«Этот случай помечен, кроплён…» Этот случай помечен, кроплён, не развеяны знаки, предзнаменования, Число, умноженное, перемноженное, окрест зацветающее неправедно, Господь мимолётности скор, близок, с дождями крадущийся, оглядывающийся, как ложь о семи пламени, как нож льстивый, корявые костыли-кресты-уключины клянутся лжесвидетельством, этот мир подкапывает девятый Лев, рыщет под-, а ты пой, человеческое страдание, воспевай, будь то зубную боль, будь то рану души, что заскорузли, затвердели, затупились обе. «Кто господствует?..»
Кто господствует? Жизнь, что захвачена красками, числами покорена. Часы выкрадывают время у комет, шпаги-удилища, имя позлащает уловки, бальзамин-недотрога-трава, что нахлобучена шлемом, исчисленные крапинки в камне. Боль, как тень ползущей улитки. Я слышу, это будет почти не скоро. Пошлость и фальшь, восседающие в сёдлах, Отмеряют то, что здесь. Круглая лампа вместо твоей. Поток света, граничащий с божественным, вместо наших домов. Трепет черного, просвечивающего флага в нижней кульминации. Покорённый звук умлаут у не-слова: твоё отражение: здесь тень одного воспоминания гробовой плиты. «След жала, что жжёт в Нигде…» След жала, что жжёт в Нигде. Ты должен побороть даже его, Отсюда. «В бездне вечной: кирпичом…» В бездне вечной: кирпичом замурованные уста неистово безумствуют. Перед каждым ты сжигаешь молитву дотла. Верные букве завета, на переправе, встаньте наверху и понизу, пред чашей полной взбитых пузырчатых мозгов. «Очевидно, у ствола позвоночника…» Очевидно, у ствола позвоночника, у корневища сердца не затмило земное, полночный стрелок на заре преследует двенадцатый псалом по отметинам предательства и разложения. «Объездных путей…» Объездных путей карты, светящиеся люминафором, где-то далеко позади здесь щёлкнули громко безымянные пальцы. Взгляни, счастливчик, как повезло тебе: Промчалась пуля в двух дюймах от цели, плюхнулась в аорту. Багажное добро, десять центнеров бреда на двоих folie à deux под тенью стервятника, в семнадцатилетней жизни, на ногах заикающихся телеграфных матч. Там, впереди, о водную преграду бьются головами три кита. Кольнул блеск в одном правом глазу. «Кто назначил круговорот?..» Погода ясной была, мы напивались и горлопанили песни-шанти моряков на солнцевороте великого крушения. «Ты бывал моей смертью…» Ты бывал моей смертью: тебя я мог удержать, пока всё во мне отмирало. «Любви смирительная рубашка, красава…» Любви смирительная рубашка, красава, придерживайся журавлиной парочки. Кого же, коль несётся он чрез Ничто, приносит сюда, дышащего, в один из этих миров? «Близко, в дуге аорты…» Близко, в дуге аорты, в крови святой: Святое слово. Мать Рахиль уже не рыдает. Вознесены все оплаканные. Затишье в венце артерий расшнурован: Зиф, тот свет. Представь Представь себе: зыбучих топей солдата Массада, натасканного отчизной, незабвенного, снова все терния на проволоке. Представь себе: нечто безглазое, нечто безобразное проведёт тебя через чувствилище и ты станешь сильней, ты станешь крепче. Представь себе: твоя собственная рука вновь удержала при жизни этот воз — родившийся кусок обитаемой земли. Представь себе: это сошло на меня, имярека бодрствующего, вечно нащупывающего бессонной рукой то, что есть из непогребённого здесь. «Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был…»
Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был, месяц слякотный ответами нас заморочил, мы по кусочку отламывали друг друга, и крошки складывали в цельный ломоть: Господь преломлял хлеб, хлеб преломлял Господа. |
