Блин. Только сейчас понял, что был вопрос, касающийся меня, но я совсем забыл про него. Почему он сделал это? У него была информация, он мог использовать её, чтобы шантажировать меня, а я, думаю, согласился. Потому что не хотел бы, чтобы её услышал Кит. Жданов мог бы попросить, не знаю, денег или покорного раба; что обычно просят? Но он взял и выдал сведения. Просто так, за бесплатно. Или я знаю ответ? Он хотел так поступить, хотел увидеть мою реакцию, мой страх. Точно, я же сравнивал его с братом. Тупо, так тупо… я такой идиот. С которым ничего хорошего не происходит.

Ущербный.

Ком, засевший в груди, рос вместе с ненавистью, что я так старательно подавлял, со страхом и риском, оказавшихся сильнее гнева, с обманом, который появлялся везде, где я скрывал настоящего себя, которого толком не знал. Или знал. Я всё ещё не могу определиться и понять, кто я есть (кроме беглеца, обманщика и переигрывающей жертвы). Ребёнок? Пожалуй. Ошибка? Почти что. Ненужная вещь? Очень похоже. Я могу перебирать до бесконечности, у которой будет конец, что меня не обрадует. Даже начало ужасно. Моё начало фатально. Оно и не начало.

Куда идти дальше, я представлял, но не знал, как много знакомых могу встретить по пути. Тех же учителей, одноклассников, родителей – всех, кого бы я не хотел видеть. Небо скрыли серые облака, снежные тучки. На улице светло, но не тепло. Снега не будет? Не печалит – следов оставлять не буду; не радует – и так нечему радоваться.

Под водой давление сильнее, особенно на дне.

Я пожелал уйти от проезжающих и шумящих машин, говорливых встречных людей, и ушёл. К маленькой речке, протекающей в городе. Не в центре, где-то на боку, если можно так говорить о городе. Оказавшись достаточно близко, я почувствовал холодный ветер, от которого в центре нет следа. Вода, как и прежде, не скована льдом, медленно течёт и умудряется журчать. На берегу много снега, который никто не трогал с первого появления, только добавляли. Весь снег с дорог, площадей, прохожих частей оказался здесь, и против людей не было. Для меня это выдавалось в больший холод под ногами. Мёрзнуть так полностью.

Без труда привыкнув к наинизшей температуре, я прогуливался вдоль берега, надеясь всё же вернуться назад. Тропинка прямая, так что даже я справлюсь. И никаких людей. Вроде суббота, а на шашлыки зимним днём никто не выехал. Замечательно, меня ещё никто не приметит. А чтобы раньше так, нет? Господи. Вздыхаю и ощущаю собственное холодное дыхание. Тяжёлое и вязкое. Не могу понять, холод больше трезвит или клонит в сон? И то, и другое.

Пройдя так много, как мог, остановился, взирая на противоположный белый берег, от которого в мою сторону тянулись серые ветви деревьев. Нужен им не я, а вода. Ледяная, но живая. Окажешься в такой, считай мертвец. Учитывая и то, что на дне есть лёд. Для суицидников, желающих неплохой и оживляющей в последний момент смерти, самое то.

Ледяная смерть.

И как я до этого не дошёл? А, всё так же не могу принять мысли подобных людей, а сам, то и дело, думаю, что пора сдохнуть. Прямо здесь и сейчас я могу сделать это, и меня даже не сразу найдут. Тело не будет омерзительно разложенным. Холодно же, как в морозилке. Или будет? Кит бы точно сказал. Он многое знает… слишком многое, чтобы жить спокойно.

И как долго я буду скидывать причину собственного существования на него? Но у меня больше никого нет… действительно нет, только на него я мог положиться – полагаюсь и сейчас. Как он отнёсся к тому, если бы я убил себя? Достаточно представить, если бы то же самое сделал он. Я бы не пережил, возненавидел, рыдал, простил и спрашивал у могилы, почему он так сделал. Кит говорил, что в этом мы схожи. Отношением к друг другу. Это я понимаю. Если ты знаешь, что человек зависит от тебя, то ты почти бессознательно стараешься угодить ему. Не какими-то тщетными и незаметными попытками, а более глубокими и невидимыми. Желание поддержать хороший настрой, увидеть улыбку и спокойствие. Чего я и желаю Киту, а он мне.

Но я не могу оправдать его желания. Ни одно из всех тех, что могу представить. Я ничего не могу…

— Как же я ненавижу, — сказал в воздух.

Я один. Вокруг никого. Лишь отмалчивающаяся и замерзшая природа.

— Ненавижу вас всех! — голос эхом раздался в тишине, а после исчез. — Вас, тупые предки! И тебя, тупой Трофимов, я тоже ненавижу! Но больше всех, — сердце замерло в этот момент, и стало омерзительно-холодно, — тебя, извращенец! — Оно бьётся как бешеное. — Не-на-ви-жу! Пидор! — последнее как-то само собой вырвалось. Мне нужно было это. Этот крик в никуда. — И себя. — Я продолжал тяжело дышать. На каждое слово по всему воздуху выдавал. Вздохнуть-то нормально не мог.

Голова закружилась, а шарахнулся я тогда, когда за ногу что-то зацепилось. Обернувшись, понял, что это был мелкий снежный ком, спустившийся с пригорка, на котором находился человек.

Блять.

Подумаешь, поорал себе. Наверное, люди за таким и приходят сюда.

— Чего? — Парень не сводил взгляда. Зашуганные и краснющие глаза, под которыми красовались чернющие синяки. Кто-то много не спал или переупотреблял кофе?

— Ничего. — Лицо, полностью покрытое веснушками, дрогнуло. — Что ты делал? — Гениальный вопрос.

— Орал, ты же слышал. — Не представляю, насколько глухим надо быть, чтобы не услышать подобное. Может, кто ещё слышал?

Я реально сделал это…

— Слышал… — проглотил он.

— А сам-то? — Чего я один краснеть должен за выпендрёжные действия? — На мост пришёл? — Более известный как «мост суицидников» и специально для гопников – «виселица эмо». Парень переменился в лице, ужасаясь и невнятно икая. Серьёзно? Он пришёл реально за этим? — Ты больной? — Пора составлять список тех, кого я считаю нездоровыми.

— Мои проблемы, можешь не лезть в них, — капризно кинул он, бросаясь в слёзы. Сразу в крайность?

— Да, ты прав. — Безразличное согласие напугало его сильнее. Не скрывает эмоций, ни одной. Он закусил верхнюю губу, старательно отводя взгляд.

Ему точно нужна помощь, а я не соцработник. Что в таких случаях делают? Верно, выясняют суть проблемы.

— Ладно, ты можешь рассказать мне, что случилось, а я отвечу прямо и безо лжи: стоит оно смерти или нет.

— Говори за себя! — голос тут же сорвался. По щекам текли слёзы. Да чтоб мне так истерить… — Ничего не знаешь и уже пытаешься в чём-то отговорить, не нагло ли?.. — И он был зол.

— Тебе повезло, что я не такой. И раз решил дохнуть, то сделай лицо попроще. Много внимания привлекаешь. — Кто бы говорил, разорался оттого, что никому не мог сказать такие примитивные вещи.

— А что ещё делать?.. — Обессиленно опустил плечи, вытирая лицо.

— Жить, нет?

— Да как жить после такого? — Горький, очень горький опыт. — После этих унижений… страданий, я бы посмотрел на тебя. — Веснушчатое лицо показывало столько эмоций, что становилось не по себе, – жалость, брезгливость, тот же страх и немощность. — А всё из-за него… — прошипел без ненависти.

— Него?

— Есть человек, что может уничтожить тебя за одну фразу. Предложение. И вот ты уже никто, на посмешище у всех. А помощи никто не предложит…

Одна фраза, что разрушила всё. Нет, да быть не может.

— Ты из какой школы?

— А? — Он непонимающе посмотрел на меня. — Из двенадцатой. — Надо же.

— Жданов, да? Тот херовый парень, что уничтожает за одну фразу?

Теперь я видел, как выглядел тогда, когда тот же Жданов предположил, что я и Рома – братья. Нещадно палясь с огромными, как блюдца, глазами, он смотрел на меня, думая, как же я догадался. А всё просто:

— Знаю его по той же статье, что и ты. — Скверно.

— Что? Быть такого не может… не видел я тебя там…

— Ты не понял, я из его новой школы. — Глаза округлились больше. Парень неожиданно покачнулся и упал на колени, выставляя руки вперёд, что тонули в твёрдом снеге.

— Быть не может, — повторил он. — Но ты не похож на тех…

— Тех?

— Кто был с ним знаком по той же композиции. — Блеклые глаза парня устремились на меня. Он тоже говорит композиция? И кто у кого перенял? Или неважно?