— Пожалуйста, — тот старый голос вернулся, но его интонация… ещё хуже. — Семён Сергеевич. — Может, это тот полицейский? — Мне это действительно нужно. — Он дрожал, еле сдерживался и держал себя спокойно и уравновешенно. — Неужто нет дней? Хоть вечером или рано утром… Да! Я понимаю, но… — Кит помотал головой, случайно цепляясь за меня и замирая. На его лице не просто ужас. Я не знаю, что это… сильнее страха, безумнее отчаяния, больнее ненависти. — Я перезвоню. — Он выключил телефон и громко поставил его на стол, упираясь руками и опуская голову, не смотря на меня. — Ваня… — Почти плачет он и падает на колени. — Не подходи! — выкрикивает, когда я сделал шаг к нему.

Он ведь меня не возненавидел? За согласие? Я должен был отказаться? А чтобы он тогда потом сделал? Умолял дальше? А если бы через силу принудил, захотел ударить… он бы сам себе не простил.

— Прости, прости, прости… — через слёзы выговаривал Кит. Он никогда не плакал. При мне.

— Кит, не надо.

— Не надо!? — Он злился. Злился на себя. Ни на кого больше. И моей вины не видел. — Я сделал это с тобой, сделал… Я мог остановиться, но всё равно…

— Не мог. — Не в том состоянии.

Мой безразличный ответ его пугает. Но мне не всё равно. Ни на Кита, ни на то, что я сделал.

— Да что ты?.. — Он будто таял.

— Кит, мне не больно. Так что встань и…

— Не больно!? — Он не мог смириться с этим. Я тоже. — Не обманывай. — Он запомнил всё так же хорошо, как и я.

— Кит, я просто не хочу думать об этом! Ты ведь тоже?

Он кусал уголки рта, мигал глазами, рыдая, не прощая себя, не виня меня. Не желая винить и видеть во мне виновника.

— Поэтому, давай сделаем вид, что ничего не было.

Даже я понимаю нелепость всей фразы, но я так делал всегда, так делал и Кит. Мы оба так поступали. Оба скрывали. Мучились. Не надеялись на спасение и помощь.

— Ваня… — В такой исход он не верил.

— В горле першит. — Нужно сделать вид, что ничего не было. И нужно начинать с принципиальных мелочей. — Можно воды?

— К-конечно… — Я тоже себя боюсь.

Нет дружественной атмосферы, нет напряжения враждебности. Уже нет ничего. Получив свой стакан, уговорил Кита сесть напротив. Мы должны видеть друга, не должны прятаться, нам следует правильно определиться.

— И как ты предлагаешь забыть об этом? — Пусто. Чёрно-бело. Недоговорённо. Он не позволяет себе больше, чем нужно.

— Никак.

— Что?

— Никак, говорю. Просто думай о чём-то получше, чем это.

Если тебе жизнь кажется плоха, то подумай о тех, кому ещё хуже. Но если и это не помогает, найди другую проблему.

— Да как я могу? — Он давно не держал себя в руках.

— Ответь на один вопрос. — Убеждений нет.

— Вопрос? Конечно, но как это… вообще?

— Не знаю, от тебя и хочу узнать.

Тогда Кит столько раз повторил моё имя, но один раз осёкся, и я услышал новое. Незнакомое. Никогда не слышал об этом человеке.

— Кто такой Глеб? — Вопрос изменяет его в худшую сторону. Ему стало больнее? Сколько же раз я ударю его?

— Он… очень старый друг, — с поникшим видом сказал Кит. Ему точно не хочется рассказывать, но он обязывает себя, накручивая тем, что должен. Просто должен, чтобы начать искупать вину, которой нет. Для меня нет. — Но его уже давно нет в живых. Он умер… я тогда был в шестом классе. — А потом Кит перевёлся к нам. — Он был для меня так же дорог, как и ты… может, больше. Глеб был моим первым другом. Он тоже помог мне измениться, когда-то. Это было совсем давно. Но, когда я потерял его, мир изменился. Дело было не в том, что он умер, а в том, как он умер… — Тёмно-зелёные глаза высохли, мокрые дорожки на щеках выделялись. — Он умер у меня на руках. Буквально. — Кит не смог долго смотреть на меня и снова опустил голову. — Заливая кровью всё. Эта болезнь… редкая и редкостная сволочь… стенки кровеносных сосудов истощились и полопались. Кровь шла отовсюду: изо рта, носа, ушей, — от быстрой картины воображения передёрнуло, — она заполнила его. Скорее, он умер даже не от потери крови, а от того, что больше не мог вздохнуть. А после упал, оставаясь у меня на руках. Обнимая и говоря, что всё хорошо… и мои ночные кошмары связаны с ним. Даже спустя столько времени.

Кит замолчал. Мне нечего сказать. Всё до безумия плохо. Не я один от существования получил сполна. Вот как. Смехотворно.

— Но что тебе даст это? Это же не искупит моей вины…

— Нет. Это довольно много. Спасибо.

— Не благодари! — Он ударил по столу, не понимая того, что я делал. — Ты можешь спокойно возненавидеть меня, и будет за что.

— Нет, Кит, не могу. Я же говорю, об этом нужно просто забыть, почти никак. Сначала будет трудно, но если не обращать внимания и заняться тем, что тебе куда важнее, чем какой-то я, то всё станет ясно. Подумай о своей маме, о папе, Лере. Так будет проще.

— Ты так говоришь, но… это невозможно.

— А для меня невозможно ненавидеть тебя. — Он вздрогнул, когда я коснулся его рук. — Я даже не в обиде. Видишь? Может, я слабее этого, но я тебя всегда прощу, — потому что не смогу забыть всё то, что стало таким ценным.

— Ваня…

— Об этом никто не узнает. Я никому не расскажу, и ты. Лера никогда не узнает… всё будет хорошо.

Кит готов был поверить, но не верил, потому что не был настолько наивен и глуп. Он же видел, но попытался согласиться. Сейчас так будет лучше. Обоим.

— И куда ты? — с тяжёлой печалью спросил Кит.

— Есть место, — соврал я, стоя перед открытой дверью. — Посмотрю. А потом и позвоню.

Я не мог оставаться с ним. Не сейчас. Не после того, что случилось. Попытался сказать радушное «пока», но лишь безусердно кивнул, а Кит опять попросил прощения. Почти вслух, но я услышал.

Он не верил в моё прощение, ведь я тоже не верил в него. Это случилось не только по моей вине, но… в чём виноват Кит? Я не могу просто взять и скинуть вину на него, даже полвины; всю неделю его преследовал кошмар из прошлого, что напоминал о трагичной утрате, потом я заявился со своим неизменным рассказом про брата, и, в конце концов, его мама лежит в больнице, а отец в тюрьме под следствием, и вот это!.. Всё не так. Не так, как надо. Всё болезненно и колется, вьётся и убивает.

Нет, я не могу думать о том, что это всё из-за Кита, из-за его больного прошлого. Но на душе так погано. Это не горечь или тоска, не печаль и не обида, не гнев, ненависть, злоба, боль… это досада, с которой я вынужден смириться, с которой должен остаться.

А если бы в эту ночь, я согласился продаться тем парням, то что-нибудь изменилось? Я бы не встретил брата, он не попал в больницу, меня бы там не было, родителей тоже, и я бы не убежал от них к Киту… или после весёлой групповушки я опять возгневался на себя и пошёл к нему? Да, так бы и было. Всё свелось к этому. В любом случае.

Пустой и лишённый примитивной мотивации, я пришёл туда, куда не следовало. Нажал на звонок и стал ждать.

— Сиди, старуха. Я открою! — Трофимов открыл дверь и едва удивился моему виду.

Ночь-то я здесь переждать могу. Наверное. Тоха разрешит. Если что, отосплюсь в ванной. И тем более, я совсем забыл о Трофимове… даже думать не могу про него.

— И где ты был? — Я ещё должен отчитаться?

— Много где. — Если посчитать прошедший день, то выходит, у меня было увлекательное путешествие. Просто пиздец какое весёлое…

— И? — Я прошёл мимо него, косо разобравшись с вещами.

— Нифига. — Упал на расстеленный и не собранный диван.

То, что случилось, я должен забыть. Не думать. Как сам и сказал, всё пройдёт. Уйдёт в никуда и растворится. Потеряет краски и значение для меня. Но этого не произойдёт прямо сейчас.

Мне нужна помощь…

— Знаешь что? — по-детски обратился к Трофимову, не смотря на него. Пора бы и мне узнать, что знают люди.

— Что?

— Рома в больнице. — Его это должно заинтересовать.

— Ты с ним встречался? — Не слишком заинтересован. — Из-за этого такой понурый?

— Встречался, — предпочёл ответить на первый вопрос.