Стоит только подумать о нём, как во мне вспыхивают ярость и гнев, я злюсь и негодую воспоминаниям, связанными с ним, учащаю пульс и раскрываю чувства на публике… в данном случае Жданову.

Я замолчал, не желая больше вспоминать те слова, отдающихся долгим эхом в подсознании, все улыбки, ухмылки, смех, послания, передаваемые глазами, жесты руками, что прочитать мог только я, его прикосновения и действия, что ранили, оставляя глубокие порезы.

— Как ты… себя чувствуешь? — в привычной тишине Жданов говорил неторопливо, безо всяческих эмоций.

— Никак. — Это не то состояние, которое я могу описать.

— Думаю, всё уладится… завтра.

— Завтра?

— Э? — Он выглядел так, будто не произносил этого слова. Оно было сказано шёпотом. — Что-то задумался, да выкинул подобное. — Жданов замахал руками. — Пойдёшь в школу?

— А куда денусь? — Там Кит, там нет предков и этого ублюдка, может быть, там я сумею успокоиться и привести мысли в порядок. Тем более, после того, что случилось, не хочу быть дома. Совсем. Но… и до этого, квартира не была приятным местом. В ней мне нравились только работающий в моём присутствии компьютер, прилагающийся к нему модем, что открывал бездонные просторы сети, и кровать.

— А домой?

— Придётся. — Не думаю, что мне разрешат отсиживаться на уроках, не имея ничего при себе.

— Проводить? — Видно, устал нянчиться со мной. — Как ты вообще сумел досюда добраться, ничего не видя перед собой?

— Неправда. — Я поднялся, чувствуя, как пятая точка затекла, но не замёрзла. — Я видел, просто не до конца. — Что-то да разглядываю перед собой. Глупость, но работает. Жданов подскочил. — Я и сам доберусь.

— Уверен?

— Да.

— Тогда, увидимся в школе? — Он снова улыбался.

— …ага. — Думал поблагодарить его, но передумал. В этом и есть суть. Суть меня.

Кажется, он помахал рукой на прощание. В моём видении бесформенный силуэт вытворял со своей частью нечто неоднозначное. У меня отвратительное зрение – не факт, а истина.

А Жданов вёл себя несколько… подозрительно? Или просто не так, как обычно? Будто ещё один Трофимов появился с нестандартным поведением в моём кругу. Было в нём что-то не своё. А знаю ли я его настолько хорошо, чтобы решать, что с его поведением не так? Конечно, нет. Мне просто нечем заполнить размышления, чтобы не возвращаться к пресловутому братцу. Жаль, абсолютно всё сводится к нему… к тупому извращенцу.

Возвращение домой не было радушным. Скорее тихим и нейтральным, как вся вылазка. Сначала казалось, что довольно-таки холодно, а после я привык настолько, что не ощущал дрожи и обмёрзших пальцев, усталых скул и одеревенелых щёк. Беседа со Ждановым не вызвала никаких отголосков: легче мне не стало, а тяжесть сейчас появилась. Весь наш разговор был картонным и плоским, ненастоящим, словно я ни с кем не говорил… Может, это случилось из-за переохлаждения?

Я закрылся в комнате, надеясь найти умиротворение, но… Рома здесь сделал это со мной… а как же печально, что ассоциации с самим местом не вызывают боль. Мне всё равно, что и где он сотворил. Не места играют решающую роль, а он. Только его представления остаются в моей душе осадком горькой кислоты. Только он изменяет меня, и ничего более.

Мне настолько инертно, что даже компьютер не хочу включать. Наверняка, там есть то, что может развеселить меня, поднять настроение, но сейчас моря позитива я не найду. Нигде. Меня бесит, что мне больно из-за этого придурка, что только из-за него моё сердце ощутимо сжимается, не давая спокойно вздохнуть, что только он сумел превратить кусок моей жизни в неразборчивое письмо, адресованное незрячему миру, чтобы доказать, насколько почерневшие люди спокойно могут выходить сухими из воды, а такие использованные, как я, будут отмалчиваться, потому что не на кого положиться.

Кит.

Конечно, я могу на него положиться, но не хочу увечить его жизнь. Его моменты, что он может счастливо прожить с Лерой, не беспокоясь напрасно обо мне. А если я всё расскажу… Кит узнает, что я врал ему, но он не обидится. Я знаю, в противовес этому, он начнёт винить себя, что не заметил, не помог, не встал на мою сторону, когда это было необходимо. Он станет терзаться этими мыслями, и его жизнь начнёт тщетно тлеть. Из-за меня, а я не желаю подобного Киту. Он должен жить так, будто ничего не изменилось. Должен верить, что это – всё те же дни, где мы можем долго смеяться и улыбаться друг другу, не думая о гниение этого мира, о его тёмных переулках, откуда всегда несёт тухлятиной и плесенью, рвотой, мочой и человеческим дерьмом. Верно, этот мир таков: небезупречен, отвратителен, тошнотворен, и только такие люди, как Кит, помогают забыть об этом. Вспомнить о том, что есть нечто первозданное и не осквернённое, или хотя бы нафантазировать. Ведь и мысли имеют тенденцию сбываться.

Включив лампу, что неярко осветила комнату, на тумбочке заметил какой-то предмет. Кажется, я ничего не оставлял. Дотронувшись, осознал, что это мои очки. Как они здесь оказались? Или следует спросить, кто натянул на меня одеяло?

— Что за тупость… — Спиной повалившись на кровать, я прижал окуляры к груди, нащупывая далеко не тонкое стекло в оправе.

И почему единственное, о чём я думаю, это то, что любым предметом можно убить? Даже безоружный человек является оружием. По сути, стёклами очков можно что-нибудь перерезать. Это долгая и кропотливая работа, а самой оправой, как и многими другими предметами, человек может подавиться. А кухонные приборы, должно быть, являются частыми сымпровизированными орудиями. Ложка, вилка, нож…

— Не слишком ли человек хрупок?

Слышал, как проснулись родители, как они щебетали, подобно ранним птахам, а после покинули квартиру. Я последовал за ними, как за примером. Были бы они рады этому? Нет.

Светать ещё не начало, темно, как и ночью. Звёзд уже нет. Одно просторное и длинное небо, растягивающееся над всеми. Наверное, неплохо быть чем-то неодушевлённым и жить, не подозревая об этом. Или присутствовать? Нет разницы – тогда бы ты никогда не узнал, ты даже не задумался вопросом о своём существовании, потому что тебя напросто нет.

Ожидаемо, что школа будет закрыта в шесть часов утра, но я заранее понадеялся и просчитался. Больше я никуда не денусь, так что посижу у входа. Пришлось расположиться около запертой двери и ожидать. То холодного ветра, от которого шапка не защищала, то взгляда случайного прохожего, у которого работа кипит, начиная с семи утра, но точно не распахнутой двери. Естественно, открытой они её оставлять не могут: скольким людям придёт в голову идея ночью пробраться в здание и разгромить окна, повыбивать двери, поджечь, на крайний случай, шторки? Хотя, всё вышеперечисленное можно проделать, находясь вне здания школы.

Послышался тяжёлый скрежет, и дверь небыстро открылась. Уже время?

— Боже, что ты делаешь здесь в такое время? — сухой и почти неразборчивый голос старичка, что открыл волшебные врата.

— А я, — тут же подскочил. Коленки затекли от сидения на корточках, — в-время перевёл на мобильном, вот и попутал совсем, — протараторил я, выдумывая совершенно неадекватный ответ. Складывается ощущение, что часов в той квартире, где я проживаю, нет. А есть ли они?

— Боже-боже, — ему нравилось это слово, — проходи, а то совсем замёрзнешь.

— С-спасибо. — Даже не верится, что он так просто меня впустил. Однако, чего придумываю, этот маленький смотритель никогда не был суровым. От него, как и от многих пожилых людей, исходил особый старческий запах. Одеколон для старичков и старушек или особые послегодовые феромоны?

— Вот хоть убей, не понимаю, что вы, молодёжь, нашли в этих электронных приборчиках, — неожиданно проговорил за спиной он, когда я зашёл в раздевалку. Ни курток, ни пуховиков, одни оставленные пакеты.

— Ну, время скоротать можно… — Я свой телефон использую как будильник, реже для прослушивания музыки.

Сегодня… Кит точно поймёт только по одному моему виду, что случилось нечто плохое, но я не должен позволить ему добраться до истины. Всё, что я требую от себя, – это обычная улыбка, та, которая сама собой появлялась на лице, когда я слышал его несуразные глупости или серьёзные наставления, когда он вёл себя так же неадекватно, как и я, улавливал мои шутки и подыгрывал им, использовал непонятные мне биологические термины, а после разъяснял каждый… Только сейчас я даже не могу вспомнить, где он вешал куртку.