— И не подумаю.
— И почему же? Потому что ты вообще не можешь или как?
— Потому что не твоего ума дело.
— Ага, не моего и не твоих родителей, что не выслушают тебя.
Ублюдок!..
— Прости, но я – не ты! Я никогда не мог себе позволить трепать языком. В отличие от некоторых, моё мнение никогда не учитывалось! И к чёрту я был кому-то нужен!
Не имея понятия, почему сам произнёс всё это, смог-таки вырваться из Трофимовой хватки. Было так горько… настолько, что думать нормально перестал. Почти раскричался, а после убежал. Повезло, что никто не остановил.
Тупой Трофимов с тупым характером тупых действий для тупого меня. Вывел-таки. «Был кому-то нужен», – сказал ведь. И всё равно это сугубо моё дело. Хочу жалею себя, хочу восхваляю, хочу говорю о том какой я бедненький и ранимый, убитый горем и горечью. Приелся же…
От долгой пробежки я не только устал, но и застудил лёгкие. Остановившись, начал кашлять, не в состоянии выровнять дыхание. Ещё и всякие мысли мешали. Подавился и закашлял сильнее. Да так, что весь покраснел и потерял нормальный пульс. Вот же ж…
Больше угнетённый, нежели усталый, сел на первую скамейку, прям на снег. Чёрт. Но и убирать его уже не хотел – придётся снова встать, отряхнуть голыми руками и только потом сесть. Ха-ха, не надо. Однако в карманах тужились ещё не возвращённые Трофимову перчатки. Не думаю, что он был бы против отдать их жертве, которая переигрывает.
Натянул полуперчатки.
И сейчас его начало волновать то, почему я отмалчиваюсь. Придурок. Знал бы он, сколько раз мне пришлось услышать от предков, что я нескончаемый лжец…
Я всё ещё могу слышать их слова время от времени, будто они сказали их несколько минут назад: «Рома не мог такого сделать», «Прекрати!», «Закрой рот!». В конце концов, в дураках они, но проигравший я. Резкий голос матери, низкий и басистый отца… я слышу их, как только вспоминаю об этом, обо всём. Всё восполняется.
Прижав ладони плотнее к ушам, я пытался вспомнить текст хоть какой-нибудь песни, но ничего не перекрывало их слов… Конечно же, пусть так и будет, пусть я буду ничтожеством и молчуном, врущим и ни на что не надеющимся, а все остальные теми, кем хотят быть, пусть моральным мародёром, играющим в монополию с мальчишкой, актёром, который сам лишил себя друга (и чёрт его знает зачем), и… хорошим человеком, который не достоин страданий.
Жертва так жертва… мне всё равно.
— Знакомая шапочка, — яркий и радостный голос раздался в холодном молчании.
Не успел опомниться, как подскочил с лавки, разворачиваясь. Я не придал значению слышимым позади шагам, и зря.
— Как живётся, Левин? — Жданов дружелюбно улыбнулся, а в глазах лишь враньё.
— Замечательно.
Мне казалось, я не видел его достаточно, чтобы забыть добренькое лицо и лживую ухмылку, которой он одарил меня в тот день. А ночью того же дня так мило побеседовали… Выходит, он ничем не рисковал, раскрывая мне секрет Трофимова. Он придумал всё тогда. «Завтра» – сказал Жданов, и наутро я получил прекрасный подарок.
— А сам-то как? — На скуле синяк. От Кита.
— Намного лучше, чем ты. — Неприятная улыбка, точно, как у братца. Жданов сделал несколько шагов ко мне, я же от него. Отвечает так, словно знает, что происходило все эти дни. — Знакомые перчатки. — Приподнял брови он.
Вот блин. Машинально спрятал руки за спиной. Он снова изучает меня, как и тогда. Неужто он всё делал ради того дня? Абсурд. Это глупо.
— Кстати, — начал он, — не знаешь, где Тимур? Говорят, его давно видно не было. — Жданов улыбнулся шире, обнажая зубы.
— Ха… — выдохнул я. Значит, не знает. — Нет. Не знаю. И тем более разве не ты, его друг, должен иметь представление насчёт этого? — Он вскинул брови, задаваясь немым вопросом, а мне так захотелось повторить его фразу: — Хотя тебе ведь неведомо, что творится в его голове. Да и с чего бы?
— Ха-ха, — только засмеялся. — Надо же, ты знаешь, что такое ирония. — Его это действительно развеселило? — Я рад, что был худшего о тебе мнения. Левин. — От произнесённого стало не по себе. Не просто кольнуло, а сжало. Нет никакого дружелюбного Жданова, только этот… по сути, кто он такой?
Он медленно делал шаг за шагом, приближаясь ко мне. Мои же шаги кончились с вырастающим деревом и высокими сугробами позади. Дрянь…
— Ну же, — вновь предложил Жданов, — Левин, задай тот вопрос, что мучает тебя. — Он держал дистанцию.
Вопрос… настоящий вопрос, что касается меня, а не его предательства. Нужно будет Трофимову разобраться – сам найдёт Жданова и спросит. Видимо, слишком легко понять, что меня мучило сильнее, чем надо.
— Откуда ты узнал… — Было трудно смотреть в синие глаза.
— Что именно? — со смехом в голосе спросил Жданов.
— Обо мне и… брате.
— О-о-о, — Жданов только этого и ждал, — именно он, — с упоением прошептал. — Начну с того, что я немного раньше познакомился с Ромой, чем с тобой. И как-то я говорил, что одна фамилия навела меня на эту мысль. А вообще ты не думал, что твой любименький братец сам мне всё поведал?
Любименький, Жданов, чёрт тебя дери! Считает, что может говорить всё, что вздумается.
— Не мог. — Мне хватает того, что я знаю о Роме, чтобы говорить вещи с определённой уверенностью. Он ублюдок и урод, но не тупой. Не какой-нибудь дилетант, к сожалению. Профессионал, не знающий ошибок и ни разу не вкусивший их. Случись нечто подобное, я был бы свободен от него. Во что не верю сам.
— Извини, я тебя не расслышал, — милостиво протянул Жданов, изображая мальчишескую открытую улыбку.
Всё специально… Проводя пальцами по коре дерева, я боялся, что не смогу произнести снова:
— Он не мог.
— Ты в него веришь? — с надменной насмешкой задал ещё вопрос.
— Я знаю, что он не трепло, в отличие от тебя.
— Я – трепло? — Жданов озадаченно моргнул и снова рассмеялся. — Не пойми неправильно. Это немного из другой композиции. Из той, что тебе хорошо знакома, полагаю, но точно сказать не могу, — словно извинялся за возможно неуместное уточнение. Продолжает вести себя так же… — Да не злись ты, хотя всё равно ужасно выходит. — Усмехнулся он, выдавая отдельное облако пара. — Что ж, за своего братца ты можешь сказать. Да, он – не трепло, но и лишнее сказануть может. Но не потому что опрометчив, а потому что думает, что навряд ли кто-то станет обращать на это внимание. Примерно таким я и казался, понимаешь, Левин?
Доставучий и лезет в дела, которые его не касаются, сказал про него Трофимов. Естественно, если ты ведёшь себя подобным образом, то таковым люди и будут принимать тебя. Можно завести в заблуждение и обмануть того, кто обманывает других. Получается, он притворяется таким перед всеми? Но для чего? Чтобы делать то же, что и со мной? Зачем?
— Вижу, ты понимаешь. Как-то я спросил Рому, что это за шрам на безымянном пальце. Внятного ответа он мне не дал. Прямо как ты. «Неважно», «проволока» – отмазки, отмазки. Вань, — передёрнуло оттого, что назвал по имени, — ведь это Рома его оставил? Так мило и нежно, и точно по принуждению, — проговорил каждое слово с наслаждением, а я дышал с превеликим трудом. — Согласись, два Левина, у которых одинаковые шрамы на безымянных пальцах правой руки – уже подозрительно и наводит на какие-то мысли? А теперь ты подумал о том, как же Тимур не допёр до этого. — Жданов – экстрасенс, что ли? И он тоже занимается провокацией, но я должен дослушать до конца. Но если брат и словом не обмолвился, значит, Жданов сам до этого додумался, а после я сыграл ему на руку? — Понимаешь, влюблённость затмевает всё. В таком состоянии ему нужен был только один человек, и это не ты. — С сожалением пожал плечами. — Но забудем про Тимура. Ты и твой брат, — специально так говорит, — тогда я тебе говорил, что Рома мутит с кем-то постоянно. Во-о-от, собственно, угадай, под чью копирку они были собраны, — саркастично подметил Жданов, своим взглядом указывая на ответ. — Конечно дело было не в цвете волос или глаз, или причёске, скорее в телосложении. Может, твой брат хотел просто трахнуть тебя, да времени подходящего не было? — слишком прямо и уверенно. — Так вот я и подошёл к концу. Рома сказал, что на зимних каникулах свалит домой, а всё закончилось тем, что в тот день я встретил тебя в ужаснейшем виде. Тогда-то всё встало на свои места. Человек, которого не должно быть, возвращается, но если он делал это раньше, то что случилось сейчас? Откуда столько неожиданности и шока? — Так и есть, он сам до всего дошёл. — Можно сказать, что в одинаковой мере и он, и ты мне рассказали весёлую историю, пролога которой я, к своему сожалению и твоей радости, не знаю. Но можно попытаться сообразить и его. Не хочешь сыграть, а, Левин?
