— Немного не понимаю.
— Вот и я. Не понимаю. Обычно тех, с кем он… возился, такими бодрыми не увидишь. — Ему оставалось добавить «завидую тебе», при чём «неслабо». Как бы я завидовал себе, не зная, что происходит на самом деле. — Это жестокое наказание. А ты считаешь, что заслужил его? Всего лишь из-за того, что оказался не таким, как все? Оттого, что было то, чего лучше другим не знать… они бы и так ничего не узнали, но он… всё рассказал, всё испортил, — парень часто всхлипывал, — жизнь под откос, а после собственные истязания. Как думаешь, желать умереть не слишком просто и безобидно? Лично я уже настрадался сполна, куда больше? Это нормально?
— Не знаю, и ничем помочь не могу. — Ответ его не разочаровал.
— Он действительно сделал это с тобой? — Подумал сначала о брате.
— Сделал и всё испортил, — я не мог не согласиться.
Подобно тому, как дорогой вещью, принадлежащей тебе, халатно пользуются, не спросив разрешения.
— Не верю…
— Твоё дело. — Значит, выгляжу не как обезумевший психопат. Уже неплохо.
***
Расстались мы так же, как и встретились, – никак. Я ничего не мог пожелать ему, хочет помереть – пусть помирает. Ничего не чувствую к нему, хотя понимаю, что ему намного хуже, чем мне. Немного сожаления, не больше. Или будущим мертвецам оно не нужно? Я не пытался отговорить его, как он и хотел, пожелал типичной удачи. Он был похож на живой труп, истощённый, убитый внутренне, опустошённый. Должно быть, его секрет тоже стоил того, чтобы быть рассказанным. Оказаться на слуху, у всех на виду. В чём-то первородном и голом. Обнажённом и беззащитном.
А если я попытался отговорить, то спас бы? Нет, его уже никто не спасёт. Не его душу, это состояние не излечимо. Может быть, психологи помогут, но травма останется. По себе знаю. Это не забудешь, оно никогда не покинет тебя, и ты будешь вынужден жить с этим вечно. Хуже того, если останется маячащее напоминание, чем-то похожее бегущую строку, отвлекающую и нервирующую.
Распогодилось, и стало темно. Холодно и темно. Больше холода, больше темноты, больше возможности попасть в западню. Чёртовы улочки, в которые так просто не пробраться. Нужно обойти, а там можно в подъезд, если без домофона или попытаться пролезть. Подумаю над этим, как дойду. Сейчас только прямая и пустая дорога впереди, слева – кирпичная стена, справа – проезжая часть без машин, хотя вдалеке показалась одна, ударяя по глазам ярко-голубыми фарами.
Усерднее втянув шею и глубже запихав руки, цепляясь за внутреннюю ткань, что уже не грела, я ускорил шаг, но ноги нещадно болели, мышцы натянулись. Идти невыносимо трудно. Быстрее бы дойти до поворота, а потом хоть во дворике отсидеться. Ни одной лавочки, одни высокие чёрные фонари. Несущаяся машина сбавила скорость. Обратив внимание, я всё равно не разобрал, кто в ней. Зато музыку услышал – примитивный дабстеп, кто бы сомневался. Она стала громче, когда окно заднего сидения опустилось и оттуда выглянул какой-то парень, на мужика не тянул.
— Эй, — пьяно окликнул меня – больше некого. — Парень, за сколько сдаёшься?
Не сразу дошло, что речь обо мне, как о товаре. О проститутке. А когда понял, разозлился.
— Иди ты, не занимаюсь таким. — Попытался проигнорировать пошлый взгляд и прошёл дальше.
И после этого кто-то будет говорить, что в этом мире можно спокойно жить. О’кей, те чуваки с виллами и миллиардами за спинами могут, а я – нет.
— Ой, да подожди ты. — От него разило, но это не помешало ему остановить меня, удерживая за руку. — Не будь таким стеснительным. Сколько?
— Блять, отвали. — Попытался отпихнуть, а в итоге сам оказался зажатым.
— Упрямый же, — противно произнёс он, приближаясь и выдыхая то, что оставил после себя алкоголь. — Самое то. — От фразы передёрнуло, а от холодного прикосновения к губам затрясло.
— Он же сказал, чтобы ты отвалил. Или так нажрался, что и этого не понимаешь?
Голос, явившийся из ниоткуда, заложил уши. Он был достаточно громким и спокойным, как всегда. Он всегда был таким, когда делал со мной всё возможное, сосредоточенным и знающим свою цель, в меру наглым и созданным для публики, чтобы никто лишнего не подумал. Только то, что нужно. Нужно ему.
— Да кто тебя спрашивал? — Парень только повернул голову, как с силой получил по скуле и свалился на снег, матеря обидчика.
— Съебал, — безукоризненно и даже с задоринкой произнёс он, вставая рядом со мной, но смотря на пьяницу.
— Да кто ты такой!? — резко выпалил тот, когда к нему подбежали товарищи из машины.
— Э! — выдохнул приятель. — С-слушай, с ним лучше не связываться. — Может, они были из тех, кто знал его настоящую натуру. — Это тот самый Левин…
— Чё!?
— Мне нужно повторить, да? — сжаливался брат над парнем.
— Нет-нет! Мы уходим…
И ушли. Сбежали, как крысы, быстро и в верном направлении.
— Ваня, — обратился он, вставая прямо передо мной, но оставляя расстояние. Путь свободен, я могу бежать. Влево, вправо – куда голова первой повернётся; но тело не слушается. Колени не сгибаются, шагу сделать не могу, стопой скользнуть по снегу. Палец сжать. Вздохнуть громче, пискнуть что-то. Мне страшно… — Ну и доставил же ты проблем. — Терпеть не могу, когда передо мной он играет доброго родственничка. — А теперь будь добр, — Рома наклонился ко мне, пожирая взглядом, — пошли со мной к родителям.
— Я не вернусь, — голос трусливо дрожал, а тело немело. Холодный страх.
— Знаешь, родители беспокоились…
— Лжёшь! Я им не нужен, ты их надоумил. — Казалось, что своими сильными и стойкими фразами, я смогу удержать дистанцию между нами, но это лишь притворство. Нужно бежать, но не могу… почему!? Почему именно сейчас!? Двигайся же… иначе будет слишком поздно…
— Эх. — Огорчился он, а после натянул ставшей для меня «родной» улыбку. — Именно поэтому ты вернёшься.
Как пощёчина. Я и так знал, что к чёрту им не сдался, но когда это утверждает он… я сдаюсь.
— Никогда.
— Хватит привередничать, и делай, как я говорю, — приказывал он, наслаждаясь моим отрицательным ответом. Если таких ответов будет больше, он сможет использовать больше фактов против меня. Болезненных и жгущих.
— Не собираюсь. — Но отчего тогда продолжаю стоять на месте? Бежать. Бежать нужно, а не прилипать к снегу.
— И что мне сделать для того, чтобы ты передумал? — Он был совсем рядом. Вплотную. Глаза заслезились. Дыхание сбилось, вдохи и выдохи стали мелкими и частыми. Было и жарко, и холодно. Я дрожал. Дышал через рот, прокручивая его слова. — Ты жалок.
За секунду почувствовал холод задницей, на которую приземлился, когда Рома зацепился ногой и резко сделал подножку. Я тут же вскинул голову, смотря прямо в леденящие глаза. Усмешка стала шире, кривее и ядовитее. Ошибка – смотреть на него снизу вверху, ошибка – смотреть на него, ошибка – сидеть перед ним. Нет, я не могу опять пойти по тому же пути, я ещё ничего не успел решить. Он усмехнулся и почти ударил ногой по плечу, когда я зажмурился, готовясь получить удар. Нога оказалась рядом с головой. Еле смог открыть глаза. Я смешон. Напуган, как кролик, и смешан с грязью.
— И прекрасен.
Стоило мне тогда подумать о треклятом мосте и присоединиться к тому суициднику? Стоило… Но уже поздно. Я здесь и сейчас, и никуда мне не деться ни от страха, ни от Ромы, что делает его сильнее. Я должен встать. Встать на собственную защиту, потому что здесь нет Кита, который может огородить от Трофимова. Только я и брат. Как всегда, как обычно, ничего удивительного…
Кто-нибудь, помогите.
— Посмотри на меня. — Его нога переместилась на грудь, и я выдохнул весь воздух, думая о болезненном и давящем ударе, которого тоже не последовало. Он просто коснулся, немного давя, но делая не так больно, как мог. Жарко и душно. — Ваня, — нежно призывал он, поднимая подбородок носком. Я даже не мог отвести от него глаз. Я ничего не могу. Ни тогда, ни сейчас. Что же я делаю?.. — Ничего не можешь поделать, сказать, как хочешь, ведь тебя никто не услышит. — Он продолжал смотреть на меня и усмехаться, радоваться и проговаривать про себя то, что потом услышу я. — Ты никому не нужен, тебя даже родители оставили, что там говорить о посторонних людях.
