но рот ополоснул.

Разлагаюсь на ходу.

— Во сколько пойдём? — склонившись над раковиной, спросил я.

— А мы идём?

— А разве нет?

— Ну… когда захочешь, — самый сложный выбор.

— Тогда, — выключил горячую воду, больше открыл холодную. — После обеда.

— Хорошо, — не был разочарованным как вчера, не был весёлым, не был властным, как в старые время. Он стал другим… изменился. Серьёзно. Когда, как, что повлияло на него – так же не знаю, но результат есть. Вроде бы неплохой, но что он чувствует к изменениям? Они его пугают? А по виду, он их принял. Спокойно. Очень. — Точно не вечером?

— А, — снова не дышу. — Нет. Днём, — охладился жидкостью.

— Не засни по пути, — улыбнулся он, вытирая моё лицо влажным полотенцем.

— Я задохнусь быстрее, — глухо ответил в ткань.

— Уже лучше, — что задохнусь? К чему? Или старый он никуда не ушёл? Видимо, остался. Трофимов – это Трофимов.

Вид ушёл спозаранку. Тоха справилась о моём состоянии, преподнося завтрак и отмечая немного свежий вид, Трофимову она послала «воздушный поцелуй старости», который он не принял, отправляя ей «внушительный отказ юнца» – это было так тупо, и смешно. Но больше тупо. Взрослая девушка и парень играют неизвестные роли сумасшедших придурковатых чудиков, которых я и Кит любили играть… любили… Боже. Пока Трофимов и Тоха дружно бранились, я прятал глаза, перед которыми смазывались все детали, неотчётливо, неоднородно, кусками.

Тоха страстно обрадовалась, когда заметила одевающего меня. Трофимова отпихнула. Он её послал, она его. Посмеялись, а я всё чувствовал себя чужим. Как бракованная и лишняя деталь в конструкторном наборе, которую выкидывают, понимая, что она никуда не подойдёт, потому что остальные на месте.

— Пиздец, холодно! — ветер дул в лицо. Трофимов негодовал.

Холод вцепился, как оголодавший зверь, не собираясь отпускать. На улице я не развалюсь – клыки будут поддерживать, Трофимов напоминать о моём присутствии в его величественной или уже нет компании. Куда идём, не спрашивал. Я просто шёл, а он пытался уловить мой темп, которого не существовало изначально. Предпочтительней, если бы он, как раньше, шёл впереди меня. Так не упущу из виду, не потеряю, не останусь один на сжирание непогоде. Сколько уже прошло? Сколько мы вместе? Сколько просуществовало «мы»? Сколько я потерял? А сколько ещё потеряю, ничего не имея? Мне страшно. От всего. Уже от всего: что найдут родители, опять встречусь с братом, услышу его слова о том, какой я… ничтожный.

— Эй, Левин, и чё замер?

О том, как мной легко манипулировать, использовать как угодно. Не меньше я боюсь и Кита. Теперь. Больше нет защиты, нет друга, нет старого и доброго. Уже ничего…

— …ин. Левин, — Трофимов тряхнул за плечо.

Какой же он перепуганный.

— Я… — глотнув ледяного воздуха, хотел что-то сказать в оправдание, но мысль потерял. — Просто задумался.

— О Якушеве?

— Давай не будем об этом. Пожалуйста.

Об этом, то есть обо всём. О всём, которое ничего.