Дрожь от холода была, но не сильная.

— Почти. — Трофимов протянул перчатки.

— Тогда раскладывайся. — Не люблю, когда приказывают.

— Только я этим буду заниматься?

— Левин, в чём проблема?

— А ты не видишь? Что, просто взять и разложиться?

— Именно, — грубо произнёс он. — Сколько проблем из-за хери всякой. — Трофимов неожиданно взялся за ремень кейса и снял его с меня, перекидывая через голову.

Небрежно открыв и достав инструмент, он всучил его мне, бросая раскрытый футляр на снег.

— Можно начинать, — с улыбкой сказал Трофимов.

Мне не ужиться с этим парнем. Не с его подходом к проблемам и их пониманию, решению и наглому стиля вождя. Таков стиль вождя, но не мой.

Только за секунду пришло понимание того, что за нас начинают цепляться проплывающие взгляды. Взгляды заинтересованных хищников, ожидающих дальнейшего развития сцены. Как тогда, в классе. Я чувствую их, не видя и не обращая внимания. Я просто знаю, что они вцепились в меня. Кто слабо, а кто слишком сильно, но все одинаково противно. Они как он, а он всегда смотрел с вожделением и желанием на продолжение, дальнейшую буйную сказку, составленную им без детальной продумки, но с горячим хотением. Так скользко и привычно до осточертения…

Мне действительно это осточертело.

— Да пожалуйста. — Натянув его перчатки и зафиксировав их, взял скрипку и начал отсчёт, закрыв глаза.

Не буду представлять того, что они не смотрят на меня, не буду возбуждать ложные надежды на просветление, очищение и освобождение. Я никогда не стану свободным, я всегда буду помнить об этом, буду ненавидеть его и себя, и тех кто будет попадаться под горячую руку, от неумения контролировать себя.

В мире каждое действие – результат неумения.

Не слышав тишину или напряжённого молчания, а только гул от толпы прохожих и стоячих незнакомцев, рев машин и визг их шин, далёкое гудение и ор матом, скрежет снега и собственное сердцебиение, я вобрал в лёгкие столько воздуха сколько мог, позволяя ему колоть изнутри и замораживать. Это был ноль без единицы и двойки.

Резкое хождение смычка вперёд-назад свершалось автоматически и без моих внутренних мышлений, лёгкой паники и боязни допустить ошибку. Здесь смотрят не на ошибку. Без второй скрипки звучит блекло и, должно быть, тихо, но определить я не мог, поэтому перешёл к другой роли. Не обрывчатой, а более плавной и протяжной. Вроде бы всё то же самое, но совершенно иное. Звук, движение руки и зажимы пальцев, реакции незнакомцев, яркие взгляды и редкое «давай послушаем». Их зрительная хватка усилилась и качественно, и количественно.

Я выдержу, отыграю до конца. Я смогу сделать это… Играй и чувствуй. Играй и дыши. Играй и живи.

Пришло время сменить плавность на твёрдость и чёткость, более громкую, упрямую и дерзкую. Несколько самоуверенную, но говорящую о себе. Мысленно подключил к ней жёсткую электрогитару и глубокие удары барабанов, что полностью перекрыли восприятие собственной музыки. Я её не слышал, слышал воспроизведённые в голове кусочки песни оригинала. Но они пропали в тот момент, когда я услышал его:

— I hate feeling like this, — голос Трофимова мягче, чем у солиста «Скиллета», но не хуже по вокальности. У него действительно есть голос. — I’m so tired of trying to fight this. — Когда я открыл глаза, звуки пианино пропали, и мне пришлось встретиться с серо-голубыми глазами, что кажется только-только взглянули на меня. — I’m asleep and all I dream of. — Он смотрел на меня, но его губы двигались, как и мои руки, независимо от хозяина. Так происходит, когда обычное действие становится приемлемо-нормальным, оно запоминается и с лёгкостью воспроизводится. Когда-то это занимало много сил, но со временем и запоминанием приобрело характер само собой разумеющегося. — Is waking to you.

Людей вокруг собиралась больше, и я понимал, что должен посмотреть на них, хоть разок, как это сделал Трофимов. Он пел для них или притворялся. Но он смотрел на незнакомцев, как на достойных зрителей и слушателей, не думая о том, кем они могут быть на работе или в семье. Голос не дрожал, будто он находился в тёплом помещении на записи, сам Трофимов не боялся, но не боялся и я. Мне не страшно, я просто не могу заставить себя посмотреть на них…

— Comatose… — медленно, почти так же, как в самой песне, — I’ll never wake up without an overdose, — слишком долгая задержка, — Of you!

Он запоздал, но именно тогда ещё раз взглянул на меня, убеждая посмотреть на маленькую толпу. Я поддался, продолжая своё дело.

О ком думал Трофимов, когда пел? Точно не о Боге. Такие не верят в Него – они закалённые атеисты.

Oh, how I adore you

Waking up to you never felt so real

Oh, how I thirst for you

Waking up to you never felt so real

Кого же может обожать Трофимов? кого может возжелать? о ком может думать, не останавливаясь?..

…о моём брате.

А может, и нет.

Комментарий к 22. Недо-дуэт

Skillet - Comatose

========== 23. Вечер ==========

По окончанию недо-выступления прежде, чем мы скрылись из виду, к Трофимову подоспели какие-то девчонки, кто-то хотел было подойти и ко мне, но я спрятался за певцом, и меня почти не было видно. На голову выше – это не шуры-муры, а я-могу-легко-за-ним-спрятаться. Девчонки начали расспрашивать про то, кто он, как зовут, давно ли поёт, а где научился – делали всё то, чтобы напроситься на повторную встречу. Будь здесь Троппова, она бы так просто этого не оставила. Всегда есть те, кто будет стоять за вождя горой… А будет ли сейчас стоять? Жданов-то выкинул фразу про любовь Трофимова, а все слышали… Чёртов Жданов, оказывается, он тоже заноза по жизни.

Конечно же особ женского пола Трофимов отправил по домам, ничего не выдав о себе, но так, что и они не поняли, как согласились. Когда спускались повторно по лестнице, я-таки поскользнулся, приземлился пятой точкой и проехал оставшиеся три ступеньки. Всё моей заднице покоя не будет…

Тошно уже от самого себя и тех мыслей, что возникают неизвестно как.

И как обещал Трофимов, мелочи много. Надо было видеть с каким видом её пересчитывала продавщица в магазине, которая ожидала смены. Потратился он на пиво, а мне пришлось несколько раз отказаться, объяснив тем, что это ненужная трата. На себя пусть тратится, а я в таких вещах не нуждаюсь. Выкину же. А мы, вроде как, бедняки, ладно, нищие без гроша в кармане. Ладно, это тоже ложь, сейчас есть пара сотен, но надолго их не хватит. Меня как-то посещала мысль о донорстве крови, но я вовремя вспомнил о недостающих элементах при посещении данного заведения. Кит рассказывал, что просто так тебя не примут. Нужен паспорт, которого естественно нет, флюрка, которая я вообще без понятия где, и ещё что-то там… Даже забыл. И это не новость.

— Много собрали? — радостно спросила Тоха, щеголяя в майке и трусах, не стесняясь нас.

— Ты всё равно ничего не получишь, — беспристрастно ответил Трофимов, проходя в нашу временную комнату.

— А то мне надо! — Надулась она. Очки с головы упали на переносицу. — Повеселились хоть?

— А… как сказать. — Я думал о другом. Процесс почти не помню. Только частично дорогу и его пение.

— Хоть вернулись, и то здраво. — Показала большой палец. — Согревайтесь. Если что, горячий чайник на кухне ожидает, — после сама ушла на кухню.

— Ну да.

Пальцы всё равно обмёрзли, поэтому не спешил снимать Трофимовские перчатки. Их обладатель сидел в кресле и смотрел на мелкие купюры и купюру побольше, а кейс со скрипкой лежал на полу перед ним.

— Она ведь Вида? — спросил я, проходя и осматривая стеллажи поближе. Пластинки, фотографии, книги.

— Да. Только он нихера не умеет. Это было что-то, когда он бесился из-за этого и хотел разбить её. Обычно так на рок-концертах гитаристы делают, а тут неудавшийся скрипач.

— Настолько плохо? — За стеклом увидел рамку, что лежала стеклом вниз. Заинтересовался.

— Ты слышал. У Тохи на мобиле. Давидовское произведение, — сладостно сказал Трофимов.