Хочу уйти, провалиться, спрятаться, но могу лишь шагать назад неуверенными шажками.

Я не боюсь человеческой крови. Я боюсь его крови.

— Но почему, Ник? Почему это должно было случиться?

Сколько бы я не пятился, он не казался дальше.

— Я не хотел быть забытым, оставленным, но это произошло!..

А когда подходил он, я не мог сопротивляться страху, оцепенению и его давлению.

— Я тоже не хотел этого.

— Так почему ничего не сделал?

Он оказался слишком близко, а на лице та же удручённая безнадёжность, с которой он проговаривал каждую фразу, слово, букву. От него не пахло ни мертвятиной, ни тем старым и знакомым запахом. Его будто не было.

Его и так нет.

— Почему!?

Я онемел, когда он рявкнул так грозно и пугающе. Словно я действительно виноват в том, что произошло. Он зол. Зол на меня, будто я убил его. Зол, будто я – воплощение всех его страхов. Зол, будто я сумел забыть его. И сделал то, чего не должен был.

— Нет, Глеб, нет… — и кроме этого, я ничего не мог произнести. Единственные позволенные мне слова в этой сцене глупости и опрометчивости. Нагнетания и раскаяния.

Конечно, я считаю себя виноватым, но от меня тогда ничего не зависело. Я был никем – ребёнком, ни на что не способным и необдуманным. Я не смог бы помочь ему. Я ничего не сделал бы, даже если знал…

— Ник, а мне бы хотелось исправить это.

— Не говори… так.

Я знал, он меня не слышит. Должно быть, и не видит. С такими-то глазами – призрака минувших дней. На его лице играла немая истерия, желающая поскорее развеяться, как прах на ветру. Каждая мышца была настолько напряжена, что и я мог ощутить. То, как он страдает в моём подсознании, так же, как и тогда, когда умирал. Нескоро и ужасно. Бледнея и заливаясь собственной кровью. Уходя от меня. Навсегда.

— Ник. — Он грубо схватил за плечи, сжимая пальцы, что спивались слишком больно для обычного сна. — Не забывай меня… не подкупайся на чью-то наигранную искренность… не верь ему…

— Ваня не лжёт. — Мне больно.

— Не называй его имени. — Он давил на меня с большей силой. А я только прятал взгляд, смотря в белое ничто. — Не заставляй меня страдать больше. Не делай мне больно. Не думай о нём. Думай обо мне, смотри на меня. Смотри, как на живого.

С произнесённой фразой что-то вынудило меня взглянуть на Глеба.

Он хотел этого. Хотел быть живым и не игнорируемым. Хотел снова быть в том, настоящем, мире, словно понимал, что не существует где-то ещё, кроме моих кошмаров.

Я бы тоже хотел этого.

— Нет. — Я не могу ответить по-другому. Даже если это вновь ранит его, разобьёт чувства, прижмёт к земле – я обязан выстоять и не поддаться.

— Ты себе не представляешь, как это жестоко.

Глеб отпустил меня, а после попытался обнять, так и не обняв. Зависнув на одном месте, уткнувшись в плечо, он продолжал бормотать одно и то же до тех пор, пока я не услышал кашель и не почувствовал влагу.

Это ведь она.

Я не мог шевелиться, связанный собственным ведением. Но как-то сумел побороть это и оттолкнуть его от себя. На несколько шагов.

Я начал покрываться испариной, и крупная капля пота скатилась с виска.

Она.

Дрожь била. Кровь, приливаемая к голове, разогревала тело, а его холодила плечо.

Его кровь.

— Ник… — глубокий голос проникал в сердце.

Кровь продолжала вытекать из его рта, скатываясь потоком по подбородку, шее и груди. Она была тёмной, далеко не чёрной, но и неярко-красной. Как и тогда. Всё как тогда.

— Не подходи. — Я боюсь прошлого. Я боюсь настоящего. Я боюсь того, что последует за ним. Я боюсь этого Глеба. — Пожалуйста, — я готов молить, разбивая колени ради того, чтобы ничего не случилось. Но этого не будет. — Прекрати это… — мой голос слезлив и невыносим. Я не хочу, чтобы Глеб был таким, чтобы в моей голове образ светлого друга превращался в нечто уродливое и лишённое здравой логики.

— Ник, но я ничего не делал.

Я продолжал медленно вертеть головой, не веря в происходящее.

— Мне обидно.

— Остановись уже…

— И боль мне причиняешь ты.

— Это не так! Это… это та болезнь. — Рукой махнуть не мог.

— Эта не та болезнь. Эту болезнь я получил от тебя.

Он разразился новым приступом кашля. Кровь, что вытекала из-под его руки, которой он закрывал рот, пошла с новой силой. Она пошла и из носа, продолжая стекать на пол, расширяя созданное пятно.

Как настоящее.

— Оставь меня! — Я хочу противиться, но могу лишь это. Я не могу сдвинуться с места – невидимые руки подсознания удерживают слишком сильно, у них полный контроль надо мной.

— Не говори так… Ник, — чересчур умоляюще произнёс Глеб, почти захлёбываясь подступающей кровью.

— Уйди! Ты… ты – всего лишь дурной сон! — я кричал изо всех сил – впервые получилось.

Глеб замер в одной позе, будто я в него пулю пустил. Он не смотрел на руку, испачканную в собственной крови, а куда-то мимо. Не на меня, а в бесконечное белое пространство.

Кровь нежидкой маленькой струёй вытекала из его рта, словно зависая в воздухе. Она продолжала громко капать.

Кап. Кап. Кап.

— Зачем ты это говоришь? — его голос был совсем пустым. Никаких эмоций: ни гнева, ни мольбы, ни радости, ни печали. — Ты ведь не хочешь этого? Да? Ник, скажи, что это так. Ведь это так, да? — Он, помешанный, с каждым вопросом делал шаг ко мне. Я же оставался на месте не в состоянии управлять своим телом.

Проклятье. Я не хочу много чего…

— Затем, что ты прошлое, которое не должно становиться таким…

— Ясно. Ты думаешь только о своём нынешнем дружке. Ха-ха, а про меня решил забыть, ха-ха-ха, — ненастоящий и наигранный смех полный презрения. — Ник…

— И не называй меня так. — Если бы это был настоящий ты…

— Может быть, это ты прекратишь!?

С ненавистными словами Глеб повалил меня на белую поверхность. Весь удар пришёлся на спину и лопатки. Будто об металл долбанули… Я прошипел от резкой, тупой боли, появившейся из ниоткуда – здесь её быть не должно.

— Для тебя есть лишь я, — настоятельно проговорил он, хватая руками лицо и принуждая смотреть на него. Кровь шла и из ушей. — И должен быть только я. Понимаешь?

— Нет. — Теперь эти слова его не задели – он их не слышал.

— Хватит противиться, дорогой друг. — Его поведение в край изменилось, а лицо оставалось покрытым свежей, ещё не застывшей кровью. — Может, когда-то, давным-давно, я принадлежал тебе, но сейчас ты принадлежишь мне. — От него исходила одна пошлость.

Это не тот человек, которого я знал.

Краснея, но не от смущения, Глеб поцеловал меня.

Не это должно происходить!

Он продолжал шариться во рту, когда я пытался оттолкнуть его. Меня лишили сил и принудили подчиняться, чувствовать вкус крови, видеть перед собой ненасытные глаза, в которых плескалась обида и горечь, смешанные с первобытным желанием и двуличной натурой. Глеб проникал всё глубже, а я просто думал о том, как не забыть дышать от лицемерного поцелуя, принадлежавшего далеко не моему давнему другу…

Все мысли испарились в тот момент, когда во рту прибавилось жидкости. Кровавой жидкости. Из него…

Она наполнила меня.

Я задержал дыхание, пытаясь спихнуть Глеба, бил его руками, ногами, только очень слабо. Он никак не реагировал на потуги, наслаждался принуждённым, неоконченным поцелуем, превращённым в кровавый коктейль. Слишком долгий, слишком отвратительный, не невинный, безумный…

В глазах начало темнеть, Глеб отступать не собирался, а я окончательно потерял контроль и разом проглотил его кровь, проникающую в меня дальше.

— Так-то лучше. — Он отстранился от меня, игриво облизываясь. Несколько кровинок упали на щёки.

Почему его это так радует? Что в этом весёлого?

Я не мог ответить – нервно глотал воздух, которого жутко не хватало.

Он не остановится.

— Ник, давай сделаем это, — никакого вопроса, тупое утверждение.

«Это»? Что «это»? Пустит мне кровь, разбив череп? Думаю, в этот момент я смогу проснуться. Или он собирается заполнять меня своей кровью, пока я не лопну? Что за омерзительные мысли… А ведь существуют такие пытки – водой.